Как многие физически сильные мужчины, Максим в минуты близости с женщиной страдал сентиментальностью. Он тихо произнёс:
Я помню вкус солёных губ - На них слеза твоя пролилась.
А счастье длилось, длилось, длилось...
И я был нежен, страстей, груб.
Ломая тайные печати,
Не мог желанья унять И эту судорогу объятий,
Которых силой не разъять.
Всё это было, было, было...
Как больно счастье вспоминать!
О, если б память изменила,
И повернула время вспять.
Что это? - после долгой паузы озадаченно спросила Ольга.
Он немного смутился и не сразу подобрал слова:
Крик души.
Определение явно было смешным, и Максим разозлился, растеряв романтическое настроение. Как нарочно, Ляля зацепилась за эту фразу и язвительно повторила:
Крик души? Твоей?! Не подозревала в тебе склонности к стихосложению.
Как видишь. Я не железный.
Да уж, любвеобильный, но не железный — это точно, - согласилась Ольга нехотя.
Она расстроилась - новое открытие не из приятных, Макс всегда представлялся ей воплощением силы. Всякой - душевной, физической. Нс мог же он так переродиться за время разлуки? И раньше были моменты, когда она смутно догадывалась, что муж слабый, но старалась не задерживать на этом внимание и тем более не думала, что до такой степени. Она боялась его слабости — слабые жестоки и способны предавать тайком. Стихи, слёзы... Чего еще она о нём не знает?
Осведомилась с возмущением, которое наконец прорвалось наружу:
Тебе что — не хватало меня? Допускаю. Надо было сказать открыто: пойду, трахну другую бабу - я бы поняла. Но лгать, и лгать продуманно? А та - смотрела на меня, разговаривала со мной и знала, что я обманута и ни о чём не догадываюсь... А ты спокойно сводил нас вместе, считая себя удачливым ловцом. Боже, как унизительно! Я тебя ненавижу.
Не говори так. Я попал в дурацкую ситуацию, а ты ничего нс хотела слушать, играла в свои игрушки!
Зато другая с восторгом внимала рассказам, какая дура у тебя жена. Ты ей тоже стишки посвящал?
Перестань! Мы опять поссоримся. Забудь обо всём, кроме нас. Мы вместе!
Я так устала сопротивляться, - простонала Ольга.
Глупая, я же люблю тебя! Одну тебя. Люблю смертельно! - воскликнул Максим и снова обнял жену.
Она приникла к нему и вдруг отчётливо осознала, что любила его вовсе не за силу или за что-то ещё, она просто любила, как дышала. Ревность, обиды, доводы в пользу возможности жить без этого человека рассеялись, точно мираж. Ум пытался строить убедительные силлогизмы, но чувства противились. Чувствам проще — им не нужны аргументы, только ощущения. Карета снова стала тыквой, всё вернулось на свои места, их с Максимом любовь никто не отменял.
Он позвонил своей секретарше, коротко с нею переговорил. Доложил Ляле:
Сутки я свободен.
Вес эго время они провели в постели, изредка делая вылазки на кухню, чтобы чем попало утолить зверский аппетит. К Ольге возвращались силы. Впервые за пол года она заснула без лекарств, на руке обожаемого мужчины, и во сне, в легком радостном сне, увидела себя маленькой, а свое прошлое таким упоительным, таким светлым, когда до слёз хочется жить и никогда нс умирать.
Глава 2
Девочка появилась на свет в ностальгические времена застоя, интернационализма и дружбы народов пятнадцати республик, в отдельной палате Кремлёвской больницы, оснащённой новейшей аппаратурой, в присутствии врача, акушерки и медсестры. В тот год по большинству столичных роддомов гуляла стафилококковая инфекция, от которой умерло много малышей, особенно мальчиков, как более слабых генетически. Но здесь все сверкало стерильной чистотой и новорожденные, казалось, просто обречены на здоровье. Если что-то шло не по плану, превентивно принимались действенные меры. Случись надобность, могли даже доставить спсцсамо- лётом нужное медицинское светило из-за границы. Такими привилегиями пользовался лишь узкий круг вершителей судеб страны — представители власти, или приближённые к ней, или знаменитые ученые и артисты, известные народу, который сам ни о чём подобном не знал, а если и слышал, то уж точно не представлял. О том, чтобы попользоваться, и речи идти нс могло, тут уж придётся ждать коммунизма. Наступит же он в конце концов, если власть обещала и в книгах всё так детально прописано, будто авторы щупали коммунизм собственными руками и восхищенно прищёлкивали языком: вот это матерьял так матерьял!
Ребёнка с невидимой печатью избранности на лбу обмыли и положили в детскую кроватку возле матери. Роженицу тоже привели в порядок, напоили сладким горячим чаем с лимоном и связали с мужем по белому аппарату, стоявшему на белой тумбочке.
