на голове зашевелились и поднялись дыбом. Палыч на негнущихся ногах шагнул назад – и неведомая тварь вдруг бросилась к нему. Как стрелял, он потом почти не помнил. Но руки дрожали так, что оба выстрела ушли в пол, порвав в клочья половик. Да и приклад к плечу не прижал толком, так что синяк был обеспечен. А уж как по ушам грохнули два выстрела в комнате!
Оглушённый, Палыч даже не сразу сообразил, что зверюга исчезла. Но почти тут же заметил, что в открытом настежь окне в хлам порвана антимоскитная сетка. А на подоконнике – тёмное пятно. Зацепил-таки. Черт-те знает как, но зацепил.
Облегчённо вздохнув, кинулся закрывать форточку. Когда закрыл – стало чуть легче. Только вот, в остальных комнатах ведь то же самое. Ох – и в спальне же! Зоя!
За спиной послышался топот. Палыч развернулся, вскинул ружьё, напрочь позабыв, что не заряжено. На кухню ураганом ворвалась Зоя. Волосы растрёпаны, развивается ночнушка... И в руках – табуретка.
- Где!? – рявкнула бабка. Обвела пустую кухню взглядом. – Кто!?
- Да вот... – Палыч опустил ружьё, растерянно почесал бороду. – Толи чупакабра, толи крокодил...
***
Палычу до сих пор поражался, что бабка ему поверила. Он бы сам себе не поверил – и вот надо же. Ещё зачем-то про то яйцо странное спросила. А что яйцо-то? Падла хвостатая в холодильнике всё сожрала под частую. Яйца – сожрала. Суп этот мерзкий, шмат сала. Фарша куриного полтора килограмма (Зоя с утра котлеты жарить хотела, достала из морозилки). Сыр, опять же... Да даже масло сливочное! Ещё и полки верхние своротила – наверное, в этот момент Зоя и проснулась от шума. Только соленья в банках остались, и всё. Хорошо хоть, самого Палыча непонятная тварь не схарчила...
Быстро закрыли окна – и тут на улице начал дико выть пёс. Ох, там же и Хагрид этот (придумали же кобелю кличку), и куры в сарае, да и вообще... Палыч пошёл проверять. И в этот раз уже реально как на войну собрался. На ноги – резиновые сапоги. Высокие, на тяжёлой подошве. Фуфайку надел – она толстая, в ней спокойней. И фонарик налобный, чтоб в темноте не шарахаться. Опоясался патронташем, снова зарядил ружьё. Дробь только теперь крупную взял, ходил с такой на косулю. Разве что очки так и не нашёл.
А ещё – ещё зверски курить хотелось. Да только когда тут покуришь? Это Шварцнегр в телевизоре с сигарой в зубах негодяев убивает пачками да штабелями раскладывает. А Палыч – он и не Шварц, и не Негр. Так что на начатую пачку черного Петра пришлось лишь бросить тоскливый взгляд да пока забыть. Вот завалит зверюгу – и накурится всласть. И одной сигаретой, ей-Богу, не отделается. Руки-то, руки как дрожат...
Бабка тоже оделась и сидела теперь с кухонным топориком в одной руке и молотком в другой. Бой-баба, Анька-пулемётчица прям. Или неуловимая мстительница. А за еду в холодильнике отомстить надо.
Палыч перекрестился и вышел из избы. Пёс всё так же выл, отчаянно кудахтали куры в сарае. Щёлкнул выключателями – в сенях и на крыльце включился свет. Хорошо, хоть тут ничего не перегорело. А вот другого освещения не было – в курятнике сейчас темно. Но это ничего, фонарик есть. А судя по шуму, кракозябра страшная там сейчас. Ох, бройлеры, сколько ж сил в эти окорочки пернатые вложили...
Выскочил на крыльцо, спустился. Бросил взгляд на кобеля – тот выл и рвался с цепи. И ведь Хагрид этот – здоровая лохматая кавказская овчарка. В темноте вообще на медведя похож. И от того, в каком он ужасе, стало совсем уж не по себе. А был бы смелее, дурак прожорливый – вместе бы на мразь хвостатую пошли.
Хотя, случится что с кобелём – хозяйка расстроится. Она девочка хорошая. Да и осталась их последней соседкой. Три ближайших избы – это дачников, сейчас пустые. Ещё одна – Петровича, Царствие ему Небесное. Хороший был мужик, да пил сильно. И жена его так же пила, Царствие ей Небесное. Как-то по осени печь растопили и спать легли. А заслонку – не открыли. Угорели, в общем. Дом пустует. Дочь Петровича продать пытается, но цену вломила...
Вот Маринка одна в соседях и осталась. Правда, сейчас и она в город умотала на лето. В школе она работает, училка начальных классов. А летом, ясное дело, отпуск...
Конечно, в деревне ещё есть жители. Вот только – далеко, за рекой. Никого рядом.
Палыч вдруг понял, что тянет время. Идти в курятник было страшно. Падла хвостатая туда залезла – под потолком окно, чтоб навоз выбрасывать, через него, наверное. У кур то крылья подрезаны, им не долететь. А падла залезла. И жрёт бройлеров. А Палыч... Палыч трусит. Прям как Хагрид.
Внезапно раздался оглушительно громкий хруст. Пёс – он же здоровый, паразит такой – вырвал из земли столбик, к которому прилажена цепь. В стороны полетели штакетины – а кобель стрелой унёсся куда-то в огород. Цепь волочилась за ним. А с ней – столбик. И Зоины клумбы разворотил...
Палыч зло сплюнул и зашагал к сараю. И понял вдруг, что кур больше не слышно. Вот и всё.
Откинул крючок, рванул на себя дверь. Луч фонарика разрезал темноту, выхватил за завесой из пуха зелёную чешуйчатую тушу. Большую тушу, раза в два больше, чем в избе была!
Палыч заорал и долбанул дуплетом. Заорала и тварь – мерзко, визгливо. Рванулась в сторону и прямо по стене поднялась – чтобы через миг выскользнуть в окно. Длинный толстый хвост остался валяться на полу – среди перьев, крови и куриного помёта.
Дед шагнул внутрь, захлопнул дверь. Дрожащими руками перезарядил ружьё – и наконец позволил себе осмотреться.
- Ох, етить ту Люсю!
***
Наверное, стоило попытаться выследить тварь. На стене остался кровавый след, так что он вывел бы куда надо. Вот только было слишком жутко. А главное, увиденное в сарае, и вовсе походило на бред сумасшедшего.
В общем, взяв с собой оторванный хвост (и ведь тяжёлый, зараза, килограмм на пятнадцать-двадцать!), Палыч отправился обратно в избу. Идти было страшно – до этого ведь точно было ясно, что чудище в курятнике, а теперь...
Хотелось думать, что бесхвостая падла теперь сидит в темноте и зализывает раны – вот только дед словно чувствовал прикованное к себе внимание, взгляд, полный невероятной злобы. Но, сколько головой не крутил, горящих оранжевых глаз
