Но Яшмин наблюдала за тем, как молодая женщина смотрит на ее отца, и диагностировала случай подлинной эротомании.
Истинные чувства Хафкорта всегда оставались для нее тайной, покрытой мраком.
Они нашли Рифа в портовой таверне Гарицы. Любица, которой был почти год и которая недавно встала на ноги, держалась за барный табурет с перекошенной улыбкой, говорившей о том, что для нее тут нет ничего нового, смотрела, как ее отец пьет узо и знакомится с Корфиотами, применяя хитрости карточной игры «фантан», известные в Лидвилле.
Яшм представила Умеки, подняв брови и незаметно сделав сигнал рукой, странным образом напоминающий мясницкий нож, который отрезает член, Риф просто улыбался, как делал всегда в присутствии видной девицы, с которой можно пофлиртовать.
— Ваш брат, — улыбнулась Умеки, — бармен и сваха!
— Я знала, что весь этот математический хлам для чего-нибудь пригодится. Позволь мне бессовестно очистить карманы этих ребят еще от нескольких лепт, и, возможно, нам хватит на ужин.
Они сидели все вместе за длинным столом, ели цингарелли и поленту, и цыпленка стуфадо с фенхелем, айвой и панчеттой, Никос, владелец и повар, сказал, что это старинный Венецианский рецепт, сохранившийся с тех времен, когда остров принадлежал Венеции, а Риф тайком дал дочери сделать несколько крохотным глотков «Мавродафне», но это ее не усыпило, а заставило буянить и дергать за хвост Гризулу, обычно невозмутимую кошку таверны, пока та не начала протестующе мяукать. Появился маленький оркестр «рембетика» с певцом, Яшм и Любица поднялись и начали танцевать вместе нечто вроде карсиламаса.
Тем же вечером Хафкорт отвел Яшмин в сторону.
— Прежде чем ты спросишь о Шамбале...
— Может, я и не собиралась, — ее глаза сияли.
— Понимаешь, для меня Шамбала оказалась не целью, а отсутствием. Не открытием места, а актом бегства из места, у которого нет будущего и в котором я находился. И в процессе этого я прибыл в Константинополь.
— И твоя мировая линия пересеклась с мировой линией мисс Цуригане. Вот так.
— Вот так.
К тому времени, как Стрэй и Эвболл решили разделиться, они уже забыли, почему изначально решили убежать. Стрэй вспоминала, что это как-то было связано с ее прежними представлениями о жизни Анархистов, обещающей более полную невидимость, распространявшуюся на всё, о чем она точно знала в этом мире. К моменту начала волнений в угольном бассейне южного Колорадо она сформировала собственную сеть источников поставки медикаментов, еще во времена революции Мадеро, а теперь везде был местный доктор, профсоюзная больница и дружественный аптекарь. У нее был дар — она всегда знала, кому и в какой мере можно доверять, теперь использовала свои навыки заключения сделок, чтобы доставить еду и медикаменты туда, где они были нужны, в этих не столь понятных кампаниях революции на севере от границы, и возможность создания огромного невидимого содружества поддержки, безусловно, была привлекательна с практической точки зрения.
Это не был именно религиозный опыт, но как-то, мало-помалу, поддается своей старой потребности заботиться о людях. Не за вознаграждение, и, конечно, не ради благодарностей. Ее первым правилом стало: «Не благодарите меня». Ее второе правило: «Не бери кредит на то, что удается». В один прекрасный день она проснулась, понимая ясно, как день: если человек хочет отказаться от кредита, он может сделать почти неограниченное количество добра.
Стрэй привыкла искать истинные интересы, скрытые за теми, о которых говорят, и думала о том, как их совместить. Хотя интересы на войне в краю добычи угля были довольно ясны, у нее возникли трудности во время расшифровки интересов Эвболла, желавшего отправиться туда. Выгода и власть не были для Эвболла объектами желания, хотя она ни за что бы не поверила, что он не хочет что-нибудь возглавить или получить доступ к тем или иным ресурсам.
