— Какая мрачная картина… И кто же тот друг, что меня убьет? Не ты ли случайно?
Я стряхнул горечь прошлой жизни, вспомнил, где я и кто, и ответил:
— Это я так, гипотетически рассуждаю. И не про тебя вовсе, а вообще о жизни. Работа – это хорошо, но если на ней жениться, то когда-нибудь она тебя пережует и выплюнет, и ничего у тебя не останется. И тебя самого не останется.
— Ха! Ты сам пашешь за двоих! И предлагаешь мне поменьше работать!
— Предлагаю тебе жизнь свою устраивать, не затягивать…
— А ты? Сам-то бобылем ходишь! Парень видный, а с девками я тебя не видал.
— А мне, Федя, пока чужие жизни надо устроить, а со своей временно перебьюсь…
— Какие это – чужие? — Погодин принял это на свой счет. — Я что? Маленький?
— Ты нет, а Олег – да.
— Блин! Я и забыл про него совсем! Как он там?
— Да поправился уже почти. Молоток. Здоровьем в мать пошел. Несгибаемый. Вот только держат его в больничке положенные три недели. Пока не выписывают. Но я к нему каждый день наведываюсь. Книжки читаю, последний раз про Хоттабыча читал. Особенно ему понравилось. Пионер Волька там желания свои исполняет. Правда, всегда нелепо получается, но интересно.
— Удивляюсь тебе, Петров! Когда ты все успеваешь? И почему, скажи, ты так к мальчику этому привязался? Ну спасли мы его… Теперь-то он в безопасности… Пусть родственники о нем заботятся или государство, в конце концов.
— Чую, Федя, сломаться Олежка может, если судьба его баловать не будет. Не каждый такое выдержит. Видел он смерть матери. На глазах у него красным пояском задушили. Плохо это для психики детской.
Сам я думал, что если бы даже взрослый мужик, вот вроде Погодина хотя бы, такое увидел - и то переменился бы. Стоит ли удивляться, каким стал потом Олег. Может стать, если ничего не сделать.
— Ничего, время все лечит. Пройдут года и забудет, - пожал плечами мой напарник.
— Нет, Федя, большинство наших проблем ногами в детство упирается. Это психологи давно доказали.
— Не слышал…
— Не у нас, буржуйские, но и до нас это дойдет… Не хочу, чтобы Олег преступником вырос… Из больницы его скоро выпишут. Из родственников близких только бабушка есть. Та еще стрекоза. Лето красное пропела… Не хочет Олег к ней. Вот и опасаюсь, как бы чего не вышло с ним потом.
— И что делать будешь?
— А хрен его знает! У меня пока поживет, там видно будет. Матери, правда, еще ничего не говорил. Но она у меня умница, думаю, поймет. Главное – разрешение соответствующее получить.
— От бабушки?
— Она-то не против будет ребенка сплавить. От органов уполномоченных. Не знаю, кто этим занимается, честно говоря, не узнавал еще. Некогда было.
— Ясно, — Федя вздохнул. На секунду задумался и спросил. — А ты Соньку правда поцеловал?
— Твою мать! Погодин!
— Все-все, молчу… Какие планы на сегодняшней рабочий день? - он сделал вид, что ему наши с Соней амуры и правда не интересны. — Что-то неохота мне рыскать по хозяевам белых “Волг”. В печенках они у меня сидят! И главное, все злые такие и с пафосом. Мол, уже приходили из милиции, что, дескать, вам надо!
— А как ты хотел, “ГАЗ-24” это тебе не хухры-мухры! Почти десять тысяч стоит, а подержанная, через комиссионку купленная, и все пятнадцать.
Такой вот был парадокс в СССР. Новая машина стоила гораздо дешевле, потому что на подержанную не нужно было стоять в очереди годами. Были, конечно, способы получить квоту на новый автомобиль и без очереди из простых граждан: стать героем или выиграть в лотерею. Перспектива так себе, нереальная. Поэтому владельцы личных “Волг” автоматически причислялись к небожителям. Ну или, как минимум, к людям обеспеченным и занимающим верхнюю жердочку в курятнике.
— Надеюсь, скоро все изменится, — задумчиво проговорил Федя. — У каждого будет “Волга”, и людей перестанут оценивать по наличию у них дорогой машины.
Что-то все-таки в советском обществе не устраивало даже патриота Погодина.
