чтобы я не был связан ни с Чарли, ни с кем-либо ещё. Защита Чарли была моей лазейкой, и они знали, что я идеально подхожу для этой работы. Однако они не знали, что я хотел этого не просто так. Какие бы причины у меня ни были, это не значит, что я позволил бы чему-то случиться с этой девушкой.
Она не заслуживает такой жизни, какой жила.
Она определённо не заслуживает того, чтобы называть эту свинью своим отцом.
— Нет, — говорю я, глядя Малакаю в глаза. — Но этот человек трогает меня до глубины души, понимаешь? Из-за таких людей погиб мой брат.
Не совсем из-за него. Я никогда не назову его точно.
— И поэтому для меня это значит больше, чем для тебя, — увидеть, как его уничтожат. Не говоря уже о том, — я бросаю взгляд на Чарли, которая встречается со мной взглядом, и она слегка улыбается мне, прежде чем снова повернуться к Скарлетт — что он использовал ребёнка для выполнения своей грязной работы и в процессе разрушил её жизнь.
Я оглядываюсь на Малакая, и он смотрит на меня с состраданием в глазах. Не сказал о Брэкстоне, никогда не говорил и, вероятно, никогда не буду. Это чертовски больная для меня тема. Но Малакай знает, что я потерял его, и он знает, что это навсегда изменило меня.
— Понимаю, брат, — говорит он твёрдым голосом. — Понимаю. Просто не теряй головы.
— Да, я так и сделаю, — киваю я.
Когда голова Бенджамина Мастерса будет у меня в руках, я подумаю о себе. Я буду спать спокойно, зная, что мой брат умер не зря. Я позабочусь о том, чтобы его кровь, всё ещё стекающая с моих пальцев, никогда не причинила вреда другому человеку.
— Я снова вижу это выражение в твоих глазах, — говорит Мейсон, и я вздрагиваю, поворачиваюсь к нему и хмурюсь. — Этот взгляд такой, блядь, пустой, что пугает. Я думал, что смогу посмотреть в зеркало и увидеть чистую пустоту, но ты, в тебе есть пустота и горькая ненависть, которая проникает так глубоко, что ты пропитан ею до мозга костей.
Его слова поражают меня прямо внутрь, но я ничего не говорю, просто киваю.
— Будь осторожен с этим, — бормочет он хриплым голосом. — Съест тебя живьём.
Слишком поздно для этого.
Чертовски поздно.
Это уже случилось.
Глава 13
Чарли
Тогда
— Прости, отец, — заикаюсь я, прижимаясь спиной к стене. — Но он причинил мне боль, и он дотронулся до…
— Мне плевать, даже если он отрубит тебе руки, ты убежала оттуда, устроив сцену, заставив людей задавать вопросы. Ты, маленькая грёбаная сучка. Ты, глупый-преглупый ребёнок. Я говорил тебе, как это важно. Теперь тебя никогда не пустят обратно в его дом. Он, блядь, узнает, что это ты. Так что теперь я не могу получить то, что мне нужно.
— Прости, — шепчу я. — Я пыталась…
— Пыталась? — ревёт он, обхватывая мои крошечные плечики своими большими руками и отрывая меня от пола, впечатывая в стену с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Слёзы текут по моему лицу, потому что мне так больно. — Ты, блядь, пыталась? Ты даже не пыталась. Я говорил тебе, что бы ни случилось, никогда не убегай. Делай свою работу. Я говорил тебе, а ты не слушала, маленькая тупая…
Он отрывает меня от стены и снова бьёт так сильно, что моя голова отскакивает от стены, и я прикусываю губу, отчего кровь стекает по подбородку.
— Сука, — рычит он.
Он ставит меня на ноги и замахивается своей большой рукой. Я закрываю глаза, ожидая удара, потому что знаю, что это произойдёт. Убегая, я знала, что это произойдёт, что он будет очень зол на меня. Что он заставит меня заплатить за то, что я убежала. Пощёчина получается сильной, настолько сильной, что моё маленькое тельце пролетает через всю комнату, и я с глухим стуком приземляюсь на пол, перекатываюсь на бок и сворачиваюсь в клубок.
Это единственный способ.
Его ботинки ударяют меня по рёбрам, один раз, затем второй, и он ревёт от ярости.
Я совершила большую ошибку.
Я выпустила монстра.
— Ты пустая трата грёбаного воздуха, я бы хотел, чтобы ты никогда, блядь, не рождалась, ты полное и бесповоротное разочарование.
Я зажмуриваю глаза, моё тело сотрясает дрожь. Болит везде.
Болит все.
Я хочу, чтобы мама была здесь.
Я хочу, чтобы она никогда не встречала его.
Я хочу, чтобы она нашла мне хорошего отца.
— Пустая трата. Грёбаного. Воздуха.
Дверь захлопывается, и я издаю свой первый звук. Я научилась не кричать. Любой шум, совсем любой, и он так разозлится, что будет бить ещё сильнее. Лучше помолчать, дать ему сказать то, что он хочет, позволить ему причинить мне столько боли, сколько ему нужно, а потом поплакать. Когда он уйдёт. Когда я останусь одна, и он меня не услышит.
Я дрожу, и из моего горла вырывается тихий звук. У меня во рту кровь, и мне не нравится её вкус. Чувствую себя отвратительно, и мне не нравится боль, которая всегда за этим следует. Я не могу есть, и Ребекке приходится готовить мне молочные коктейли, когда папы нет рядом, чтобы я не слишком худела. Во всяком случае, так она мне сказала. Она говорила, что я и так слишком худая, и, если я не буду есть, будет только хуже.
Мне всё равно.
Дверь скрипит, и я знаю, что это Ребекка. С каждым разом она становится всё смелее. Она знает, что мой отец ещё какое-то время будет сидеть в своём кабинете и злиться, так что у неё есть немного времени, чтобы зайти и посмотреть, всё ли со мной в порядке. Это самое худшее, что он мне причинил, самое ужасное, и я чувствую, что моё тело не может сдвинуться с места. Может быть, я умру на полу, как умерла мама. Может быть, со мной будет то же самое. Я не против.
Прохладная рука убирает волосы с моего лица, а я не двигаюсь и даже не поднимаю глаз.
Я знаю, что это она.
— Что ты натворила на этот раз, детка? — бормочет она, вытирая мне рот тёплой влажной салфеткой.
— Я сбежала, — хриплю я.
— Ты же знаешь, тебе никогда не следует убегать, твой отец не любит побегов.
— Я испугалась, Ребекка. Тот мужчина причинял мне боль и прикасался ко мне…
Её рука замирает.
— Прикасался к тебе? К тебе прикасался мужчина?
— Д-д-да.
— В тех местах, которые я тебе
