— Крепость Шезлер. — Джеммел указал на высокое, изящное строение близ центра города.
Кельсер кивнул.
— Шезлер. Туда легко попасть. Понадобится добротная одежда, немного драгоценностей. Нужно найти, где сбыть бусину атиума, и портного, который умеет держать рот на замке.
Джеммел фыркнул.
— У меня лютадельский акцент, — добавил Кельсер. — Судя по тому, что я слышал на улицах, лорд Шезлер без ума от лютадельской знати. Перед тем, кто поставит себя правильно, он будет вилять хвостом. Ему нужны связи с кругами, близкими к столичным. Я…
— Ты думаешь не как алломант, — сердито оборвал его Джеммел.
— Я воспользуюсь эмоциональной алломантией, — возразил Кельсер. — Склоню его к…
Джеммел вдруг взревел и невероятно быстро оказался рядом с Кельсером. Схватил его за грудки, сбил с ног, загремев черепицей, и навис над ним.
— Ты рожденный туманом, а не уличный льстец, работающий за гроши! Хочешь, чтобы тебя снова сцапали его прихвостни и вернули туда, где тебе самое место? Этого хочешь?
Кельсер сердито уставился на Джеммела. Туман вокруг них начал сгущаться. Иногда старик больше напоминал зверя, чем человека. Он забормотал себе под нос, словно беседуя с приятелем, которого Кельсер не мог ни видеть, ни слышать. Потом наклонился ближе, не прекращая бормотать. Дыхание его было едким и учащенным, глаза — расширенными и бешеными. Джеммел не совсем в своем уме. Нет, это еще мягко сказано. У него сохранилась лишь толика здравого рассудка, да и та постепенно угасала.
Однако это единственный рожденный туманом, которого знал Кельсер. И проклятье, он собирается у него поучиться. Или так, или брать уроки у какого-нибудь аристократа.
— А теперь послушай. — Джеммел почти умолял. — Хотя бы раз. Я учу тебя драться. А не языком болтать. Это ты уже умеешь. Мы сюда явились не для того, чтобы ты фланировал, изображая аристократа, как делал раньше. Я не дам тебе заговорить им зубы, не дам. Ты — рожденный туманом. Ты дерешься.
— Я буду применять все, что придется.
— Ты будешь драться! Хочешь снова стать слабым, чтобы тебя снова сцапали?
Кельсер промолчал.
— Ты хочешь отомстить? Хочешь?
— Да, — прорычал Кельсер.
В душе заворочался огромный темный зверь, разбуженный подначками Джеммела, и одолел даже его онемение.
— Хочешь убивать? За то, что они сделали с тобой и твоей женой? За то, что забрали ее у тебя? Ну, малой?
— Да! — рявкнул Кельсер, воспламенив металлы и оттолкнув Джеммела.
Воспоминания вели в темную дыру, окаймленную бритвенно острыми кристаллами. Ее предсмертные всхлипы. Его всхлипы, пока его ломали, сминали, разрывали на части.
Его крики, когда он собрал себя заново.
— Да. — Кельсер поднялся на ноги. Внутри горел пьютер. Он заставил себя улыбнуться. — Да, я отомщу, Джеммел. Но по-своему.
— И как же?
Кельсер застыл в нерешительности.
Чувство было незнакомым. Раньше у него всегда имелся план, множество планов. Теперь, без нее, без всего… Искра погасла — та искра, что всегда толкала его за пределы возможного, вела от плана к плану, от кражи к краже, от богатства к богатству.
Она исчезла, сменившись клубком онемения. Теперь он чувствовал только гнев, а гнев вести не мог.
Кельсер не знал, что делать, и ненавидел это ощущение. Раньше такого не бывало, но теперь…
Джеммел фыркнул.
— Когда я с тобой закончу, ты сможешь убить сотню человек одной монетой. Сможешь притянуть чужой меч из пальцев хозяина и зарубить его этим же мечом. Сможешь крушить врагов их же броней и резать воздух, как туман. Ты станешь богом. Вот когда я закончу, тогда и трать время на эмоциональную алломантию. Сейчас — убивай.
Джеммел отскочил обратно к стене и воззрился на крепость. Кельсер постепенно обуздал злость, потирая грудь в том месте, куда пришелся удар.
И… вдруг осознал нечто странное.
— Откуда ты знаешь, как я вел себя раньше, Джеммел? — прошептал Кельсер. — Кто ты?
В окнах горели лампы и известковые светильники, их сияние пробивалось сквозь клубы ночного тумана. Джеммел присел, снова бормоча себе под нос. Если он и слышал вопрос Кельсера, то решил его проигнорировать.
