Так и случилось — г-н де Вальженез хотел было удалиться, но паркет скрипнул, и занавески шевельнулись.
Жан Робер бросился к кровати, узнал молодого дворянина и вскричал: «Вы? Здесь?»
— Да, это я! — отвечал де Вальженез; видя перед собой мужчину, то есть опасность, он гордо выпрямился.
— Негодяй! — вскипел Жан Робер, хватая его за шиворот.
— Полегче, господин поэт, — презрительно подчеркнул последнее слово Вальженез, — в доме находится, может быть, всего в нескольких шагах от нас третье заинтересованное лицо, которое может услышать наши препирательства, что, вероятно, огорчило бы сударыню.
— Подлец! — вполголоса проговорил Жан Робер.
— Еще раз повторяю: тише! — предупредил его г-н де Вальженез.
— Я могу говорить громко или тихо — все равно я вас убью, — не успокаивался Жан Робер.
— Мы находимся в комнате женщины, сударь.
— Так выйдем!
— К чему шуметь понапрасну? Вы же знаете мой адрес, не так ли? Если забыли, я напомню. Я к вашим услугам.
— Почему не теперь же?
— О! Теперь же! Вы забыли, что сейчас на улице беспросветная тьма. А не мешает ясно видеть, что делаешь. Да и госпоже де Маранд, как видно, не по себе.
Молодая женщина в самом деле упала в кресло.
— Хорошо, сударь, до завтра! — ответил Жан Робер.
— Да, сударь, завтра и с превеликим удовольствием.
Жан Робер снова перешагнул кровать и опустился перед г-жой де Маранд на колени.
Господин Лоредан де Вальженез выскочил в коридор через альковную дверь и закрыл ее за собой.
— Прости, прости меня, Лидия, любимая! — обняв молодую женщину за плечи и горячо целуя, сказал Жан Робер.
— За что простить? — спросила она. — Какое преступление ты совершил? Как же здесь оказался этот человек?
— Не беспокойся, ты его больше не увидишь! — с чувством заверил Жан Робер.
— Ах, любимый мой! — воскликнула несчастная женщина, крепко прижимая его голову к своей груди. — Не вздумай ставить на карту свою драгоценную жизнь против никчемной жизни этого негодяя.
— Не бойся! Ничего не бойся!.. С нами Бог!
— Я думаю обо всем этом иначе. Поклянись, друг мой, что не станешь драться с этим человеком.
— Как я могу это обещать?!
— Если любишь меня, поклянись!
— Не могу! Да пойми же!.. — взмолился Жан Робер.
— Значит, ты меня не любишь.
— Я? Не люблю тебя? О Господи!
— Друг мой, — сказала г-жа де Маранд, — похоже, я сейчас умру.
В самом деле, казалось, жизнь оставляет молодую и прекрасную женщину: дыхания не было слышно, она сильно побледнела и будто застыла.
Жан Робер не на шутку встревожился.
— Я готов обещать все, что ты хочешь, — сказал он.
— И ты сделаешь, что я прикажу?
— Разумеется.
— Поклянись!
— Жизнью своей клянусь! — сказал Жан Робер.
— Я бы предпочла, чтобы ты поклялся моей жизнью, — призналась г-жа де Маранд. — У меня, по крайней мере, была бы надежда умереть, если бы ты нарушил свое слово.
С этими словами она обвила его шею руками, крепко обняла, так что едва не задушила, горячо поцеловала, и на мгновение их души воспарили так высоко, что оба почти забыли о только что разыгравшейся страшной сцене.
VII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ АВТОР ПРЕДЛАГАЕТ ГОСПОДИНА ДЕ МАРАНДА — ЕСЛИ НЕ В ФИЗИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ, ТО, ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, НРАВСТВЕННОМ — В КАЧЕСТВЕ ОБРАЗЦОВОГО МУЖА: В ПРОШЛОМ, В НАСТОЯЩЕМ И В БУДУЩЕМ
Как только Жан Робер ушел, г-жа де Маранд поспешила вниз, в свою спальню, где Натали уже ожидала ее для вечернего туалета.
Но, проходя мимо, г-жа де Маранд заявила ей:
— Мне не нужны ваши услуги, мадемуазель.
— Разве я имела несчастье вызвать неудовольствие госпожи? — нагло спросила камеристка.
— Вы? — презрительно переспросила г-жа де Маранд.
— Госпожа обычно добра ко мне, — продолжала мадемуазель Натали, — а сегодня вечером говорит со мной так строго, что я подумала…
— Довольно! — остановила ее г-жа де Маранд. — Ступайте и никогда больше не смейте показываться мне на глаза! Вот вам двадцать пять луидоров, — прибавила она, доставая из шифоньера сверток золотых монет. — И чтобы завтра утром вас не было в доме.
— Сударыня! Когда людей выгоняют, им хотя бы объясняют причину! — возвысила голос камеристка.
— А я не желаю ничего вам объяснять. Возьмите деньги и ступайте прочь.
— Хорошо, сударыня, — прошипела камеристка, взяла деньги и бросила на хозяйку полный ненависти взгляд. — Я буду иметь честь обратиться за разъяснениями к господину де Маранду.
— Господин де Маранд повторит вам то же, что вы слышали от меня. А пока ступайте вон, — строго приказала молодая женщина.
Тон, которым все это произнесла г-жа де Маранд, жест, которым сопровождала свои слова, не допускали возражений. Мадемуазель Натали вышла, хлопнув дверью.
Оставшись одна, г-жа де Маранд разделась и поскорее легла, охваченная противоречивыми чувствами, которые легко угадать, но трудно описать.
Не прошло и пяти минут, как послышался негромкий стук в дверь.
Она непроизвольно вздрогнула и инстинктивно прикрыла свечу гасильником из золоченого серебра. Соблазнительная спальня, которую мы уже описывали ранее, освещалась теперь лишь опаловым светом лампы богемского стекла, горевшей в небольшой оранжерее.
Кто мог стучать в такое время?
Не камеристка: она бы не осмелилась.
Не Жан Робер: никогда ноги его не было, во всяком случае ночью, в этой спальне, являвшейся частью супружеских покоев.
Не г-н де Маранд: в этом отношении он был скромен не менее Жана Робера и не заходил в спальню к жене после десяти часов вечера, если не считать той ночи, когда пришел дать совет остерегаться монсеньера Колетти и г-на де Вальженеза.
Уж не Вальженез ли это?
От одной этой мысли молодая женщина задрожала всем телом и настолько обессилела, что не могла ответить. К счастью, стучавший подал голос и поспешил ее успокоить.
— Это я, — сказал он.
Госпожа де Маранд узнала голос мужа.
— Входите, — пригласила она, совершенно успокоившись и почти весело.
Господин де Маранд вошел с подсвечником, хотя свеча в нем не горела, и направился прямо к постели жены.
Он взял ее руку и поцеловал.
— Простите за поздний визит, — извинился г-н де Маранд. — Но я узнал о вашем возвращении, а также о понесенной вами тяжелой утрате — кончине вашей тети, и пришел выразить вам свои соболезнования.
— Благодарю вас, сударь, — произнесла молодая женщина, несколько удивившись этому ночному визиту и пытаясь найти ему причину. — Однако, — продолжала она с сомнением, которое не могло смутить ее неизменно снисходительного мужа, — неужели вы только из-за этого потрудились ко мне зайти? Вам больше нечего мне сказать?
