– Да я вообще-то в Нижний еду, а не в Дзержинск, – заикнулся было Василий, однако Кондратьев повторил:
– Я ж говорю, особенно сворачивать не придется. Буквально сразу за чертой города клиника.
«Клиника, клиника», – мысленно повторил Василий довольно уныло, ибо уже чуял, что, хочешь не хочешь, а придется везти эту особу, которая ночью шляется по лесам и набредает на пост ГИБДД, в больницу. Как, интересно знать, отказаться, когда к тебе обращаются с таким пиететом?
– Больница-то хоть бесплатная? Или имеется в виду, что мне надо будет там кому-то какие-то деньги совать? – обреченно спросил Василий, получил в ответ очередное горячее заверение сержанта Эдуарда, что более бесплатной больницы не сыскать ни в Нижегородской области, ни во всей необъятной России, и с тяжким вздохом снял блокиратор с задней дверцы.
– Давайте вашу женщину, – буркнул он.
– Сейчас, сейчас! – суетливо пробормотал Кондратьев, бросаясь к освещенному домику автоинспекции и от поспешности запинаясь нога за ногу.
«Е-мое! – тоскливо подумал Василий. – Вот же гуманист нашелся, а?! Что он так выплясывает вокруг этой бабы? А впрочем, при чем тут гуманизм? Наверняка просто хочет избавиться от нее…»
Из темноты медленно вышел Кондратьев, осторожно ведя под руку грузно ступавшую высокую женщину.
Одного мгновения хватило Василию, чтобы понять, отчего Эдуард Валентинович был обуреваем желанием как можно скорее избавиться от ночной незнакомки. Она была цыганка! Самая настоящая цыганка – босая, во множестве юбок и с длинными черными косами! Цыганка была беременна, и все эти многочисленные юбки нелепо топорщились на ее высоком, непомерно раздутом животе. При ходьбе она то и дело сгибалась и замирала на мгновение, словно не в силах была идти дальше, хваталась то за поясницу, то за живот…
Уж на что мимолетным было общение Василия с дамами в интересном положении, но и он, при всей своей неопытности, натурально схватился за голову: ведь если цыганка не родит своего цыганенка в его машине, это будет настоящим чудом!
Из раздела «Происшествия» газеты «Губернские ведомости»
Минувшей ночью на автодороге Москва – Нижний Новгород вблизи поворота на Дзержинск совершено разбойное нападение на пост дорожной инспекции. Убиты находившиеся на ночном дежурстве сержант Кондратьев Э. В. и прапорщик Гридя Н. К.
Расследование преступления взято под особый контроль. Наш источник в пресс-службе областного УВД сообщает, что отрабатываются версии злостного хулиганства, а также связи с профессиональной деятельностью убитых.
15 сентября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой…Ошиблась я? Или это впрямь была она? Та самая, с перьями в волосах и в рыболовной сетке вместо платья? Как же ее звали, бог ты мой…
Бедный мой дневник, чего тебе только не приходится терпеть, какими только сумбурными записями не пестрят твои страницы!
Но сегодня такой кошмарный день, что беспорядочность мыслей извинительна. Впрочем, попытаюсь все же писать по порядку.
Только что вернулась домой, и сил нет ни на что, только сесть и записать развязку той трагедии, которая разворачивалась на моих глазах и завершилась нынче. Хотя, какого еще исхода можно было ожидать для полковника, заключенного в предварилке? А для всех остальных? В том числе и для моего несчастного брата?
Я бывала в приемной предварилки еще раньше, девочкой. «В старое время», как теперь принято выражаться. Мы ходили туда с моей тетей Лидой, младшей сестрой мамы. Лида (чаще я звала ее Лидусей) была курсистка, в предварилку иногда сажали ее друзей-студентов, «возмущавшихся» против правительства. Сюда ненадолго попадали за участие в демонстрации или за хранение и распространение нелегальной литературы. Как-то раз угодила «к сатрапам» и Лидуся. Правда, до тюрьмы дело не дошло. У нее и еще нескольких барышень-курсисток и молодых студентов просто отобрали на время студенческие билеты. Помню, в канцелярии на Гороховой один из «сатрапов» – усатый жандарм, совсем не злой, а просто очень усталый, ворчал:
– Что ж, молодые господа, неужто делать вам больше нечего, как только жизни себе ломать? Вот погодите, дома влетит вам от родни! Папаша с мамашей небось на вас не надышатся, небось последние деньги отдали на вашу учебу, а вы фордыбачите. Чем вам не мила власть, в толк не возьму. Что ж лучше-то может быть?! Возьмите билетики и подите учитесь, а больше в политику не лезьте, не то пробросаетесь жизнями-то!
