– Кажется, ничего из этого я вам не предлагала, – усмехнулась в ответ бабушка, возмущенно взмахнув крыльями своих ресниц, да так, что и отца и маман запросто могло унести ветром от этого взгляда.
– Да, не предлагала. Ну да ладно, – хлопнул в ладоши отец в знак окончания разговора. – Вот здесь все вещи Рози. – Протягивая Камилле мою клетчатую сумку, он начал перечислять: – Теплый жакет, шарф, кепи. А это витамины. Нужно давать по одной на ночь, чтобы Рози лучше спалось.
При упоминании о лекарстве я поморщилась. Камилла Штейн это заметила.
– Рози, ты плохо спишь? – спросила она.
– Просто Рози слишком эмоциональная девочка, – поспешила успокоить бабушку маман. – На редкость впечатлительная. Представляете, уверяет, что помнит все свои сны! Может проснуться среди ночи с криками. Плакать, а потом запоем рассказывать, что и летала, и куда-то падала. Вот мы и даем ей специальные успокоительные. А то сны эти до хорошего не доведут, а ей с её здоровьем вредно волноваться. Современные дети такие слабые!
– Чушь какая! – возмутилась Камилла Штейн. – Рози, они наверняка противные, твои витамины?
Я не хотела отвечать, но понимала, что лицо мое выражало стопроцентное согласие.
– Я так и знала, – сквозь зубы прошептала Камилла. – Заберите эту гадость с собой. В этом доме нет и не может быть никаких докторских штучек!
– Но мама, – вздернул брови отец, – их прописал врач.
– К черту вашего врача. У вас, кажется, самолет, вы забыли? – вновь напомнила она родителям.
Маман и отец не стали больше спорить. Но настоятельным жестом отец поставил на стеклянный столик баночку с моими витаминами и, поцеловав меня в нос, вышел за дверь. Маман последовала его примеру, на прощание добавив:
– Всё будет хорошо, девочка моя! Мы скоро вернемся. Работа, ну ты же знаешь. Мы привезем тебе что-нибудь сладкое, обещаю. Чмоки-чмоки!
…Камилла Штейн проводила родителей взглядом до самой двери. И, прихватив со стола банку с моими чудовитаминками, подошла к затворённому увесистой шторой окну. Убедившись, что наша машина отчалила, она выбросила банку с таблетками ей вслед. Я услышала лишь легкое «бамс», размазанное по мокрому асфальту.
И, как ни в чём не бывало, Камилла обратилась ко мне:
– Ну что же, приятно познакомиться, Рози. Но не смей называть меня бабушкой, мне ещё не тысяча лет. Договорились? – Я промолчала, а она мило добавила: – Любишь кофе?
2. Странные сойки, говорящие тени и горячий мед
Луи с серьезным видом расхаживал по клетке, пытаясь вспомнить мелодию «чижика-пыжика». А я устраивала на спинке массивного деревянного кресла свои немногочисленные вещи. Убирать их в комод не было смысла. Через три, а точнее, даже через два с половиной дня я покину этот дом. Мне здесь не уютно. Хотя вокруг море красивых и необычных вещей, которыми другие девчонки любовались бы часами.
Комната, отведённая мне Камиллой Штейн, напоминала лавандовый сад, с парчовыми занавесками лилового цвета на окнах и лазурными бра на золотистых стенах.
На деревянном, в меру скрипучем полу красовались мифические сюжеты, выложенные хрупкой мозаикой. Похожие были и в росписях на высоком потолке. Гигантские летучие рыбы рассекали небесные волны. Большие белые собаки, а может, и волки играли на флейтах, а один трубил в рог. Солнце в том мозаичном мире, поднималось над кружевными синими горами, сменяя полнобокую Луну. А ещё пчелы, большие и маленькие, они были повсюду. Самая пухленькая из них кормила мёдом из чайной ложечки какое-то неземное существо. Мордой оно одновременно походило и на кошку, и на пса, и на лошадь. А если взглянуть сбоку, то и вовсе на крокодила. В общем, не животное, а фантастика. Я и разбираться не стала.
Окна моего временного пристанища по размеру не уступали дверям, ведущим в Космос. Слегка потрескавшиеся зеленые оконные рамы переливались от лунного света.
Больше всего меня в этих стенах удивляла и даже пугала кровать. Будто не кровать она, а целый корабль. На ней легко могла уместиться пара слонов. А вот ножки её мастер, по-видимому, сделал из хрусталя. Издалека они казались незаметными, и кровать будто бы парила над полом. Её гладкое покрывало украшали разноцветные восточные подушки, расшитые золотыми, серебряными и медными нитями. Я дотронулась до одной из них и восторженно произнесла:
– Как же красиво! Только холодно, – убрав ладонь с постели, сказала я. – Тут, наверное, давно никто не спит.
