— Кайсай, — обратилась еги-баба уже к рыжему, но не меняя тона, — иди к, погуляй, хватит жрать, а мы с твоей золотой девочкой, тут переговорим.
— Может наоборот? — попытался сгладить напряжённость Кайсай, изобразив на лице придурковатость, стараясь сбить Апити с боевого тона, — я поем, а вы погуляете.
Апити не ответила, а лишь повернула к нему голову. Рыжему этого хватило.
— Ладно, ладно, — запричитал он, отступая, но при этом, захватывая продовольственные трофеи обоими руками.
Покинув стол, рыжий оглядел поляну и только тут заметил, что Калли, оказывается, за столом не было и похоже давно, так как она, увлечённо, не обращая внимания на окружающих, резалась в кости с Лепшей на другой стороне поляны и судя по азарту, выигрывала у деда, что тут же насторожило Кайсая и озадачило, и на какой-то миг, он даже забыл о надвигающейся грозе в районе обеденного стола, но к «чернявой сволочи», он приближаться, сразу отказался, а от стола, его выгнали и он, тяжело вздохнув, побрёл в лес, в сторону выхода.
Шёл медленно, прогуливаясь, а за одно доедая прихваченное. Как только молодой бердник скрылся в лесу, на него, вдруг, откуда не возьмись, навалилась апатия. Или это сытость сыграла с ним злую шутку, или спокойствие и безмятежность окружающего леса, не понятно.
В голову полезла всякая чушь и при том, вся какая-то нехорошая. Догрызая запечённую, жилистую лапу непонятного зверя, похоже зайца, он добрёл до того самого дуба, где их встретили и усевшись на траву, опёрся на ствол спиной.
Оставшись один, Кайсай, с удивительной остротой, осознал собственное одиночество в этом мире. Поразился он, простой с виду вещи. Всю свою осознанную жизнь, он, по сути, был одинок, но никогда, дискомфорт от этого, не испытывал. Это было нормой. Наоборот, любое чужое вмешательство в его жизнь, раздражало. А теперь, вокруг него всегда так много народа и для всех он, так или иначе, оказался нужным, востребованным и как воин, и как мужчина, но сейчас, его раздражает именно оторванность от других, одиночество.
Вот, стоило ему отойти чуть в сторону от них всех, сесть, вот тут, под деревом и понял рыжий, что оказывается настоящее одиночество, как явление, проявляется именно в толпе, казалось бы, знакомых и по-своему близких ему людей! Он нужен им, лишь для них самих, все лишь норовят использовать его для своего блага, для решения своих запросов, для достижения каких-то своих целей.
Молодой бердник мысленно обвёл взглядом всех, кого знал и обречённо констатировал — у каждого своя и только своя жизнь, и каждый живёт для самого себя, и никто из них, не живёт для кого-то другого.
Странно, как-то, устроен этот мир, думал Кайсай. С одной стороны, все стараются жить вместе, но вместе с тем, каждый сам по себе. И тут впервые, рыжий задал себе вопрос, а для чего живёт он? Что он хочет от жизни?
В сего пару лун назад, он был уверен, что его жизнь — это беспрестанный бой с врагом, без страха и упрёка, но, как же всё, за последнее время, поменялось.
Он вдруг понял, что ничего не понимает в той жизни, что бурлит вокруг, кипит, любит и страдает, переживает и ненавидит. Жизнь каждого, утопает в эмоциях и при этом каждый, чего-то хочет. Кто-то, сидит и ждёт, когда то, что он хочет, свалится ему на голову, кто-то, проламывает лбом все преграды, нахрапом устремляясь к цели, кто-то, просто берёт, то, что хочет, никого не спрашивая, кто-то, наоборот, всех спрашивает, но всё равно не берёт, даже если дают. Какие они все разные, какие они все странные. А что хочет он?
С детства хотел стать бердником, ну, вот, он стал им. Мечтал о том, как став взрослым, будет выполнять сложные и опасные задания, вдали, в гордом одиночестве, в кровопролитных боях, в которых он всегда, в мечтах, одерживал сокрушительные победы и вот, первое задание уже ждёт его. Что ему ещё нужно? Нужна такому человеку семья, дети? Нет. Он не принадлежит этому миру, где всё это есть, он воин другого мира, где ничего этого нет.
