Однако судьбе было неугодно, чтобы Клайв Ньюком остался до конца дней своих в Неаполе. Его римский банкир переправил ему несколько писем, каковые частью прибыли туда по его отъезде, частью же лежали "до востребования", и хотя имя адресата было весьма четко написано на них, почтовые чиновники, по своему обыкновению, не потрудились разглядеть его, когда Клайв посылал за своей корреспонденцией.
На одно из этих писем Клайв так и набросился. Оно пролежало на римской почте с октября месяца, хотя Клайв сто раз справлялся, нет ли ему писем. Это было то самое ответное письмецо Этель, о котором мы упоминали в предыдущей главе. В письмеце этом содержалось немногое — ничего, конечно, такого, что из-за девичьего плеча не могла бы прочитать Добродетель или бабушка. Это было простое и милое, чуточку грустное послание, где в скупых словах описывалась болезнь сэра Брайена и его нынешнее самочувствие; сообщалось, что лорд Кью быстро поправляется, — словно Клайв должен был знать о приключившемся с ним несчастье; далее в нем говорилось о сестрицах, братцах и о родителе Клайва, а кончалось оно сердечным пожеланием кузену счастья от искренне преданной ему Этель.
— А ты хвастался, что все кончено. Значит, не кончено, видишь, говорил друг и советчик Клайва. — Иначе, почему бы ты кинулся читать это письмо прежде других, Клайв! — Джей Джей внимательно всматривался в напряженное лицо Клайва, пока тот читал записку молодой девушки.
— Но откуда ты знаешь, от кого это письмо? — удивился Клайв.
— Ее имя написано на твоем лице, — отвечал его приятель, — пожалуй, я даже знаю, о чем в нем говорится. Право, Клайв, у тебя предательская физиономия!
— Да нет, все кончено. Только, видишь ли, когда человеку довелось пережить такое, — продолжал Клайв, заметно помрачнев, — ему очень… очень хочется получить весточку от Элис Грей и узнать, как ей живется, так-то, ДРУГ) — и он, как в былые времена, затянул: — "Она другого любит, мне не видать ее!.." — и, допев куплет до конца, рассмеялся. — Да-да, — говорил он, — это очень милая, бонтонная записочка; в ней изысканные выражения, Джей Джей, и очень правильные чувства. Каждое маленькое t перечеркнуто, и у каждого маленького i над головой точка. Просто образцовое упражнение, знаешь ли, за которое прилежный ученик, как рассказывается в старом учебнике чистописания, получает пирожное. Впрочем, ты, возможно, не по такой книжке учился, Джей Джей? А меня мой славный старик учил грамоте еще по своему букварю. Ах, стыд-то какой: от девицы письмо прочел, а отцовское ждет. Милый мой старик! — И он взял письмо со словами: — Прошу прощения, сэр. Всего пятиминутный разговор с мисс Ньюком, нельзя же было отказать ей — долг вежливости, сами понимаете! Между нами ничего нет. Это только этикет, клянусь вам честью и совестью! — Он поцеловал отцовское письмо и, еще раз воскликнув "Милый мой старик!", приступил к чтению следующего послания:
"Твои письма, дорогой мой мальчик, доставляют мне несказанную радость: я читаю их и мне кажется, будто я слышу твой голос. Я не могу не признать, что нынешний _непринужденный стиль_ много лучше, чем _старомодная_ манера наших дней, когда мы адресовались к родителю со словами "досточтимый батюшка" или даже "досточтимый сударь", как то писали иные _педанты_, учившиеся со мной еще в заведении мистера Лорда в Тутинге, куда я ходил до школы Серых Монахов, хотя я отнюдь не уверен, что отцов чтили в те дни больше, нежели нынче. Я знаю одного отца, который предпочитает доверие почтению, и ты можешь величать меня, как тебе заблагорассудится, лишь бы ты доверял мне.
Твои письма доставили удовольствие не мне одному. На прошлой неделе я захватил с собой в Калькутту письмо за номером третьим, присланное из Баден-Бадена от пятнадцатого сентября, и не выдержал — показал его кое-кому на обеде у генерал-губернатора. Рисунок твой, изображающий старую русскую княгиню и ее мальчугана за картами, — просто блистателен. Полковник Бакмастер, личный секретарь лорда Бэгуига знал ее когда-то и утверждает, что сходство — поразительное. Твой рассказ об азартных играх и о том, как ты избавился от этого пристрастия, я прочел нескольким молодым знакомым. Боюсь, что негодники еще до завтрака садятся за кости и коньяк. То, что ты пишешь о юном Ридли, принимаю cum grano [2]. Его рисунки, по-моему, очень милы, но по сравнению с _некоторыми другими_… Однако молчу, а то как бы их автор не заважничал. Я расцеловал строки, приписанные в твоем письме милочкой Этель. С нынешней почтой я отправляю ей подробное письмо.
