— Там, эт самое… “Волгу” задержали…
— Какую “Волгу”? — не сразу понял Горохов.
— Белую! Новой модели, что по ориентировкам проходит. Гаишники… То есть, виноват, инспекторы ГАИ на въезде в город остановили. И водитель под описание подходит. В костюме, эт самое, солидный такой. Все как в ориентировке.
— И что же ты молчал?!
— Так я, эт самое, докладываю…
— Водитель кто?! Личность установили? Сюда его! Ко мне. Быстро!
— Так отпустили водителя… — дежурный пригладил растрепавшиеся от волнения баки и сделал на всякий случай шаг назад, к распахнутой двери.
— Как отпустили?! — Горохов хлопнул по столу кулаком.
Дежурный вздрогнул, и фуражка сползла на лоб, он спешно ее поправил, попутно вытерев рукавом взмокшее лицо:
— Так не имеем право задерживать, это же сам товарищ Зинченко.
— Какой еще Зинченко? Рапорт на стол! От вас и от гаишников! Служебную проверку по вам проведу!
— Никита Егорович, — вмешался Степаныч — один из бывалых местных оперов, что входил в состав группы. — Разрешите пояснить? Зинченко Сергей Сергеевич — второй секретарь горкома КПСС Новоульяновска. Фигура в городе значимая. Да и убийца на таком посту никак не может быть. Не по статусу.
— Так… Ясно… — успокоился Горохов. — Ну, это не вам решать, может или не может, — следователь крутил в руках карандаш. — Почему раньше он не попал в поле зрения? Как владелец белой “Волги”…
— Так, это самое, — дежурный чуть осмелел. — Машина не на нем числится, а на отце его. В Москве зарегистрирована…
Хрусь! — карандаш в руках Горохова сломался, он швырнул обломки в мусорную корзину и саркастически улыбнулся:
— Дайте угадаю! И отец его в Москве – тоже шишка та еще?
— Не совсем, — сказал Степаныч, – я слышал, что он писатель или журналист, но уже на пенсии.
— Свободен, — кивнул Горохов дежурному.
Тот, мелькнув роскошными бакенбардами, поспешил испариться.
— Думайте, товарищи, — нахмурился Горохов, ослабив на шее непомерно широкий галстук в серую нелепую клетку. — Как товарища Зинченко прошерстить. Опросить, конечно, мы его можем, и алиби проверить. Но я уверен, что он скажет, что не помнит, где был в дни убийства. И ничего мы с этим не поделаем. Не то, что обыск в квартире, даже машину не сможем досмотреть. Санкцию никто нам не выдаст. Если Зинченко человек уважаемый, то прокурор на такое не пойдет. Скажут, что нет достаточных оснований сомневаться в его честности.
Я сидел и размышлял о том, как в мое время выходили из таких ситуаций. Подключали прослушку и ловили чиновников на разговорах, а потом уже знали, где копать. Хотя для прослушки тоже постановление суда нужно, но в начале нулевых иногда этим можно было и поступиться. На свой страх и риск, так сказать. Но сейчас автоматические прослушки еще не изобрели. Можно конечно на АТС сидеть с трубкой круглосуточно. Первые попытки создать приборы в СССР появятся уже в следующем году, перед Олимпиадой.
А сейчас даже столичный прокурорский пробуксовывал перед номенклатурником.
— С Зинченко глаз не спускать, — Горохов обратился к старому оперу. — Захар Степанович, поручаю это лично вам. Определитесь, кто сможет негласно присматривать за ним. Только очень аккуратно, ненавязчиво. Если узнают, что мы следим за вторым секретарем горкома, будет скандал. Отпишемся, конечно, но шумиха в таком щекотливом деле ни к чему.
— Есть, — кивнул Степаныч. - Вы все-таки думаете, что Зинченко и есть наш душитель?