И тут молодому берднику, показалась очень правильная система детей Вала, ведь это, пожалуй, единственная возможность оставить, таким как он, своё продолжение в будущей жизни. Таков, наверняка, был его отец. Кто он? Жив ли? Даже если жив, то, вряд ли думает о нём, наверняка, даже, вряд ли знает, вообще, о его существовании.
Может это и правильно. Как он теперь пойдёт на смерть без страха и сожаления, когда точно знает, что у него будет ребёнок, здесь, в этом лесу, которого будет растить непонятная колдовская баба и нежить, в виде лешего? Как?
Зачем он забивает себе голову красавицей Ариной? Если у неё ещё есть какая-то возможность бросить воинствовать и завести семью, детей, то у него то, такой возможности нет. Как он может завести семью, если постоянно будет где-то далеко, постоянно ходить по лезвию ножа и годами пропадать в неизвестности.
Его судьба — повторить судьбу Деда, Олкабы и им подобным. Тут его объяла внутренняя пустота, безысходность и щемящая тоска, замешанная на полной темноте беззвёздной ночи. Он сложил руки на колени и безвольно опустил на них голову.
— Ты правильно меняешься, — послышался голос той, не понятной.
Но Кайсай, на этот раз, никак не отреагировал. Он даже не удивился её приходу. Ему было всё равно и абсолютно безразлично.
— Оставайся каким, — продолжила она, — не надо тебе повторять судьбу отца, Деда и Олкабы.
Вот тут рыжий встрепенулся и медленно поднял глаза, на стоящую перед ним голую Апити. Теперь, он даже не сомневался, что эта «нечто» слышит его мысли, как свои.
— Кто ты? — спросил он хриплым, не своим голосом.
На что Апити развела руки в стороны и ответила:
— Я, мать твоего будущего сына.
— И как я к тебе должен относиться?
— Ты чё, Кайсай, совсем одурел, чё ли? — взвилась на повышенных тонах еги-баба, уже своим привычным голосом, — я же сказала, как к матери своего ребёнка.
Рыжий замотал головой, как бы сбрасывая с себя наваждение.
— Так ты что теперь, жена моя, что ли?
Апити залилась звонким девичьим смехом, а в лоб Кайсаю, прилетело, непонятно что, да, такое увесистое, что аж искры из глаз посыпались и затылок засаднило, от удара головой о кару дуба. Очнувшийся в нём бердник, на автомате, даже сам от себя не ожидая, прикусил язык и в сером мареве прыгнул рыбкой в сторону, точно угодив в ноги плюгавенького старичка, сбив того с ног, и лесовик, со всего маха, врезался лбом в могучий корень дуба, торчащий из земли.
Кайсай крутанулся, вскакивая на ноги и тут же был пойман за шкирку чей-то непостижимо сильной рукой. Отпустил язык и оказался в руке грозной Апити. В другой руке у неё висел леший, ухватившийся обоими ручками за лоб.
— Всё, — проговорила Апити голосом «нечто» и отпустила обоих.
Кайсай обмяк, но после раскисающих и безысходных дум, сейчас в нём кипела настоящая ярость, готовая вцепиться в горло хоть кому, хоть нежити, хоть самому богу, ему было наплевать, ярость требовала выхода, приложения, разрядки.
Он исподлобья сверкнул этой яростью на дедка, но тут же, всю злость, как рукой сняло. На лешего жалко было смотреть. Он стоял столбиком, руки по швам, глазки, как у побитой собаки, на лбу шишак вырос. Кайсай приложил руку к своему лбу, на котором не только зрела шишка, но и саднила приличная рана и почему-то, тут же представил их с дедом со стороны и внутренне улыбнулся, представленной себе картины.
— Так, — проговорила баба своим привычным голосом, — давайте сразу расставим всех по своим местам. Ты, — указала она на Кайсая, — мне не муж, а лишь отец нашего ребёнка. Он мой муж, — указывая на лешего продолжила она, — понятно?
— Понятно? — ехидно передразнил её старичок и тут же получил по затылку оплеуху, от разошедшейся еги-бабы.
— Ни хрена не понятно, — злобно огрызнулся Кайсай, — разве так бывает?
— А это, что перед тобой? — тоже уже переходя на ор, развела руками Апити.
— Хрен его знает, что это! — то же заорал рыжий, не успокаиваясь.
— Вот у хрена и спрашивай, раз он знат — встрял леший, голосом обиженного ребёнка, — чё ты нас то пыташь?
