с утра до вечера передо мной? Я буду игрушки убирать, а ты учи умножение на пять. Пока не выучишь, играть не будем. И повтори то, что раньше выучил.
Так они стали дружить втроем. Утром втроем шли в садик, вечером втроем шли из садика. И во дворе тоже гуляли вместе. Борька куда-то делся, и Гена совсем потерял прежний страх. И как оказалось, зря.
Почему-то все плохое случается внезапно, когда его меньше всего ждешь. В тот день заведующая попросила Светлану задержаться после работы из-за ее ухода в декретный отпуск. На это время брали новую нянечку, и Светлане надо было рассказать той о ее обязанностях. Поэтому Светлана разрешила детям после смены самим идти домой. А чего бояться? Дом за углом, дорогу переходить не надо.
Держась за руки и весело болтая, дружная троица вошла во двор. И тут…
— О-о-о, кого я вижу! — Борька-верзила, расставив ноги и подперев руками бока, стоял посреди двора. — Сопливый Геночка собственной персоной. Давненько я о тебя кулаки не чесал. А это кто с тобой? Ух, ты, какая куколка!
— Я не куколка, я девочка. Меня Леной зовут. — Леночка без страха смотрела на Борьку.
— Да что ты говоришь? А вот я сейчас пощупаю — настоящая ты или резиновая.
И Борька, схватив ее за руку, потянул к себе.
— Не трожь ее! Это моя сестра! — Чувствуя уже знакомый холодок в груди, Гена коршуном бросился на хулигана.
— Ах, ты, шмакодявка!
Напоровшись на Борькин кулак, мальчик кубарем покатился по асфальту. Кровь хлынула у него из носа и потемнело в глазах. Но Гена, не чувствуя боли, мгновенно вскочил на ноги и снова кинулся в атаку.
Укусить! Укусить его до крови туда, где побольнее!
И, воспользовавшись тем, что Марина с Леной повисли на Борькиной левой руке, из-за чего тот нагнулся, пытаясь их стряхнуть, Гена подпрыгнул и вцепился Борьке в нос, колотя обоими кулаками с зажатой в них землей по его глазам.
— А-а-а! — завопил гроза окрестных малышей. — Ты что, гаденыш, делаешь? Убью урода!
Его светлая рубаха мигом окрасилась кровью, обильно текшей из носа Гены и его собственного. Из-за попавшей в глаза земли он не мог их открыть и даже потереть, поскольку на обеих руках висели малыши. Наконец на их дружный визг из дома выскочили взрослые.
— Что здесь происходит? Что же ты, подонок, делаешь? — Людмила Ивановна, увидев внука, перепачканного кровью, бросилась к ним с криком: — Вызывайте милицию! Сколько этот мерзавец будет над детьми измываться?
Милиция явилась быстро. Плачущего, с зажмуренными глазами Борьку увели. Он клялся и божился, что Гена напал на него первым, но ему никто, конечно, не верил.
В милиции Борьке промыли глаза и продержали до вечера, пока за ним не пришел отец. Отца предупредили, что если на сына поступит еще хоть одна жалоба, его упекут в колонию для малолетних преступников.
Выпоротого Борьку отец привел домой к Гене извиняться. И хотя Гена ни на секунду не поверил Борькиным извинениям, он кивнул головой в знак прощения. Но про себя решил:
— Все! Надо учиться драться по-настоящему. Все равно Леночке проходу давать не будут. Не Борька, так кто-нибудь другой. Надо достать книги про борьбу. И поскольку гантели ему не купят — дорого, а мускулы надо наращивать, буду каждый день отжиматься от пола по сорок раз — двадцать утром и двадцать вечером, как показывали по телевизору. А к маме приставать, чтоб записала в какую-нибудь секцию, где учат драться. Приставать до тех пор, пока не запишет. Ведь есть же где-нибудь секция, где не берут деньги? Не может быть, чтобы не было.
И такая секция нашлась — при Дворце пионеров. Когда Гена объяснил тренеру, что должен научиться драться, чтобы защищать свою сестренку и других девочек от хулиганов, его зачислили в порядке исключения. А Борька теперь, едва завидев Гену, только издали грозил кулаком и ругался матом − но подходить не решался. Кому же охота в колонию?
Глава 21. КОВАРНЫЕ ПЛАНЫ
Заведующий кафедрой математики Александр Александрович Паршиков, сидя у себя в кабинете, нервно постукивал карандашом по столу. Вот уже минут сорок он переживал внутреннюю борьбу и никак не мог прийти к окончательному решению — что предпринять. Сразу съесть новоявленного профессора или, действуя постепенно, вымотать ей нервы так, чтобы сама захотела уйти.
Когда он познакомился с Ольгой Туржанской, все его худшие опасения подтвердились. Умна, хороша собой, держится уверенно.
Вот невезуха! Столько лет он стремился к этой должности, стольких врагов одолел — и внутренних, и внешних. Он помнил, как одновременно с ним заявление на конкурс подал доктор наук из университета. Как дружно кафедра провалила этого доктора. И ведь тогда обошлось. Правда, внутри самой кафедры нашлись и другие претенденты на должность заведующего, считавшие, что имеют на нее не меньше прав, чем он.
Они дрались, как пауки в банке. Сколько пришлось собрать компромата, сколько написать анонимок! И все же самый главный соперник — доцент Щадринский — подал-таки заявление на конкурс. Пришлось назначить его ответственным за подготовку билетов к вступительным экзаменам и председателем экзаменационной комиссии по их кафедре. Только тогда этот жадный гад забрал свое заявление обратно.
И вот теперь через год все может рухнуть из-за какой-то пришлой бабы. Через год ему переизбираться. В том, что она будет претендовать на его должность, он не сомневался. Профессор же — ей и карты в руки. Он на ее месте по трупам бы пошел. Как уже шел однажды.
И ведь ее изберут. Вон у нее трудов сколько — и научных, и методических. А у него — кот наплакал. Да и кому она нужна − эта наука?
Но она-то будет ею продолжать заниматься. И им из-за этого не видать покоя — ректор сожрет. Он и так в последнее время что-то стал слишком многого требовать — и чтоб качество знаний подняли, и чтоб науку двигали, да с публикациями в центральной печати. И чтоб методическая работа велась не от случая к случаю, а постоянно, да не на бумаге, а на самом деле. Отчеты ему подавай.
Но что же предпринять? Сразу съесть, похоже, не удастся. У нее за спиной мощная поддержка — он уже убедился в этом. Значит, нужно время. А его в обрез. За этот год, лучше за полгода, ее обязательно надо "уйти".
Слезами горю не поможешь, решил, наконец, заведующий, пора вырабатывать план действий.
— Верочка, — позвонил он секретарше. — Щадринского, Матусевича и Тихонову ко мне.