Но его функции в движении Анархистов были невидимы, каковы бы они ни были. Ей никогда не приходило в голову, что ему, возможно, просто нравится попадать в неприятности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
К ее не особо горькому разочарованию вскоре стало очевидно, что Эвболл также придерживается Анархистских взглядов на любовь, брак, воспитание детей и прочее.
— Воспринимай меня как учебный материал, — сказал он ей.
— Черт, Эвболл, боюсь, это главным образом твой член, — ответила она.
Тем не менее, из-за чувства психической двойственности, которое в те времена только начали понимать, в один прекрасный день Эвболлу взбрело в голову после многолетнего отсутствия навестить свою семью в Денвере, у него возникла мысль, что Стрэй, возможно, хочет встретиться с его родителями, а она не очень-то хотела. В один будний день в барашках облаков, предупредив по телефону почти за час, они появились на пороге его родительского дома.
Резиденция Устов была еще довольно новая, большая, со стрельчатой крышей и круглой башней, много конусов и черепицы, достаточно большая, чтобы в любое время разместить неопределенное количество Устов и их родни.
Им открыла дверь лично мать Эвболла, Молин Вельма Уст.
— Эвболл Младший? Притащил свой зад в гостиную!
— Это моя мама. Мам, это мисс Эстрелла Бриггс.
— Добро пожаловать в наш дом, мисс Бриггс.
Усты жили в Денвере уже довольно давно, с тех пор, как Лидвилл впал в депрессию, уйма домов на продажу, куда ни глянь, и никаких покупателей.
— Помнишь тот через дорогу? Мы засекли время, меньше пяти минут пробыл на рынке, ушел за десять тысяч. А сейчас ты не найдешь, кому заплатить, чтобы там жили.
Молин взяла за образец для подражания легенду Озерного Края, Крошку Доу Фавор, она представляла, как в стильном траурном платье сидит в какой-нибудь шахте с винтовкой на коленях, защищая имущество семьи, а в более широком смысле — старые добрые времена какого-нибудь легендарного города, до победного конца. Но в данный момент ее муж Эвболл Старший был мало заинтересован в том, чтобы стать Боярышником Фавора, равнодушен.
— Вижу, вас восхищает наше новое пианино «Стенвей», мисс Бриггс. Вы, случайно, не играете?
— Не особо, в основном, аккомпанирую песням.
— Сама я — страстная поклонница романсов Шуберта...О, не сыграете ли нам что-нибудь?
Стрэй сыграла, наверное, четыре такта однодневки тех дней под названием «Я собираюсь заполучить Черную Саломею», но тут Молин вспомнила, что ей нужно взглянуть на майолику, которую сегодня чистили:
— Мексиканские эмигранты, знаете ли, иногда это так тяжело — о боже, никакой обиды, надеюсь, вы — не одна из этих Эвболла, как сказать...
Пару раз столкнувшись с такими вещами, Стрэй пыталась выруливать.
— Эвболл — душка, — подсказала она, — но иногда приводит в дом очень странных девушек?
Молин, заметно расслабившись, одарила ее перекошенной улыбкой.
— Видимо, вы в общих чертах представляете себе ситуацию. У него нет чувства денег, и есть барышни с синдикалистскими убеждениями, у которых на такое инстинкт.
— Миссис Уст, — спокойно сказала Стрэй, — я не гонюсь ни за чьими деньгами, мне хватает собственных, благодарю, на самом деле это я собирала всех салунных любовниц в последнее время, и, конечно, я не буду возражать, если вы расскажете об этом старому Эвбу, потому что, думаю, это — его воспитание?
— Ладно.
В конце концов, вернулась к майолике. Но то ли она была из тех благожелательных душ, которые не могут долго пребывать в печали, то ли сочла Стрэй достаточно освежающей заменой, или у нее просто был объем внимания бурундука, но пару минут спустя она вернулась с лимонадом в хрустальном графине и с соответствующими стаканами, махнув рукой одной из служанок:
— Tá bien, no te preocupes, m'hija, всё в порядке, не волнуйся, дитя.
— Ты, — мужчина средних лет в широких подтяжках стоял в дверях, держа горсть почты США, дрожал, почти готов был взорваться.
— Привет, пап.
Знакомство со Стрэй не заставило Уста изменить свои неистовые намерения.