— Я верю фактам, не более. Предположения строить пока рано. А то, что он единственный, кто подходит пока под описание и эксплуатирует пресловутую белую “Волгу” — это весомый факт, который необходимо проверить. Закон един для всех, товарищи. Другое дело, что применить его к некоторым личностям гораздо сложнее. Так что работаем, товарищи. И раздобудьте мне биографию этого самого Зинченко, самую подробную, — следователь кивнул на психолога. — Светлана Валерьевна проанализирует ее и сделает выводы, так сказать, с точки зрения психологии. И объяснение с него возьмите. Не так чтобы в лоб, а аккуратно, дескать, не передавали ли вы кому-нибудь управление автомобилем. Чтобы товарищ номенклатурщик не почувствовал жареное, пусть считает, что формальность отрабатываем, мол, простите, вынуждены отреагировать на сигнал. Не мне вас учить, сами понимать должны. Все, за работу, товарищи. Планерка закончена…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мы с Погодиным вышли из кабинета Горохова. Сегодня нам ничего такого особого не поручили — в слежке не участвовали, в вечерний рейд с подсадными уточками тоже пропустим, вчера с Сонькой ходили, поэтому оказались в свободном полете. Отрабатывали по плану Горохова, круг общения всех владельцев белых Волг. Следователь предположил, что владельцы могли утаить что-то. Допустим, родственник или друг брал машину, а владелец это скрыл – или испугался, или действительно рыльце в пушку. Поэтому Горохов собрал данные на всех владельцев таких авто и пустил их на так называемую оперативную доработку. Обходили по второму кругу мы всех владельцев и каверзные вопросы задавали.
Был в этом смысл. Некий приемчик психологический. Например, преступник поначалу наврал с три короба и думал, что отбрехался. Все вокруг него улеглось, считал, что спрыгнул, а тут второй раз органы заявляются и вопросики те же самые, неудобные задавать начинают. Если есть в чем каяться, первое, что человек подумает, что вычислили его все-таки, потому и пришли снова. А дальше два варианта: либо юлить будет, либо сознается.
Второй предпочтительнее, но и первый выдаст его. При таком раскладе разницу в поведении уловить можно. А там уже и дожимать. В мое время еще полиграф применить можно было. Детектор лжи он же. Вранье отменно приборчик показывал, считывая ритмы сердечные, давление и даже потоотделение.
Насколько я знал, первые чернильно-пишущие полиграфы в СССР уже изобретены сейчас, но распространение они не получат еще долго, и то потом их компьютерные сменят. В семидесятых они считаются мракобесием и лженаучным методом. Почему? Думаю, все дело в самих корифеях права и власть предержащих. Никто не хочет оголяться перед народом, а полиграф мог бы многое о них самих рассказать.
— Ну, рассказывай! — Федя заговорщически посмотрел на меня, как только мы вышли на улицу, подальше от лишних глаз и ушей.
— Думаю, сегодня оставим владельцев “Волг” в покое и сами попробуем прощупать Зинченко, без шума и пыли.
— Да я не про это!
— А про что? — недоумевал я.
— Сам знаешь, — надувшись, пробубнил Погодин. — А еще друг называется… Я же сам хотел ее проводить.
— Прости, друг, но Сонька не для тебя…
— Почему?! — встрепенулся Погодин, раздувая щеки. — Потому что я рожей не вышел или статью? Как ты?
— Нет, Федя, потому что ты хороший… А Сонька — повариха…
— У нас в стране — все работы хороши, — декларативно выдал Федя известный шаблон. — И хотел тебе напомнить, что ты тоже отнюдь не директор или парторг какой-нибудь, а всего лишь простой слесарь.
— Да я не про род деятельности, Сонька – она по жизни повариха. Все на вкус пробует, пенку снимает, а не понравится – выкинет. Сдерет с тебя шкурку, как с картофелинки, и в кипяток зашвырнет.
— В каком смысле – в кипяток?
— В переносном, Федя. У нее из таких, как мы целый бульон заготовлен на все случаи жизни…
— Ты думаешь, она блудница? Так это правда, что про нее говорят? Расскажи, что у вас было! Она что? Поцеловать себя на прощание позволила?
— Хуже, Федя. Держись. Только между нами. Сама первая поцеловала…
— Вот стерва!
— Почему стерва? Тебе она ничего не обещала, такой у нее характер, мужчин целовать любит. Не для тебя она…
— Это почему? - снова насупился он.
— На таких, Федя, не женятся, а тебе о семье уже думать пора. Сколько тебе? Тридцатка скоро.
— Вообще-то мне двадцать пять только стукнуло.
— Не обольщайся, друг, не успеешь оглянуться, и тебе уже за полтинник. Вместо жены пиво, вместо детей сигареты. Вместо тещи — язва с подагрой, и никому ты не нужен, кроме своего старого друга. Но и у друга может фляга свистнуть, однажды, он возьмет и убьет тебя.
