— Штурман, курс? — спросил Малов, вглядываясь в сейнеры, бегущие параллельными галсами.
В свете судовых огней были видны крутые буруны, вздымаемые форштевнями. Казалось, будто белые рыси распластались над водой и мчатся наперегонки. Малов подошел к локатору, переспросил резко:
— Курс? Штурман, вы спите?
— Курс восемнадцать. — Второй штурман встряхнул копной светлых волос, как бы сгоняя дрему.
Сухов был опытным рыбаком, не то что остальные штурманы, почти еще мальчишки. Но в этом рейсе дело не ладилось и у него. Малов старался не дергать Сухова, но сдерживать себя сейчас, когда идет поиск, ни к чему. И он уже называл Сухова не по-дружески — Сергей, а говорил ему «вы» и «штурман». На берегу, встречаясь с капитанами, Малов любил заявлять о том, что за многие годы работы в море он научился видеть каждого человека насквозь и глубже, что о своем экипаже он знает больше, чем они сами о себе, при этом он добавлял: «Даже неинтересно становится!» И его друзья соглашались с ним, потому что действительно за рейс, который длится полгода, можно узнать о человеке больше, чем за годы, проведенные с этим же человеком на берегу. О Сухове Малов знал тоже почти все.
Жизнь часто ломала и крутила Сухова, но тот считал, что ему всегда везло, впрочем, с какой стороны посмотреть. В первый год войны — партизанский лагерь, зажатый в кольцо карателями; тогда он чудом уцелел: его заставили, уговорили и, в конце концов, отправили самолетом на Большую землю к своим. Потом завод — сутками в формовочной среди адского запаха литья, — выдержал. Было не до учебы. Но после победы наверстал, добился своего. Стал старпомом — судно в ураган выбросило на отмель. Гигантские волны в щепки раздробили о рифы легкий траулер, а до берега было несколько миль. Но и тут повезло: ни один человек из команды не погиб, море внезапно стихло, как бы удовлетворившись разнесенным по всем швам траулером, и оказалось, что выкинуло их на отмель, которая тянулась до самого берега. На рассвете они осторожно побрели по этой отмели. Огромное красное солнце, всходившее над водой, освещало их путь. Цепочка спасшихся людей целые сутки брела по пояс в воде, иногда они проваливались с головой, захлебывались, но крепко держали друг друга, а выскочив из провала, снова нащупывали ногами неведомую гряду, как будто специально уложенную здесь, чтобы соединить их с берегом, с жизнью.
После того случая Сухов два года ходил боцманом, пока не восстановили в должности, и вот теперь, когда он подошел к тому рубежу, что лишает человека моря, у него разладилась жизнь на берегу: жена, стойко терпевшая долгие годы разлуки, ушла в себя, замкнулась, и жизнь вдвоем стала почти невыносимой и настолько неуютной, что выход в рейс становился желанным и единственным исходом. Но вдруг в пятьдесят лет к нему пришла любовь, да такая, о которой он и не догадывался никогда и не думал, что существует подобное, могущее так захлестнуть человека. На судне все знали об этом, потому что его Людмила была рядом — она работала начпродом на плавбазе «Крым». И потому что все видели, насколько это серьезно, никто не подтрунивал над Суховым, а, напротив, старались помочь ему, и даже Малов сделал так, что единственные два улова они сдали именно на «Крым» и на период выгрузки Сухов был отпущен на плавбазу.
Сегодня первым заметил сто́ящий косяк именно Сухов. Акустик, молодой парень, прикорнул на минутку и, вздрогнув, открыл глаза, когда Сухов крикнул:
— Пишет!
Перо самописца провело на ленте первую жирную черту, потом вторую, третью; сигналы эхолота, напоминающие равномерное цвирканье сверчка, стали двойными. Привычное ухо чувствовало, как доходят они в толще воды до преграды из рыбьих спин и равномерная их музыка прерывается желанным отзвуком эха.
— Слева заметал! — тонким голосом крикнул старший механик, кургузый, похожий на медведя Кузьмич. — Опять не успеем, я же говорил, опять!
Кузьмич, как обычно, паниковал, зато, если уж что не получалось, он всегда прав: любой случай он предупреждал заранее, и Малов в такие минуты его ненавидел.
— Где ваше место? — крикнул Малов. — В машину, срочно!
Кузьмича как языком слизнуло.
Слева, на соседнем сейнере, замелькали оранжевые огни, понеслись по мачте вверх-вниз.
— Правее, заходи на ветер, Сергей, — уверенно сказал Малов.
— Есть правее, — четко ответил Сухов.
Судно метнулось вправо, заходя на ветер, мачты описали круг, резко качнулись звезды, дернулся узкий серпик луны.
