Кайсай опустил взгляд на стоящего прямо перед ним лесовика и придурковато улыбаясь, заглянул в его, на этот раз, почему-то, испуганные круглые глаза.
— Лепша, — с некой нежностью проговорил рыжий, — а я и не знал, что у нежити, тоже кликухи водятся. Ты хоть понимаешь, Лепша, что это будет, может быть, единственный ребёнок, о котором, я точно буду знать, кто его воспитывает. Ты позволишь мне навещать его и баловать подарками?
— А вот это уже мне решать, — с наигранным гонором проговорила Апити, — ишь ты, баловать мне он его собрался.
— Не уж то откажешь? — столь же наиграно спросил Кайсай, поднимаясь на ноги.
И тут, вдруг, Апити стала серьёзной и с какой-то торжественностью произнесла, напомнив интонацией чем-то, царицу Райс:
— Если будешь таким, каким ты есть сегодня, наш дом всегда открыт для тебя, — и чуть оттаяв, и улыбнувшись, добавила, — отец.
— А я поменяюсь? — неуверенно и несколько испуганно спросил рыжий, толи, смена её интонации подействовала, толи, памятуя, что Апити не просто баба, а вещая еги-баба, да, ещё при нежити, сила страшная.
— Время меняет всё и всех, Кайсай, — ответила Апити, неожиданно, вообще, поменяв не только тон, но и голос и у Кайсая, не смотря на улыбку, от этого голоса, мурашки побежали по спине и голове.
От неожиданности, он даже рукой опёрся на ствол дуба, ибо его качнуло, а деда лесовика, вообще, как ветром сдуло.
— И только от твоих поступков будет зависеть в какую сторону, — тут она обмякла, улыбнулась несколько по-другому, как бы вспомнив, что-то весёлое, а затем, уже обычным своим голосом, добавила, — ладно, иди своих девок к столу зови, а то уж, извелись все.
От дуба до поля, Кайсай шёл, как в штаны наложил. Он неожиданно понял, что Апити — это не Апити и не Смиляна, и даже, не еги-баба. Он понял, что ничего не понял из того, кто же она такая. Нет, это не просто ведьма, она что-то больше. Ему, тут же вспомнились слова Матёрой Терема, про того местного лешего, что, как она предположила, кого-то сильно испугался. Да, кто же тогда эта баба, которую, даже нежить боится? Размышляя над всем этим и находясь в очередной раз в пришибленном состоянии, Кайсай добрёл до кучки перепуганных дев.
Короткое общение с двумя Матёрыми, быстро привело молодого бердника в чувство. Он оказался между двух огней, притом биполярных. Калли, узнав, что рыжий знаком с этим лешим, накинулась на него с мольбами о личном с ним знакомстве и плюнув на всех, отчаянно тащила Кайсая в лес, проявляя недержание всего на свете и чуть ли не топая ножкой.
Чернявая, похожая на кобылку, в нетерпении колошматившую копытом землю, в своём желании побыстрее познакомиться с нежитью, то и дело цеплялась за руку Кайсая, таща его в лес, уже в приказном тоне требуя бросить тут, эту трусливую дуру.
Золотце же, наоборот, упёрлась, как коза перед крапивой, ни в какую, не желая в этот лес и ногой ступать, а услышав от сестры, что она дура, да, ещё трусливая, кинулась в драку, которую бердник с огромным трудом предотвратил, встав между ними.
Кайсай разрывался, отмахиваясь от назойливости и удерживая одну, и уговаривая, чуть ли не таща волоком, другую. Наконец, Золотце встрепенулась, вырываясь из его рукодомогательств и внезапно для всех, задала вопрос:
— Кайсай, — злобно смотря на лес, проговорила она резко, — а почему Апити голая к нам вышла?
Это было неожиданно, в первую очередь потому, что все переговоры и уговоры, так или иначе, касались только лешего, а про Апити, как бы и забыли. Рыжий сначала стушевался, не зная, как объяснить и стоит ли, вообще, это делать, но видимо, наконец, и вправду психанув, заявил деве, глядя в её зелёные глазища:
— Знаешь, что Золотце, пойди и спроси сама, — прошипел он злобно, — она всегда так ходит. Мне, лично, не говорит, сколько бы я не спрашивал.
С этими словами, он резко развернулся и быстрым шагом двинулся в лес. Калли засеменила следом. Золотце постояла, набычившись какое-то время, а затем, кинулась догонять.
