«Твоя заря» Олеся Гончара перекликается с романами Чингиза Айтматова «Буранный полустанок», Юрия Бондарева «Выбор», Федора Абрамова «Дом», Нодара Думбадзе «Закон вечности», Павла Загребельного «Разгон». Перекликается, но он «заземлен» в национальной традиции нашей литературы, а точнее, из этой традиции он и рожден.
…Мы возвращались из пенатов Яновского, отработав программу насыщенную и трудную: несколько многолюдных литературных вечеров, встречи с руководителями области, с творческой интеллигенцией Кировоградчины. И наблюдая, как спокойно, мудро и неутомимо Олесь Терентьевич использовал каждый случай, чтобы тактично напомнить руководителям области о больших культурных традициях края, о том, что… столица украинского классического театра не имеет нового театрального помещения, что… родина Яновского до сих пор не имеет своей писательской организации, что не «звучит», как ему подобает, музей педагога Василия Сухомлинского, я опять думал об определяющих чертах личности Олеся Гончара. Чего стоит только его умение занимать позицию там, где кто-то другой непременно залег бы под «кустом» безопасной середины. Эта черта настолько его, что постоянно проявляет себя и в творчестве, и в депутатской деятельности, и в каждодневном общении с людьми. В нем неусыпно живет высокое чувство человеческого достоинства, неусыпное потому, что никогда он не унизил этого достоинства в других. И еще поражает редкостная способность Гончара разглядеть в человеке талант тогда, когда он еще не всем заметен, согреть его вниманием, оградить от недоразумений и «кавалерийской» критики.
Стало быть, личности Гончара хватает для всего того, что мы называем коротким и емким словом — жизнь.
Он есть в нашей литературе, и об этом помнят все, кто приходил в нее после него, кто приходит в нее сегодня, его присутствие ощущает каждый.
…После долгой дороги мы зашли к нему выпить кофе.
Зашли на минутку, а просидели до сумерек. Давно простыл кофе, потому что незаметно вспомнили недавно умершего Григория Тютюнника, а потом и его мать, живущую одиноко в селе на Полтавщине. И Гончар не отпустил нас до тех пор, пока не узнал все о ней и пока мы не обсудили, чем ей можно помочь.
И тогда я заметил, что, когда он сосредоточенно думает, когда подбирает самое точное слово, когда огорчается, ему уже шестьдесят пять лет.
Когда же мы заговорили об одном из рассказов Григора Тютюнника, лицо Гончара, его глаза вдруг помолодели. Будто ему всего лишь двадцать семь. И он только начинает писать своих «Знаменосцев».
Стало быть, ему хватит сил совершить все то, что он задумал.
Впрочем, все это вы ощутите сами, войдя в художественный мир Олеся Гончара.
Владимир Яворивский
ЗЕМЛЯ ГУДИТ
Повесть
Перевод И. КарабутенкоЧасть первая
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года за мужество и героизм, проявленные в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в период Великой. Отечественной войны, присвоено звание Героя Советского Союза посмертно УБИИВОВК ЕЛЕНЕ КОНСТАНТИНОВНЕ — руководителю подпольной комсомольско-молодежной организации города Полтавы.
I
Над Полтавой плыло бабье лето.
Насколько хватал глаз, вились в голубой вышине бесчисленные белые нити, то плавно опускаясь, то снова поднимаясь в прозрачных потоках воздуха. Одни летели быстрее, другие медленнее, на миг задерживаясь, будто в нерешительности, и снова двигаясь с величавым спокойствием. А из-за крыш домов, из глубокой синевы небес уже появлялись другие и все плыли, плыли без конца, без края. Будто страшная буря где-то там, за горизонтом, рвала гигантские белые паруса, а сюда долетали лишь слепящие шелковые нити, сияющие обрывки далеких разбушевавшихся штормов.
В городском саду притаились настороженные зенитки. По гулким улицам двигались на запад воинские части, грохотали танки, а навстречу им тянулись обозы беженцев. Ревел скот, плакали дети. Тысячами окон, заклеенных крест-накрест бумажными лентами, смотрел оцепеневший город на растревоженный людской муравейник.