— Ты должен жечь металлы, — бросил Джеммел, когда Кельсер подошел ближе.
Кельсер проглотил ответ насчет того, что не хочет тратить их попусту. Он уже объяснял, что как ребенка-скаа его учили беречь ресурсы. Джеммел лишь рассмеялся. Тогда Кельсер отнес его смех на счет природной эксцентричности.
Но… возможно, он знал правду? Знал, что Кельсер не рос бедняком-скаа на улицах? Знал, что у них с братом была роскошная жизнь и от общества скрывалось, что они полукровки?
Да, он ненавидел аристократов — их балы и приемы, их самодовольство, их превосходство. Но перед собой он не мог отрицать, что принадлежит к их числу. По крайней мере, не меньше, чем к скаа на улицах.
— Ну? — поторопил Джеммел.
Кельсер поджег несколько металлов из восьми металлических резервов внутри. Он слышал, как алломанты иногда говорили об этих резервах, но не ожидал, что сам их ощутит. Они напоминали колодцы, из которых можно черпать энергию.
Внутри него горели металлы. Как странно это звучало — и как естественно при этом ощущалось. Столь же естественно, как дышать воздухом и извлекать из него силу. Каждый из восьми резервов усиливал его тем или иным образом.
— Все восемь, — велел Джеммел. — Все.
Он наверняка жег бронзу, чтобы ощутить, что жжет Кельсер.
У Кельсера горели только четыре физических металла. Неохотно он воспламенил остальные. Джеммел кивнул: когда у Кельсера загорелась медь, старик перестал ощущать его алломантию. Полезный металл медь: скрывает от других алломантов и защищает от эмоциональной алломантии.
Некоторые относятся к меди пренебрежительно: для боя она бесполезна, да и ничего с ней не изменишь. Но Кельсер всегда завидовал своему другу Капкану — медному туманщику. Очень полезно знать, что в твои эмоции не вмешивается другой человек.
Разумеется, пока горела медь, пришлось признать, что все его чувства — боль, гнев и даже онемение — принадлежат лишь ему.
— Пошли. — Джеммел прыгнул в ночь.
Туман окутал город почти целиком. Он приходил каждую ночь — иногда густой, иногда еле заметный. Сотни туманных завитков переплетались, кружились, извивались. Туман обретал плотность и казался более живым, чем обычный.
Кельсер всегда любил туман, хотя и не мог объяснить почему. Марш считал, дело в том, что тумана все боялись, а Кельсер слишком заносчив, чтобы поступать как все. Конечно, и сам Марш никогда не боялся тумана. Братья разделяли некое понимание, оcoзнание. Некоторых людей туман признавал своими.
Кельсер спрыгнул с низкой крыши, воспламенив пьютер, чтобы без проблем приземлиться, и ринулся вслед за Джеммелом босиком по булыжной мостовой. В желудке горело олово, обостряя чувства: туман казался более влажным, кожу сильнее покалывало от холода. В отдаленных переулках копошились крысы, лаяли собаки, в соседнем доме храпел мужчина — до Кельсера доносились тысячи звуков, недоступных обычному человеку. Иногда, когда поджигаешь олово, все сливается в какофонию. Его нельзя жечь слишком сильно, иначе шум отвлекает. Кельсер воспламенил его ровно настолько, чтобы лучше видеть. Благодаря олову туман казался менее плотным, хоть Кельсер и не понимал, почему так происходит.
Он последовал за призрачной фигурой Джеммела к крепости Шезлер. Оба прижались спиной к опоясывающей крепость стене. Сверху перекрикивались стражники.
Кивнув, Джеммел бросил монету и мгновение спустя взвился в воздух. На нем был туманный плащ — темно-серый, разрезанный ниже груди на множество лент. Кельсер просил себе такой же, но неряшливый, бородатый Джеммел лишь посмеялся над ним.
Кельсер шагнул к упавшей монете. Вокруг заклубился туман, будто насекомые слетелись на пламя, — так всегда происходило рядом с алломантами, жгущими металлы. Кельсер видел, как туман вился вокруг Марша.
Кельсер опустился на колени. Незримый для других голубой луч, почти паутинка, протянулся от его груди к монете. Собственно, сотни лучей выходили из его груди и соединялись с ближайшими источниками металлов. Эти лучи создавались железом и сталью — для отталкивания и притяжения. Джеммел велел ему поджечь все металлы, но он часто нес чепуху. Одновременно жечь железо и сталь бессмысленно — это противоположности.