У дуба Апити не было. На хорошо известной поляне, избушки тоже не было. Кайсай остановился. Огляделся и отойдя чуть в сторону, уселся на поваленное дерево.
— Ты что уселся? — накинулась на него неугомонная Калли, с опаской озираясь по сторонам, — куда идти-то?
— Пришли уже, — буркнул Кайсай и отвернулся, всматриваясь в чащу леса.
Девы обе вытянули шеи в том направлении, куда он смотрел. Голос Апити раздался с другой стороны, как и ожидал Кайсай.
— Кайсай, красавчик ты мой, — ласково защебетала еги-баба, — ну, что ж ты девок там мусолишь, к столу не зовёшь?
Все трое резко повернулись на голос и замерли. Избушка стояла на прежнем месте. Голая Апити, эдак скрестив ножки, прибирала что-то на своей голове, производя непонятные, быстрые движения пальцами. Не то, пере заплетала свои волосы на затылке, не то, блох ловила.
В лучах солнца, она была обворожительна. «Интересно», — подумал Кайсай, — «как ей удаётся сохранять своё тело белоснежным, постоянно расхаживая голой под солнцем?» Тут его размышления прервала самым беспардонным образом чернявая:
— А где леший? — спросила она рыжего шёпотом, наклоняясь к самому уху.
Кайсай тяжело вздохнул, как бы говоря «как ты меня уже достала» и повернувшись в лево, даже не осознав, что угадал, обратился к стоящему чуть поодаль, щупленькому дедку:
— Дед, — простонал он мученически, — поговори с ней, а то она меня уже замучила, познакомь, да, познакомь.
— Не хочу, — буркнул дед, почему-то скорчив морду недовольного и обиженного ребёнка.
Калли, похоже, даже не слышала лешего. Она, как загипнотизированная, с широко открытыми глазами и ртом, не мигая уставилась на лесовика.
— Леший! — наконец прошептала чернявая восторженно, — настоящий!
Дед исподлобья зыркнул не неё и тут же поделился с Кайсаем своими впечатлениями:
— Она мне не нравится.
Бердник, хотел было тоже сказать, что-то в этом роде, но лишь развёл руки в сторону. Звучный, повелительный голос Апити, враз расставил всех по местам, вернее рассадил.
— Ну, я что, сорок раз стол накрывать буду! Ну ка, быстро все расселись.
От такого Кайсай, аж подскочил с дерева и чуть ли не бегом поспешил показывать всем пример. Только подойдя к Апити и расплываясь в улыбке, рыжий обратил внимание, что возле избы, действительно стоит стол, которого раньше у еги-бабы не было, и это произведение резного искусства по дереву, ломилось от яств.
В общем то, застолье получилось крайне пёстрым в своём поведении. Кайсай, как самый голодный, накинулся на еду, как будто его год не кормили. Апити, кружилась над ним, как непонятно кто. По крайней мере, Золотце, за ними наблюдающая, никак понять их взаимоотношений не могла. Она смотрела на них широко распахнутыми глазами, то и дело переводя взгляд с Кайсая на Апити, с Апити на Кайсая.
Голая баба кудахтала, над всё пожирающим рыжим обжорой, постоянно, то подкладывая, что-нибудь, то предлагая попробовать, то или иное, и когда тот с удовольствием накидывался на предложенное, тут же ласково гладила его по голове, как любящая мать единственного сыночка, но тут же, пристроившись рядом, прильнула к нему, заглядывая в рот, как соскучившаяся по мужу жена.
И Кайсай, сволочь такая, вёл себя, как раз, как муж, а не как переросший сыночек. С некой заносчивой гордостью, мельком посматривая на суматошную Апити и ехидно при этом, нет-нет, да, поглядывая на обалдевшую Золотце, в которой мало того, что изначально была посеяна неприязнь к этой бабе, из-за непонятно чего, а тут ещё и ревность взыграла, необъяснимо откуда взявшаяся, да, к тому же, самая настоящая.
При том, по её виду, она уже была на приделе закипания и вот-вот каким-нибудь образом взорвётся: либо глаза обоим по выцарапывает, либо сбежит с дуру, так, что не поймаешь. Апити медленно поднялась, упираясь на стол руками и уставившись в упор на закипающую боевую деву, рявкнула голосом и тоном злой Райс:
— Ну-к, остынь!
Кайсая, аж передёрнуло и из рук, чуть очередной кусок не выпал, что уж там говорить о Золотце. Ту, буквально, подкинуло, на чём сидела и вид у неё стал, будто чем подавилась, хотя куска в рот не взяла.