Молодой отец поздравил драгоценную половину с новорожденной, которую супруги уже не надеялись обрести. Надежда Фёдоровна заплакала от переполнявшей её гордости, а абонент на другом конце провода высморкался. Жесткий и грубоватый - нс столько по природе, сколько от многолетней привычки повелевать большим количеством людей — Большаков тоже расчувствовался. Рисковая у него жена. Правильно он её выбрал, как знал, что обеспечит все его хотения. После женитьбы никаких домашних проблем нс возникало. Конечно, из нищенки в одночасье королевы нс сделаешь: то там, то сям сермяга вылезает, но Надежда старается, наконец для полноты семейного счастья и дочь родила. А ведь как врачи запугивали! Конечно, лучше бы сына, но и девочка сойдёт. Он сказал в трубку:
- Целую тебя, дорогая, до встречи.
Надежда Федоровна закрыла глаза. Она почувствовала страшную усталость, почти безразличие, которое обычно венчает победу, когда ее так долго и упорно добиваешься, прилагая нечеловеческие усилия. О том, что любая победа горчит, она ещё не осознала. Волнения, пережитые во время беременности и родов, закончились. Выполнена фантастическая программа, поначалу даже нс ночевавшая в Надиных мыслях. «Подфартило», как выразилась бы деревенская подружка Люська. Только, кроме фарта, Надежда проявила железную цепкость, чтобы удержать в руках голубое перо жар-птицы, случайно спланировавшее рядом.
А ведь судьба Нади была обозначена чётко уже хотя бы местом рождения - в небольшой деревеньке, недалеко от древнего и глубоко провинциального городка Юрьсв-Польской на тихой реке Колокша (именно Польской, по окружавшим город широким полям и безлесью, а не Польский, как пишут сейчас), от областного Владимира по шоссе - меньше ста километров. Надя - единственный ребенок в семье тракториста Фёдора Чеботарёва, между прочим нс какого-нибудь, а передового. В 17-м году до хрипоты кричал «свобода, свобода!», в 20-е тянул с парнями веревку, сшибая церковную маковку в соседнем селе. В начале 30-х активно помогал раскулачивать крепкие крестьянские хозяйства, за усердие на мирных фронтах социалистического строительства награждён трудовой медалью. Жизнь катилась в будз^щее без происшествий, но и особой радости или перемен к лучшему не приносила. Потом война — целых четыре лихих года, навсегда с кровью вынутых из жизни, но не из памяти. Вернулся сильно помятый, с тремя нашивками ранений на гимнастёрке - две жёлтые, одна красная, но ведь всрн}'лся, с руками и ногами, чтобы опять бороться за лучшее б}'Д)'щее, а заодно с послевоенной разрухой. Пашй, засевай, жни! Как они там, в окопах, истово дожидались этой возможности трудиться на родной земле! Вот она, свобода! Наступила, Полная, Даже паспорта отобрали. Теперь вернули - и что с ними делать? Работы нет. Куда податься, на какие шиши и зачем? Для Фёдора свобода теперь начиналась и кончалась выпивкой.
Дочка, родившаяся после войны, проиграла, ещё не ступив на игровое поле, которое называется жизнь, - ей сразу сдали плохую карту. Кое-как закончила семилетку в селе Фимы, куда свозили детишек с малых окрестных деревень, и стала вместе с матерью работать на ферме дояркой. Зимой Надя носила телогрейку и серый платок, летом сарафан и глубокие калоши - шлёпать но коровьему навозу да бездорожью. Красавицей сё никто не считал. В школе дразнили пучеглазой - глаза на по л-лица, сама тощая и ноги, как у журавля, С парнями ещё не гуляла, только в кино до поту жались руками. Но клуб вскоре закрыли - колхоз дышал на ладан. Семья жила садом-огородом, грибами и ягодами, молоком с фермы. От отцовских трудодней, что числились на бумаге, толку выходило мало. Реально тракторист получал на пару-тройку бутылок водки, достать которую тоже считалось большой удачей. Когда в сельпо завозили спиртное, дело доходило до смертоубийства, потому многие, хоть и остерегались милиции, тайно варили брагу. Летом в выходной, а зимой каждый день Фёдор до бесчувствия глушил мутный, плохо очищенный самогон из томатной пасты. Он пил, боясь оглянуться на свою пропащую жизнь, от которой осталось ничтожная малость, а он так и не понял смысла.
Нс всё ведь так просто, и человек он не без таланта - разбирался в механизмах, бойко играл на баяне, лепил из глины свистульки. Только кому это надо в деревне, нацелившейся умирать. Здоровые одинокие парни и девки перебрались в города, остались калеки, законченные алкаши да старики — не с кем поговорить по душам. Чтобы залить тоску и забыть свои страхи, лучше средства, чем выпивка, не сыскать. Лекарство простое и практически доступное, если немного постараться, Фёдор старался,
