слоноголовые. Может, он неуютно чувствует себя в одной области, но зато силен в другой.
- Чего гадать, дождемся утра.
Зал был тот же, что и в первый день. Как и в первый день, на светлой половине занял свое место Алекс Измайлов, а темную оккупировали Эйсай с Рипом.
Зрителей собралось столько, что пришлось принести дополнительные скамьи. Положение это не спасло. Набившаяся к началу соревнования солидная толпа слоноголовых, от нехватки сидячих мест, была вынуждена стоять.
Решающий поединок. В зале царило оживление. Даже строгие на вид судьи нетерпеливо ерзали на своих местах.
Рип посмотрел на весы. Два темных шарика перевешивали белый. Сохранится ли такой счет к концу схватки.
Оправдывая ожидания, звякнул колокольчик, и в тот же миг в зале повисла гробовая тишина. Словно выключили звук. Никто не хотел затягивать начало состязания. Даже сам звонивший - Верховный Арбитр удивился такому послушанию.
Он откашлялся.
- Третий день состязаний между Алексом Измайловым и Эйсаем Кободаси, открытым объявляю!
Продолжительные аплодисменты, переходящие в овации.
- Соревнующиеся сегодня будут испытывать силу духа противника! - снова продолжительные аплодисменты. - С коллегами мы долго совещались, какое же из испытаний многочисленных выбрать. Не скрою, разделились мнения. Отстаивал каждый точку свою зрения, пока Совет голосов большинством не остановился на… стихосложении!
Зал выдохнул, а Эйсай, не поддержи его Рип, свалился бы на пол. Винклер кинул взгляд на Измайлова - тот, казалось, был удовлетворен выбором судей. Во всяком случае внешне разочарования не показывал.
- Что так плохо? – шёпотом спросил Рип.
- Противнее и сложнее конкурса для меня просто нельзя придумать.
- Может что лучше раскрыть индивидуума духовность, - между тем вещал Арбитр, - как не способность его воспевать прекрасное.
- На Хонсе я изучал требования, предъявляемые к воинам, - вспомнил Рип. - Если мне не изменяет память, в числе прочих, там стоит умение слагать токку.
- Память тебе не изменяет, да вот только я… мечом махать, на флайере летать, это да, это сколько угодно. А вот стихи… когда мог, я пропускал занятия.
- Молодец! И куда же ты бегал?
- В спортзал, - вздохнул Эйсай.
- Посторонних прошу покинуть соревнующихся! - последовал приказ Арбитра.
- Держись, - Рип сжал плечо друга. - Нам нужно всего-навсего ничья. Не думаю, что кто-нибудь из присутствующих знаком с нихонской поэзией. Смело читай других авторов, выдав за свое…
- Только об этом и думаю. Но я же говорил, что пропускал занятия…
- Что?! Ты не знаешь ни одного стихотворения!!
Нихонец снова тяжело вздохнул.
- Единственное, что приходит на ум - припев из последнего шлягера. Помнишь: «Девочка моя, я люблю тебя, твои глаза, словно два стебля…»
- …?!
- Ты не волнуйся, - через силу улыбнулся Эйсай. Придумаю что-нибудь, с загадками же придумал.
- Это не загадки. Здесь действительно нужен талант.
- Кто тебе сказал?
Призванный председателем к порядку Винклер, наконец, отошел от друга. Сам он не имел ни малейшей склонности к стихосложению и не представлял, как станет выкручиваться нихонец.
Межу тем Верховный Арбитр обращался к соревнующимся.
- Будет предложено вам три темы. После минутного раздумья, должны мы услышать стихотворное произведение. Величина и стиль, остаются за соревнующимися. Победитель определяется по итогам трех сочинений всех. Понятно это?
После ответных кивков, он торжественно возвестил:
- Первой темой конкурса, объявляю я тему личности. Личности - во всех ее проявлениях. Начинают белые, - он кивнул Измайлову и, откинувшись в кресле, принялся ждать.
Сектант задумался. Зрители, понимая состояние конкурсанта, старались не шуметь.
- Вышло время, - через минуту возвестил председатель. – Готовы вы?
Алекс Измайлов поднял голову и сделал шаг вперед. Он закатил глаза и высоким размеренным голосом начал:
Сижу, пишу, скрипит бумага
Под плохо смазанным пером.
Мечты, желанья - все на плахе,
Корнает время топором.
И губы шепчут: “Оду, оду!
Как ты жестока, жизнь моя!
Что мне до судеб всех народов!”
Они затерты сладким Я.
Я все и я ничто.
Вселенная в разрезе.
Великий и могучий,
Иль маленький, как мышь.
Неповторимый в биллионолетья,
Ушедший и забытый, как скучный школьный стих.
Я кто? Я есть песок в пустыне,
Волна в необозримом море синем,
Листок на дереве огромном,
А может, бугорок на поле ровном.
Я - камешек в горах,
Снежинка в снегопаде,
Я также градинка в весеннем шумном граде.
И это я.
Единый во столетья,
Средь биллионов не рожденных и ушедших в прах.
Единственный во времени и на планете,
Привычный, незаметный,
Будто пена на волнах.
И это я.
Я раз живу, но в памяти потомков,
Иссохнут имена непродолжительных гостей,
Неповторимых, не рожденных, не живущих в биллионолетья,
Таких же, как они людей… людей…
Какого множества… Людей.
После последней строки в зале на некоторое время повисла гробовая тишина. Затем зрители разразились приветственными криками. Винклер не очень разбирался в стихах, но одно он уяснил точно - тягаться Эйсаю с Измайловым, по крайней мере в этом конкурсе, было бессмысленно.
- Участник Эйсай Кободаси, готовы вы?
- Да, Ваша Честь! - важно кивнул Эйсай.
- Слушаем мы.
- Прежде чем начать, позвольте пару слов на объяснения.
- Позволяем.
- Свой эпос я посвящаю беспримерному героизму моих соотечественников, проявленному в неравной борьбе. Высокое собрание, надеюсь, простит мне встречающиеся в стихотворении некоторые специфические термины и обороты, свойственные исключительно моему народу. Надеюсь, вы поймете, это вызвано лишь патриотическими чувствами переполняющими и вдохновляющими меня.
- Принимаем объяснения мы и с удовольствием выслушаем сочинение ваше.
- Сами согласились, - Эйсай откашлялся, закатил глаза к потолку и торжественно начал:
Улюлюкали забякали, бякали заулюлюкали,
И случилась Момпарызина.
Вот она - пришла беда.
И воздев кваниру сольную,
Закричала Момпарызина
Голосом неархитуриным:
- Я убью тебя, Упа!
Разве я тебе не бякала,
Разве мало улюлюкала,
Я крикала даже грызево,
Ну а что же ты, Упа?
Ты мне зенки повыпенывал,
Ножками завыкобенывал,
Ты кричал, как будто белены,
Поднажрался-то с утра.
Так что счас не бякай грызево,
Не крикай, как кукорекова.
Он пришел - твой смертный час.
Занесу кваниру сольную,
И бякалку улюлюшную,
Вместе с зенками бесхрабными,
В один миг тебе снесу!
Закончил Эйсай на торжественной ноте. Повисшая в зале после этого тишина, была несколько дольше, и, если так можно выразиться, тишее, нежели после первого произведения.
Эйсай с достоинством поклонился и встал на свое место. Рип огляделся по сторонам. Да, такой белиберды ему еще не доводилось слышать. Он