Усатый жандарм как в воду глядел. Пробросались мы, ох, пробросались! Все изменилось, а уж предварилка-то… В приемной, где раньше собиралось человек 15–20, теперь густая толпа – соответственно количеству тюремного населения. В камерах, рассчитанных на восемь человек, теперь 54. А ее узники… они те же студенты и курсистки, только повзрослевшие, постаревшие, проклинающие заблуждения своей молодости, которые довели их и Россию до того жуткого безвременья, кое мы переживаем и конца коему ждем… но уже вряд ли верим в возможность перемен! Они, эти глупенькие, наивные друзья Лидуси, считали честью «пострадать за народ». Он-то, народ, и отблагодарил их нынче!..
Но вернемся к предварилке. Помню, тетя Лида приносила своим друзьям «политическим» в предварилку жареных рябчиков, конфеты от Беррини и цветы от Эйдерса. Все это она, курсистка, вполне могла себе позволить, хотя жила своим трудом, без помощи родителей: эмансипе! Я же, недоучившаяся акушерка, с азартом продаю портьеры, меховые воротники и бабушкино серебро, а в результате могу позволить себе принести брату только жалкий горшочек пшенной каши. Порцию для воробья, и то – воробья несовершеннолетнего! А ведь мой любимый брат – взрослый, высокий мужчина…
Впрочем, Костя не жалуется. Недавно ему удалось через охранника передать мне письмо, в котором он уверял, что не голодает и даже делится с товарищами, потому что у них в тюрьме образован своего рода комитет, который следит за тем, чтобы все были хотя бы относительно сыты. Это случилось три месяца назад, с тех пор как в этой камере оказался полковник Борисоглебский. Заключенные выбрали его своим представителем. Он-то и придумал создать комитет защиты заключенных. Теперь члены комитета вместе с тюремными служащими принимают передачи. В тюрьме, писал Костя, много лиц, которым никто ничего не приносит, поэтому постановлено, что треть всего, приносимого с воли, идет им. В этом распределении участвует и господин полковник Борисоглебский.
Наверное, это чудесный человек. Наверное, это был чудесный человек… Я не знала его. Но я успела немного узнать его жену.
В стене проделано окно, через которое передают на тюремный двор, служителям и членам комитета, передачи. Происходит это по пятницам, и каждую пятницу я видела около окна одну и ту же женщину. Мне с первого взгляда почудилось, будто я ее откуда-то знаю. Стала присматриваться, но никак не могла вспомнить. Однако я любовалась ею. Она такая молоденькая, лет двадцати, никак не больше, и необычайной красоты: черты точеные, изумительные фиалковые глаза, пушистые кудрявые локоны. Правда, щеки ее бледны, а губы напряженно сжаты, но иногда они распускаются в улыбке, словно цветок. Именно благодаря этой улыбке я и вспомнила, где видела ее прежде. Это было два года назад, в 1916-м, в доме княгини Юсуповой на Литейном. Говорят, этот самый дом был описан Пушкиным в «Пиковой даме»! Именно там якобы прятался на черной узенькой лестнице обманувший Лизу Германн, взглянув сквозь приоткрывшуюся дверь спальни на портрет красавицы с аристократической горбинкой тонкого носа, с мушкой на щеке и в пудреном парике. Портрет той самой графини, к которой был неравнодушен сам великий магнификатор Сен-Жермен и которой он открыл три заветные, беспроигрышные карты: тройка, семерка, туз… Теперь в особняке Юсуповой проводили литературные вечера самого разного свойства. Несколько дней назад чествовали память недавно умершего писателя Гарина-Михайловского, сегодня выступали футуристы… Мы с Костей, помнится, тоже получили пригласительные билеты, но, по милости моего рассеянного братца, опоздали, явились чуть ли не к самому разъезду. Главный герой вечера, знаменитый поэт, уже провозгласил свое коронное:
– Я гений, Игорь Северянин, своей победой упоен! – И отбыл блистать в какой-то другой дом, да и прочие поэты уже все отчитали свои стихи, остались лишь две молодые девушки.
Мы вошли, когда одна только что закончила декламацию и склонила голову под аплодисменты. Она была прелестна – ну сущий ангел с фиалковыми глазами в облаке пушистых кудрей. Рот ее напоминал бутон мальвы. Благодаря ее изумительной, неповторимой улыбке я и узнала милую женщину, которая неотступно дежурила у окошечка в тюремной ограде…
Помнится, тогда, у Юсуповой, с ней рядом стояла еще одна девушка – маленькая (едва доставала подруге до плеча), черноволосая и черноглазая, не то еврейского, не то цыганского, не то итальянского типа, тоже красавица, но красота ее была явно отмечена тенью порока. Все футуристы на тот вечер явились одетыми не как люди: на одном фрак был вывернут наизнанку, на другом фрак был как фрак, зато вместо черных брюк – полосатые кальсоны… И это еще хорошо: рассказывали, что они как-то раз, во главе с этим безумным Бурлюком, прошлись по улицам Петрограда совершенным голышом, зажав в зубах сигары!..
