Адъютант капитана, младший лейтенант Роджерс, был отпрыском одного из ведущих семейств Ричмонда. Предыдущую ночь оба они провели в отеле на юге Англии. Теперь же им не терпелось поиграть в солдат-фронтовиков.
— Знаете ли вы воинские уставы? — прорычал на нас капитан. — Известно ли вам, что такое невыполнение приказа? И к тому же еще вблизи от передовой?! А знаете ли вы, что я всех вас могу отдать под суд военного трибунала? И отдам, в этом вы можете не сомневаться!
Но тут отворилась дверь и на пороге появился герой Шербура Шонесси.
— Дружище Кейвина, не рычите вы так. Что натворили эти солдаты?
Капитан стал рассказывать резко, но покорно. Ни для кого не секрет, что воинские звания в УСС — чистая формальность. Поэтому никогда нельзя было быть уверенным, какое звание на самом деле имел капитан УСС Шонесси. С такими людьми лучше всего поддерживать хорошие отношения. Отсюда и покорность нашего капитана.
Шонесси понимал это и, довольный, ухмыльнулся.
— Кейвина, вы невыносимы, — сказал он монотонным голосом. — Эти четверо парней уже три недели на фронте, а вы хотите заставить их валяться в грязи, на улице, когда совсем рядом есть крыша? Идите спать, ребята, — сказал он, обращаясь к нам.
Кейвина фыркнул:
— Кто здесь, собственно говоря…
Но желтолицый Роджерс что-то шепнул ему на ухо.
— Ну хорошо, — проворчал Кейвина. — Но не говорите об этом другим. Не хватало еще, чтобы вся эта банда расположилась в замке.
— Знаете ли, Кейвина, когда вы пробудете на фронте несколько недель, как мы, то не станете так точно соблюдать уставы.
Уходя, Шонесси по-дружески подмигнул нам.
Кирпичный завод в Рамбуйе
Моя вторая встреча с майором Шонесси состоялась через восемь недель, во время освобождения Парижа. До этого мы находились в Коломье. Наши нескладные и чересчур высокие радиовещательные установки, смонтированные на автомашинах, постоянно привлекали внимание противника, который сразу же открывал по ним огонь. Солдаты за это ненавидели нас. Успехи же наши были практически равны нулю. Отчего все так получалось, мы и сами не могли понять. В нашем лагере в штате Мэриленд был сержант финн по фамилии Авакиви. В прошлом он сражался в Интернациональной бригаде имени Авраама Линкольна в Испании (между прочим, за это его не произвели в офицеры и не послали на фронт). От Авакиви мы узнали об успешном применении громкоговорителей в Испании.
С Восточного фронта время от времени также поступали известия об успехах устной пропаганды. Но никто не мог толком рассказать, к каким методам прибегали русские. Я несколько раз пытался поговорить об этом с профессиональным журналистом капитаном Фридменом, который только что принял руководство нашей пропагандой.
— Конечно, у русских есть свой метод, но он не годится для нас… — улыбался капитан.
Наша небольшая походная типография работала успешно. В ней печатались короткие воззвания к солдатам и офицерам гитлеровских частей, которые находились на нашем участке фронта. Мы от души радовались, когда нам сообщали, что у перебежчиков обнаруживали нашу литературную продукцию.
Мои приключения, которые вновь свели меня с Шонесси, начались 18 августа 1944 года на залитом солнцем лугу у Сент-Совер, в Нормандии. У меня на коленях лежало предписание. В нем говорилось, что техник-сержант Петр Градец направляется в разведывательную группу, которая с 19 августа 1944 года приступает к выполнению специального задания, и так далее.
Этот листок бумаги взволновал меня. Сухие, не совсем четкие формулировки отступили на задний план. Я видел только одно слово: Париж.
Париж!
Для большинства американских солдат в Европе Париж был олицетворением конца войны. Будущее освобождение Польши, Греции, Норвегии, Бельгии, Югославии? Нацистские концлагеря? Преступления фашизма? Все это, конечно, связано с войной, но главной мечтой оставался Париж! Париж, где все разрешалось. Париж в глазах нового поколения был под влиянием рассказов отцов блистательной легендой!
И вот я очутился в распоряжении капитана Фридмена.
— Как мы туда доберемся, одному Богу известно, — сказал он. — Паттон, говорят, находится уже в двадцати километрах от города. Справа и слева — абсолютно никого…
Фридмен криво усмехнулся. Когда мы были одни, то разговаривали по-немецки: бывший венгерский журналист и эмигрировавший из Праги художник родились в старой Австро-Венгрии.
— А если Париж отрежут? — спросил я. — Наш танковый клин растянулся в длину на сто пятьдесят километров, а ширина его — менее пяти километров. Немцы будут дураками, если не перережут его.
— Паттона пуля не берет, — съязвил Фридмен.