Константин Григорьевич Убийвовк сидел в уютном скверике возле обкома партии, сумрачно прислушиваясь к тревожному гулу окружающей жизни и время от времени поглядывая то на часы, то на обкомовскую дверь. Ляли все не было. Прошло уже два часа, как она вошла в обком, попросив отца подождать ее здесь, у витрин с пожелтевшими газетами: «Подожди пока, папа… Я не задержусь…»
За это время Константин Григорьевич, голова которого уже покрылась серебристыми нитями бабьего лета, успел прочитать все, что было поблизости: и газеты в витринах, и огромную доску Почета, на которой красовались названия передовых колхозов области. Некоторые из них теперь были захвачены врагом. Константин Григорьевич глубоко вздохнул и задумался. Ходят упорные слухи, что враг совсем близко от Полтавы. Да что там слухи: со вчерашнего дня весь горизонт на западе глухо гремит, содрогается.
Дома у Константина Григорьевича сегодня укладывают пожитки, готовятся к отъезду. Жена больна, нужно было бы поторопиться, помочь ей. Но Ляля задерживается. Почему она так долго?
Правда, посетителей много, двери обкома почти не закрываются. Все время туда и сюда снует озабоченный люд. Одни входят, другие выходят, поспешая куда-то с деловым, суровым видом. Привычно, почти в будничном ритме работает обком, спокойствием дышит от белых его колоннад. Здесь нет места ни для паники, ни для растерянности. Вон, кажется, прошли рабочие железнодорожных мастерских… А это, видно, приезжие с периферии — райкомовцы и председатели колхозов… Чувствуется напряжение, но это напряжение какое-то обнадеживающее.
Где-то в этом кипении затерялась Ляля… Странная она была сегодня. Задумчивая, углубленная в себя. Не хотела рассказывать отцу, кто и зачем ее вызывает. Какие у нее дела? Прощается со знакомыми девчатами? Однако для того, чтобы попрощаться, не нужно столько времени.
Солнце уже повернуло на запад, окна обкома ярко заалели. Константин Григорьевич, окидывая взглядом этажи, старался угадать, сквозь какое из этих больших окон падают солнечные лучи на его Лялю.
А Ляля сидела в кабинете секретаря обкома партии Степана Федоровича Кондратенко. В просторной комнате было багряно от косых лучей заходящего солнца.
Разговор приближался к концу.
— …Вот тебе, товарищ Ляля, такое задание на первый период, — говорил секретарь обкома, не спуская с девушки внимательных глаз. — Задание, сама понимаешь, особое, партийное…
— Благодарю за доверие, Степан Федорович… А как в дальнейшем?
— В дальнейшем указания будешь получать через связного. Он тебя найдет.
— Хорошо.
— Есть еще вопросы?
— Нет, все ясно.
Секретарь обкома поднялся из-за стола. Ляля тоже встала, ожидая разрешения уйти. Доверчиво, чуточку грустно смотрела она на своего руководителя и наставника. Коренастый, широкоплечий, в военной гимнастерке, он сделал шаг к окну и стоял какой-то миг в задумчивости, вслушиваясь в далекий, едва слышный гул фронта.
— Слышишь, Ляля?
— Слышу, Степан Федорович.
— Уже в нашей области… Хозяйничать пришли, господа арийцы? Но не быть вам тут хозяевами. Не быть.
Секретарь обкома оперся о подоконник стиснутыми кулаками. От его крепкой фигуры и волевого, мужественного лица веяло такой уверенностью и силой, что Ляля почувствовала, как и сама рядом с ним крепнет, ее уже не пугает перспектива подполья, когда придется все время ходить над пропастью.
— Знаю, товарищ Убийвовк, что непривычно тебе было слушать о связном, о явках и конспирации, когда кругом безбоязненно ходят советские люди, когда твой отец, сидя в скверике, еще спокойно читает наши газеты. Жизнь, как прежде, протекает почти нормально, открыто, еще не ушла в подполье, а мы уже о таких вещах здесь говорим… Правда, непривычно, странно?
Девушка с удивлением посмотрела на него лучистыми глазами.
— Вы будто читаете мои мысли… Очень странно…
— Привыкай, Ляля. Будут большие трудности на нашем пути. Будет тяжело, так тяжело, что ты, может, еще и не представляешь себе полностью… Не забывай, что перед нами враг опытный, коварный, жестокий.
— Степан Федорович, идя к вам, я все взвесила. Я знаю свои возможности. Знаю, что ради счастья нашей Отчизны пойду на все!
— К этому нужно быть готовой. Но думать надо о победе. Наша цель — выйти победителями. В самые трудные минуты, в самой сложной обстановке думай об этом, о народе нашем, попавшем в такую беду. Думай о нем, и это даст тебе силу, твердость, подскажет правильное решение.
— Буду думать. Буду помнить.