— Пошли буи! — крикнул Малов в мегафон.
Загудели силовые блоки, зашуршали, скользнули в воду два пузыря — плавучие якоря, увлекая за собой первые метры сети; затрещали, застрекотали по палубе наплава — кругляши из пенопласта. В свете прожектора потянулась образуемая ими белая дорожка, в темной воде поскакал впереди нее буй — красный шар с мигающей лампочкой, надежный ориентир и маяк. Судно накренилось на вираже, рванулось от сетей, чтобы потом вернуться к ним.
— Акустик! Где косяк?
— Левее, Петрович!
— Ракету давайте, ракету! — зашумел с палубы тралмастер Вагиф.
Теперь надо не упустить богатый косяк, не дать ему уйти под киль. Сухов схватил ракетницу и выстрелил в воду с борта, противоположного тому, с которого был выметан кошелек. Надо было отпугнуть косяк, загнать его в сеть.
— Старпома бы поднять, пусть потренируется на замете, — сказал Сухов Малову.
— Пускай поспит пацан, — ответил Малов. — Ему еще достанется на своей вахте! Обойдемся без него!
Через час стянули невод. По кошельковой площадке шумно стекала вода с выбираемых сетей, потоки воды хлестали по резиновым комбинезонам матросов.
Малов слушал шуршание воды и вглядывался в темноту за бортом.
Наконец в свете прожекторов увидел рыбу. Темные пятна вздрагивали, пытались вырваться из ловушки, стайки были подвижные, и вода бурлила, будто внизу, в ее толще, включили гигантский кипятильник. Невод стягивался все больше.
— Вах, рыба! Рыба! — кричал на палубе Вагиф, пританцовывая и подскакивая.
— Тонн пятьдесят, не меньше, — сказал Сухов. — Пойду помогу ребятам.
Внизу, на палубе, добытчики подтягивали сеть к борту, накидывали ее на планшир, матросы шутили, смеялись — работа шла споро.
— Повара сюда. Где кок? Дремлет? — кричал Вагиф. — Пусть наберет свежей уха! Эй, Ефимчук!
— Красавица, а не сардина, — сказал Малов. — Одна к одной. Вот это дернули!
Даже единственный из экипажа не занятый в замете повар Ефимчук появился на палубе. Он медленно нагнулся к воде и зачерпнул сачком сардину. Рыба блестела и билась в его руках.
Малов видел сверху, как Ефимчук аккуратно перебирает рыбешку, и в который раз подумал, насколько повезло ему с поваром. Недаром сманил во флот. Хоть и впервые в море, но все у него поставлено солидно, чувствуется класс. Для настроения команды хороший повар считай полдела. А этот молчун — умелец! Каждый день — новое блюдо! Сухов, тоже смотревший вниз, сказал:
— Выполз кашевар. На замете спит, первый раз вижу такого.
— Повару не положено работать на палубе, — сказал Малов. — Что ты злишься?
— Да не злюсь я. — Сухов улыбнулся. — Просто вижу, не из того теста этот повар.
Малову уже не первый раз приходилось защищать Ефимчука от нападок Сухова — повар был его гордостью, он сам отыскал его, случайно встретив в приморском ресторане. Старик был одинок как перст, мотался по стране, не находил места, а предложил ему пойти в рейс — глаза загорелись, оживился.
Когда закончили подборку невода, небо несколько посветлело, но в воздухе стояла непривычная сырость, звезды заволакивало пеленой, на море опускался туман. Малов прошел в радиорубку, чтобы связаться с начальником экспедиции — договориться о сдаче рыбы.
Очередь была большая; удачно заметали еще восемь судов, так что надеяться на сдачу можно было только к исходу дня. Но главное было сделано — сегодняшний улов перекрывал все отставание, приборы показывали, что в кошельке много больше, чем пятьдесят тонн, но чтобы не «сглазить» рыбу и зная, как неохотно берут плавбазы большие уловы, потому что не могут их быстро обработать, Малов доложил, что взяли около пятидесяти тонн. При этом старался говорить нарочито спокойно, равнодушно, сдерживая бившуюся в нем радость.
Команда отдыхала. Сморенный усталостью, заснул и Малов. Никогда еще с начала этого рейса не засыпал он так сладко и беззаботно; обычно сон его был чуток, если только можно было назвать ту полудрему, которую он себе изредка позволял, нормальным сном. Он прислушивался к звукам, ждал звонков из рубки, ночью же, когда шел поиск, вообще не уходил с мостика, а если и спал, то чутко, как кот: спал и все слышал. Но теперь был тот случай, когда капитан сделал свое дело, улов в кошельке и остается только ждать очереди на сдачу.