Если Поль де Флорак хоть сколько-нибудь похож на свою матушку, вы и должны были очень понравиться друг другу, Я знал его мать еще в юности, задолго до твоего рождения. Скитаясь уже сорок лет по свету, я не встречал женщины, которую счел бы равной ей по красоте и добронравию. Твоя кузина Этель напоминает мне ее; она столь же хороша, хотя и не так _обаятельна_. Да, это та седеющая дама с бледным лицом и усталыми глазами, которую ты видал в Париже. Пройдет еще сорок лет, настанет ваш черед, молодые люди, и головы ваши полысеют, как моя, или покроются сединой, как у мадам де Флорак, и вы склоните их над могилами, где мы будем спать вечным сном. Как я понял из твоего письма, молодой Поль находится в затруднительных обстоятельствах. Если он продолжает испытывать нужду, прошу тебя — будь его банкиром, а я _буду твоим_. Никто из ее детей не должен нуждаться, покуда у меня сыщется лишняя гинея. Не стану скрывать, сэр: когда-то она была мне дороже любого сокровища, — ведь это из-за нее с разбитым сердцем я уехал юношей в Индию. Так вот, если когда-нибудь и с тобой случится такая беда, помни, мой мальчик, что ты не _единственный_, кто это пережил.
Бинни пишет мне, что прихварывает; надеюсь, что вы с ним регулярно переписываетесь. Но что побудило меня заговорить о нем после воспоминаний о моей несчастной любви? Может, тайная мысль о маленькой Рози Маккензи? Она прелестная девочка, и Джеймс оставит ей хорошее наследство. Verbum sat [3]. Я хотел бы видеть тебя женатым, но не приведи бог, чтобы ты женился на куче золотых мохуров.
Упомянутые мохуры вызвали в моей памяти другое дело. Знаешь, я чуть было не потерял пятьдесят тысяч рупий, которые лежали у одного здешнего агента. И кто бы ты думал предупредил меня относительно него? Наш друг Раммун Лал, недавно побывавший в Англии и плывший со мной вместе из Саутгемптона. Он оказался удивительно тактичным и проницательным человеком. Я прежде был худого мнения о честности туземцев и обходился с ними свысока, как, помнится, обошелся и с этим господином, повстречав его на Брайенстоун-еквер у твоего дяди Ньюкома. Я чуть было не сгорел со стыда, когда он спас мои деньги; и я отдал их ему в рост. Если я последую его совету, то капитал мой, по его словам, за год утроится и станет приносить огромный процент. Он пользуется большим уважением в здешнем финансовом мире, держит в Барракпуре роскошный дом и контору и раздает деньги по-царски. Он предлагает нам учредить банк, доходы от которого будут так велики, а устройство (судя по всему) столь несложно, что, кажется, я соблазнюсь и возьму несколько акций. Nous verrons [4]. Некоторые мои друзья прямо рвутся участвовать в этом деле. Но будь покоен, я не поступлю опрометчиво, не получив _надежного совета_.
То, что ты берешь деньги с моего счета, меня не пугает. Бери себе, сколько хочешь. Что касается рисования, ты ведь знаешь, я признаю его только как вид отдыха; однако пожелай ты стать хоть ткачом, как мой дед, я и тогда бы не возразил ни слова. Не ограничивай себя в деньгах и в честных развлечениях. На что и деньги, как не затем, чтобы радовать ими тех, кого любишь? Я и копить бы не стал, кабы ты не тратил. Итак, зная не хуже меня, каково состояние наших дел, трать себе деньги любым честным способом. Мне бы хотелось, чтобы ты прожил в Италии не целый год, а чтобы вернулся домой и навестил честного Джеймса Бинни. Как там без меня наш старый бивуак на Фицрой-сквер? Постарайся на обратном пути завернуть в Париж и навестить ее сиятельство мадам де Флорак, чтобы передать ей нежный поклон от твоего родителя. Не передаю поклона Брайену: я пишу ему письмо с той же почтой. Adieu, mon fils! Je t'embrasse [5].
Остаюсь всегда любящим тебя отцом. Т. Н."
— Ну не молодчина ли мой старик?! — В этом вопросе друзья были абсолютно единодушны все три года. Мистер Джей Джей заметил еще, как Клайв, прочитав отцовское письмо, вторично пробежал глазами послание мисс Этель и спрятал его в боковой карман, а потом весь день ходил пасмурный и всячески поносил статуи в музее, куда они отправились в тот день.
— Откровенно говоря, — ворчал Клайв, — все это лишь второсортная дрянь! Ну что за нелепый ублюдок этот верзила Геркулес Фарнезский! Во всей галерее только и есть одна стоящая вещь!
То был знаменитый фрагмент статуи Психеи. С улыбкой слушал Джей Джей, какие похвалы расточал его друг этой фигуре — стройному стану, изящному изгибу шеи — всему гордому девственному облику; эта Психея имеет известное сходство с Дианой из Лувра, а Диана из Лувра, как вам ведомо, напоминала собой некую молодую особу.
