Мужчина насупился.
— Это окончательно и бесповоротно?
Здесь Серафима решила взглянуть ему в глаза. Надо же ей знать хотя бы — какого они цвета. И вдруг её, как огонь, обожгла мысль. Даже не мысль, намеренье. Его! — намеренье. Уйти и больше с Серафимой никогда не встречаться. Но это же невозможно… Без её участия союз с любой Музой заключить невозможно, и для автора желание никогда не встречаться с Серафимой означает…
— Стой! — скомандовала она, отбрасывая как логику, так и другую невозможную мысль, что почувствовать намеренье Муза может только у своего автора и никак иначе…
— Стою, — замер Вениамин.
— Почему вы решили, что я ваша Муза? — спросила Серафима.
— Да я ничего не решал, — ответил Вениамин. — В первый же день, когда я попал на землю светлого Дома, я увидел вас, идущую по белоснежной тропинке. Ваше лицо было бледным и грустным. Но, как рыцарь прячет свой страх перед смертью за решёткой забрала, так и ваша грусть была укрыта косметикой. Вы были почти в таком же платье, тёмно-лиловом. Только рукава были длинные, а на ваших руках не было перчаток. И ботиночки, по-моему, были без каблуков, но этого я точно не помню. Но чепчик был точно такой же, только розочки на нём были другого цвета, в тон к платью, а не ржавого цвета меди в тон к вашим глазам, как сейчас. Камушки тропинки разлетались от ваших шагов так, словно вы стали маленьким тропическим ураганом. Сердце моё сжалось, ёкнуло. И тогда я понял, что вы моя Муза.
— Так просто? — грустно улыбнулась Серафима. — Так не бывает.
— Тогда, может быть, так? — спросил Вениамин и встал совсем рядом. — Она была грустной. Слёзы текли по её лицу. В руках она держала дурацкие жёлтые камелии, очень похожие на дикий шиповник. Он подошёл и взял её за руку.
Вениамин действительно взял Серафиму за руку.
— «Будьте моей Музой!» сказал он. И любовь выскочила перед нами…
Серафима очнулась от наваждения. Выдернула руку.
— Я знаю эти слова, — сказала она. — «Так поражает молния. Так поражает финский нож». Только почему вы думаете, что это имеет отношения к нам?
— А почему нет? — спросил Вениамин.
— Почему нет? — с сарказмом переспросила Серафима.
— Почему — нет?! — переспросила она ещё раз, громче.
Вениамин молчал. И здесь Серафима поняла, что ей нравится этот странный мужчина с душой чёрта. Почти, а может быть даже и больше того, другого, из давно забытого прошлого. Но и тогда, и сейчас её симпатии рвутся проклятым предназначением! Опять…
— Потому! — вспылила она. — Потому что волку никогда не стать оборотнем! Потому что в имени нет огня!
— Какого огня? — удивился Вениамин.
— Между прочим, — прошипела Серафима, — Маргарита, Муза этого автора, чьи слова вы так неосмотрительно произнесли, сейчас свободна. Можете попытаться подкатить к ней. Но она вас даже слушать не станет! Она хранит верность своему автору!
— Вы храните кому-то верность? — осторожно спросил Вениамин.
— Да никому я не храню верность! — Серафима была уже на грани истерики. — Я сама, может быть, пошла бы за вами хоть к чёрту на кулички, но не могу, понимаете? Потому что это всё бред! То, что вы говорите. Потому что ТАМ любовь выскочила и поразила как финский нож, как молния, а у вас что? Чепчик? Ботинки без каблуков? Сердце ёкнуло? Бред!
Серафима шагнула на деревянную ступеньку крыльца. «Если я не уйду сейчас, я могу не уйти никогда!» — сказала она самой себе и шмыгнула носом. Слёзы опять поползли по щекам.
— Но я ведь это без вдохновения придумал, — растерянно произнёс Вениамин. — Это ведь только как черновик, заготовка.
Серафима обернулась, желая ещё что-то сказать, но опять поймала его взгляд, его мысль. Очень странную. «Сейчас она выбросит цветы в урну» — думал он. Серафима растерялась. Слово «урна» было ей определённо знакомо, но такого предмета рядом не было. Ей почему-то представился огромный квадратный ящик, заваленный арбузными корками и кожурой бананов. И туда она должна бросить свои цветы? Зачем?