Вдруг раздался стук в дверь. Луи встрепенулся, а я, проигнорировав сигнал вежливости, прикинулась, что читаю своего Экзюпери. В комнату вошла Камилла.
– Кофе готов, Рози, – сказала она.
– Я бы хотела побыть одна, – выпалила я, не отрывая от книги глаз. Я не понимала, откуда вдруг в этой высокомерной мадам взялась любезность. Ведь ещё недавно без тени смущения она буквально выставила за дверь моих родителей.
Кофе мне, конечно, хотелось… Папа и маман никогда не разрешали пить его вечером, а тут такая возможность! Но меня останавливали страх и невероятная неприязнь к Камилле Штейн.
– Что ж, и как долго тебе хотелось бы побыть одной? – спросила она.
– Дня три, пока не вернутся папа и маман.
– Bien. Bonsoir, ma chère Rosie[9], – обиженно ответила она на французском и глянула на меня как известный профессор, неудовлетворенный ответом своего бездарного студента.
Она ушла, но уже через секунду вернулась и, по-хозяйски взяв клетку с Луи, вновь направилась к выходу, гордо цокая своими острыми каблучками.
– Постой! Оставь его! – Меня просто возмутила такая наглость.
Но, ничего не ответив, бабуля удалилась.
От злости у меня даже зубы заскрипели. А вот Луи, кажется, был не против такого обращения с ним. Предатель! Он мило улыбался этой ведьме и форсил перед ней своими алыми перышками. Ну, погоди, Луи, никакого ты у меня больше овсяного печенья не получишь!
Итак, я осталась одна и чуть было не расплакалась от досады. Обидно, что я не могла побежать за ними, забрать Луи и вместе с ним убраться отсюда. Будь же проклята эта инвалидная коляска!
Я посмотрела на себя в зеркало с такой неприязнью, что казалось, оно вот-вот треснет. И вдруг услышала ту самую волшебную мелодию, что гостеприимно встретила меня в Париже. На сей раз мелодия разливалась по комнате теплым, убаюкивающим молоком, наполняя всё вокруг ангельским спокойствием. Наконец-то она зазвучала громче и сгустилась над моей головой.
Я мигом взглянула вверх. Картинки на потолке волшебным образом ожили! И вот тут я увидела, с каким усердием пчелы собирают нектар, а белые собаки воют ансамблем, а летучие рыбы вдруг начинают мычать. Вдруг я почувствовала, как моё лицо посетила улыбка. Я не верила, что всё это происходит наяву! Но тут, распахнув дверь ветром, в спальню влетела встревоженная Камилла Штейн.
– Qu'est ce tu fais[10]? – округлила она глаза.
– Non, rien[11], – прошептала я и добавила: – Оно само как-то вышло.
– il parait j'ai réalisé[12], – сказала Камилла и, сдвинув меня с места, коснулась острым носочком своей туфли крошечной кнопочки-звёздочки, аккуратно встроенной в пол.
Музыка прекратилась, а все картинки замерли. Но прежде каждая из них замерла, создав совершенно новую картину, где мычащие рыбы уже бодались друг с другом.
– И что это было? – с осторожностью, боясь ещё что-либо затронуть или нажать, спросила я.
– Я забыла сказать тебе об этой кнопке. Этот потолок, пол, как и всё здесь, сделаны для того, чтобы лучше спалось. Ну, это же спальня. Когда-то я сама ночевала в этой комнате. И то, что ты сейчас видела, простой механизм, изобретение, радующее меня воспоминаниями.
В доме три спальни, но отапливается лишь эта. И только пока ты гостишь. Не вижу смысла топить там, где никто не живёт. Это я о себе… Тебе же необходим уют. Спать в холоде полезно только мумиям, понимаешь, а ночи в Париже, особенно осенью и зимой, суровые.
– Холоднее, чем в России? – не знаю с чего вдруг, спросила я.
– Даже когда за окнами трещали петроградские минус двадцать градусов мороза, а за дверями, прикинувшись дворовым псом, выл ветер… – Казалось, что давние воспоминания вот-вот возьмут верх над Камиллой, но тут она продолжила: – Русские ночи казались мне теплее, ведь тогда я не была так одинока. Ну что, я могу предложить тебе кофе?
– Тогда я вряд ли усну, – предположила я. – Даже колыбельная не поможет.
– Зато мы сможем лучше познакомиться. Продлим день ночью?
– Верни мне Луи.
Фыркнув, Камилла отвернулась. Подошла к окну и прильнула лбом к играющей всеми цветами ночи парчовой занавеске.
– А я его отпустила, – преспокойно призналась она.
Я не поверила своим ушам!
– Как отпустила? Куда отпустила?
– В лес. На волю, – невозмутимо продолжила она.
Я неуклюже подкатилась к окну и изо всех сила дернула Камиллу за руку так, что она скривилась от боли:
– Я повторяю: где мой Луи?