— Не изменится. Миры меняются, а люди нет. К сожалению… А теперь по делу. Нужно как-то осторожненько осмотреть эту самую дорогую белую машину Зинченко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Как?
— Еще не придумал…
— А что мы там искать будем?
— Я откуда знаю, Федя! Все, что нехарактерно для владельца статусного автомобиля. Любые мелочи, что свяжут нас с убитыми. Может, заколку кто-нибудь там обронил, и она в щелку забилась. Веревка, которой душили. Не знаю. По месту смотреть надо. Еще бы квартиру его обыскать…
— Ты что? Горохов даже сказал, что дохлый номер!
— Так ясень пень, что не официально обшарить!
Тут Федя совсем дар речи потерял, мычал и разводил руками, а потом, наконец, смог вымолвить:
— Подсудное дело, Петров! Как-то не хочется мне в этом участвовать.
— Да не ссы, Федор. Не мы будем по квартире шарить, а профессионалы…
— Какие-такие профессионалы? Домушники, что ли? С ума сошел?
— Давно уже. Есть одна мыслишка у меня интересная. Вечером в одно место с тобой сгоняем.
— Ох, Петров! Вечно я с тобой в неприятности попадаю.
— Федя, ты хоть на оперативника стал похож. Когда мы с тобой познакомились, ты напоминал мне канцелярскую крысу. Очков только не хватало.
— Да есть у меня очки, — Федя опустил голову. — Просто носить их стесняюсь. В школе водолазом обзывали.
— Почему?
— Ну разве не помнишь? Присказка такая: “У кого четыре глаза, тот похож на водолаза.”
Я посмеялся и мягко хлопнул его по плечу. А еще говорит, что ему двадцать пять. Максимум – пятнадцать!
***
Вечером с Погодиным добрались на автобусе до нужной остановки. Прошли метров сто и оказались у гостиницы “Октябрь”. Мы поднялись по гранитным ступенькам широкого крыльца. Наверху, у резных массивных дверей с ручками под бронзу уперлись в дежурную улыбку все того же плечистого швейцара, что вот уже лет десять, наверное, стоял на этом бессменном посту. Все тот же безупречный мундир “генеральского кроя” с золотистыми пуговицами. Хотя костюмчик, скорее всего, другой. Просто копия прошлого. Выглядел уж больно с иголочки.
Привратник окинул нас опытным оценивающим взглядом и сразу опознал людей служивых. Не знаю, почему, вроде Федя на милиционера совсем не похож. Я слишком молод. Но швейцар в прошлом военный и, как бывалый рыбак, видел своих издалека.
Он не стал задавать лишних вопросов, мол, есть ли бронь на столик, на кого оформлен заказ и прочую чепуху, связанную с проходом внутрь. Он сразу понял, что внутрь мы пройдем в любом случае. Морды у нас решительные, и видно, что за нами стоит система правоохранительная.
— Вы к кому, молодые люди? — прямо спросил швейцар.
— По служебной необходимости, — небрежно бросил я и раскрыл перед усатой “гусарской” мордой присланные из Москвы корки генеральной прокуратуры. Моя гордость и карманная “амбиция” (ксива пришла из Москвы гораздо быстрее, чем обещал Горохов).
В удостоверении красным по белому и черным по всякому значилось: внештатный помощник следователя генеральной прокуратуры СССР Петров Андрей Григорьевич. Самое главное, слово “внештатный” не читать. Потому что все остальное звучит куда более красиво.
Погодин тоже сверкнул своими корочками, мол, милиция, розыск, но “придверный генерал” даже не посмотрел в его сторону, такая банальность после генпрокуратуры его никак не трогала. Он вытянулся в струнку, и рука его рефлекторно пошла к виску. Но бывший военный вовремя опомнился и вместо воинского приветствия чуть поклонился, учтиво распахнув перед нами дверь:
— Проходите, товарищи!
Мы шагнули внутрь, а я спиной чувствовал, как швейцар выдохнул с облегчением, радуясь, что не предложил нам купить заграничные сигареты из его набора фарцовщика. Так не только с работы можно было слететь, но и статью схлопотать.
Глава 3
Мы вошли внутрь. По-дворцовому просторный холл ресторана отделан тонким отшлифованным молочным мрамором с благородными прожилками. В мое время такой мрамор добывали в Хакасии, а этот – не знаю, откуда.