— Цветы я не выброшу! — сказала она. — И не смейте меня утешать!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На этих словах Серафима хлопнула дверью, скрываясь в помещении. Вениамин остался стоять, растерянный. Он мало что понял. Огонь, оборотни… Но ведь разговор когда-нибудь можно продолжить? Вроде бы чёткого «нет» он не получил. Или всё-таки получил?..
ГЛАВА III. Приём посетителей. Лёля
Оказавшись в домике, Серафима прижалась спиной к двери и попыталась успокоиться. «Надо настроиться на работу, надо настроиться на работу», — повторяла она.
— Здравствуй, доча, — первым поздоровался Ухрюп-яга.
Всех существ женского пола, что Муз, что авторш, независимо от возраста, Ухрюп-яга называл одинаково — «доча». Обращения к мужчинам были более разнообразны: «Здравствуй, юноша!», «Здравствуй, брат!», «Здравствуй, отец!».
Прихожей в Приёмной творца не было, поэтому совиный взгляд Аделаиды, сидящей за огромным столом, сосредоточился на Серафиме.
— Здравствуйте, Серафима Андреевна, — поздоровалась Аделаида. — У вас всё в порядке?
— У нас есть зеркало? — спросила Серафима вместо ответного «здравствуйте».
— Конечно, — ни капельки не удивилась Аделаида. — В гардеробной.
Серафима отлепилась от входной двери и, прежде чем направится в третью комнату домика, вручила Аделаиде свой букет, показывая жестами, что его надо бы поставить в воду.
— Камелии, — понимающе кивнула Аделаида. — Очень сильный автор, раз сумел цветы в свой сон протащить. Я позабочусь о них.
В гардеробной было светло и чистенько. «Здесь никогда не скапливается пыль, а я за столько лет работы даже не удосужилась узнать: где у нас зеркало? Когда я видела себя последний раз? Когда я последний раз смотрелась в зеркало? Разве это нормально?» — думала Серафима.
Но в мутноватом старинном стекле, против ожидания, отражалась не очень молодая, но вполне себе симпатичная женщина. Одета Серафима была несколько старомодно, как древние барышни. Фигура, причёска, украшения, аксессуары — всё идеально. «Мы — воображаемые! — вспомнила Серафима. — Мы — неизменяемые образы. Нам не надо есть, не надо спать, нам не нужен макияж, нам не надо сидеть на диете для сохранения фигуры, мы не бегаем по магазинам за модными брендами. И тем не менее, если это надо нашим авторам, мы это делаем…»
А вокруг была удивительная тишина.
«Тишины быть не должно, — подумала Серафима. — Мыши должны шуршать в подполе… Чепчик!».
Чепчик… Вот причина всех бед…
Зеркало утверждало, что эта симпатичная старинная женская шапочка по-прежнему надета на Серафиму. Чепчик подчёркивал её женственность, розочки на нём действительно гармонировали с её глазами, но вместе с этим головной убор скрывал необычность причёски. Серафима сорвала его и бросила на пол, словно он был в чём-то виноват.
— Чепчик! — закричала она и пнула его ногой.
Подумала и ещё раз пнула. Так, чтобы он отлетел в угол комнаты. Но ей показалось, что и этого мало. Она сделала шаг, намереваясь ещё разок пнуть этот проклятый чепчик…
— Чего шумишь, доча? — в комнату заглянул Ухрюп-яга.
— Это я так с ума схожу! — ответила ему Серафима. — Задолбало!
— Понятно, — Ухрюп-яга закрыл дверь.
«Какая несправедливость! Какая подлость! — думала Серафима. — Авторы с душой чёрта вообще почти не появляются у нас, в светлом Доме! И вот вдруг появился… И опять не тот!..». Кроме чепчика, ей ещё захотелось избавиться от ботинок.
— Аделаида! — закричала она. — У меня здесь есть какая-нибудь запасная обувь?
«А если не здесь, — пронзила мысль, — то где они могут храниться? В заведении мадмуазель Овечкиной? Там, в своей келье я не была уже тысячу лет…».
— Да сколько угодно! — даже сквозь закрытую дверь громыхнул голос могучей Аделаиды. — Туфельки, шлёпки, кеды, кроссовки. Открывайте любую коробку до тех пор, пока не найдёте то, что надо. А в гардеробе одежда. И шляпки.
Серафима скинула ботиночки, оставила их стоять рядом с зеркалом. В одних чулках подошла к коробкам и начала остервенело их открывать. Босоножки… — не то! Пуанты, женские балетные туфли… Совсем не нужны. Мелькнула мысль: «Хорошо мы тут устроились! Открывай коробки — и ищи то, что надо.».