Он ненавидел Паттона с тех пор, как тот однажды на пресс-конференции высмеял каких-то опереточных офицеров. Это замечание Фридмен, видимо, не без основания принял на свой счет: ни один свой мундир он не получал с интендантского склада, а шил у самого модного портного Вашингтона.
— Вы знаете Париж? Конечно, иначе Шонесси не предложил бы мне вас. Между прочим, вы должны рассказать, откуда вы знаете Шонесси?
— Шонесси! Снова Шонесси!
Мне сразу стало как-то не по себе от сознания, что возможностью попасть в Париж я обязан этому ирландцу из Чикаго.
Я стал объяснять Фридмену, что почти совсем не знаю Шонесси, но капитан отмахнулся.
— Не сейчас, — сказал он. — Как-нибудь потом…
Мое возражение не помогло. Фридмен считал, что между мной и Шонесси существует какая-то секретная связь. — Знаете, где мы остановимся? В отеле «Скриб». Вы знаете, где это?
— Угол бульвара Капуцинов и улицы Скриб, — ответил я.
— Напротив находится Гранд-отель и ресторан, который, по-моему, называется «Ролли Капуцин».
Было как-то странно говорить об освобожденном Париже, об отеле, где, конечно, еще живут немецкие офицеры, которые и не подозревают, что распределением номеров в этот момент занимается американский квартирмейстер, хотя отель «Скриб» еще находится за линией фронта…
Наша маленькая колонна пробивалась в юго-восточном направлении. Небольшие стычки с разрозненными группами противника иногда происходили совсем близко от нас. Дорожными указателями нам служили телефонные кабели Паттона и следы его танков.
Светило теплое августовское солнце. В селах нас радостно приветствовали сияющие от счастья девушки и женщины с детьми на руках. Подростки угощали нас фруктами, помидорами и легким крестьянским вином. А однажды седой старик протянул нам покрытую пылью бутылку «Анжуйского», которую он четыре года прятал от гитлеровцев и теперь с легким сердцем распил ее вместе с тремя парнями из Алабамы, Канзаса и Оклахомы.
— Опереточный поход, — сказал Фридмен. — А немцы — не дальше чем в пяти километрах…
Опереточный поход? Когда мы переправились через Сарт, то попали в самую гущу похоронной процессии. Хоронили семнадцать бойцов Французских сил внутреннего фронта. Шесть гробов были покрыты трехцветным французским флагом, остальные — красным. Когда мы медленно обгоняли процессию, большинство мужчин приветствовало нас, поднимая сжатый кулак. Коулмен, сидевший за рулем, сердито проворчал:
— Это проклятые красные!
Мимо нас проплыл французский национальный флаг. Фридмен корректно отдал честь. Казалось, он не замечал сжатых кулаков. Но, когда мы снова помчались по развороченной проселочной дороге, он тихо сказал мне:
— Мы еще увидим здесь и не такое. И тогда, вероятно, таким, как Коулмен, захочется еще раз освободить эту страну.
В Шартре мы догнали генерала де Голля и его свиту. В кафедральном соборе шел благодарственный молебен. Мне захотелось побывать на богослужении.
Во Фридмене заговорила журналистская жилка. Он перечислял мне фамилии всех американцев, которые окружали высокого генерала. Мундиры оливкового цвета заполонили небольшое кафе, но вино там оказалось неважное.
За городом нас встретили моросящие дожди и… линия фронта. Мы лежали в сыром окопе. Фридмен держал палец на спусковом крючке карабина.
— Теперь возникает вопрос, — размышлял он, — не потому ли эти парни из Французских сил внутреннего фронта до сих пор не очистили дорогу на Париж, что их командование не очень торопится? А может, оно потому и остановилось в Шартре, что дорога на Париж еще не свободна?…
К нам пробилась группа бойцов Французских сил внутреннего фронта. Они были возбуждены встречей с нами. Нет, это был вовсе не опереточный поход! С винтовками в руках их товарищи мужественно сражались в предместьях Парижа против гитлеровских танков и штурмовых орудий.
Настроение у французов было отличное: ведь они встретились с регулярной американской частью!
Хорошо, что они не знали английского, так как в этот момент наши солдаты горячо обсуждали, как взять у «лягушатников» сразу несколько адресов парижских «дам»… Бойцы движения Сопротивления понимали только одно слово: «Париж», — и глаза их радостно блестели. Американцы стали заверять их, что Париж будет освобожден, возможно, даже сегодня. Некоторые из наших парней уже раскрыли свои записные книжки. «Это должны быть адреса настоящих парижанок», — уже в который раз объяснял капрал Дике. К счастью, французы так ничего и не поняли. Бойцы Сопротивления с уважением осматривали наше оружие. У большинства из них были немецкие винтовки, у двоих на животе болтались «шмейсеры». Коренастый рабочий из Лилля взвесил мой автомат в руке.
