эти женщины были максимально разными, отличающимися друг от друга всем, от внешности до образа жизни, и потому вряд ли их могло объединить хоть что-нибудь, кроме стопроцентно надуманного реалити-шоу. В данный момент тем не менее на их лицах застыло одинаковое выражение, делавшее их похожими на сестер. Выражение, в котором сомнение граничило с недоверием, подкрепленным вопросом «Тут ведь речь не о количестве крови, так?» в глазах.
С фактической точки зрения Ричард был в чем-то прав. Крови действительно было немного. Однако справа от выключателя перед ванной комнатой номера имелся очень четкий темно-красный след ладони, похожий на детский рисунок. Отпечатки пальцев были вытянуты, хоть и чуть смазаны на концах, а центр — очень четкий, до такой степени, что можно было различить линии и казалось, будто ладонь издевательски машет им со стены. Ричард сделал шаг назад, не отрывая глаз от пятна и чуть склонив голову набок, словно художественный критик, сомневающийся в знании современных трендов.
Затем издал тяжелый вздох, который должен был прозвучать пренебрежительно, даже насмешливо, словно все, безусловно, под контролем, но походил, скорее, на сдавленный всхлип. «Обычное» — таково было его определение нынешнего утра до сих пор.
— Мне это не нравится, — буркнула мадам Таблье и, чтобы подчеркнуть свое недовольство, яростно погрозила гадкому пятну шваброй.
Ричард «унаследовал» мадам Таблье, когда он и его жена Клер приобрели это дело пару лет назад. Она постоянно балансировала на грани приличий, немилосердно ругалась при постояльцах, которых в массе своей считала ненужным, зараженным микробами, пачкающим все вокруг злом. На первый взгляд казалось, она так ненавидит этот мир, что девиз «Смерть милосердная, приди за мной скорее» нужно было вышить на ее фартуке, украшенном словами Je place le bonheur au-dessous de tout, что в общих чертах переводилось как «Я ставлю счастье превыше всего прочего» и определенно купленном шутки ради. «Я отставила счастье вместе со всем прочим в сторону» — было бы намного ближе к правде. Но Ричарду она напоминала неукротимую Айрин Хэндл[6], а за это он был готов простить практически все. К тому же как можно не нанять помощницей по хозяйству женщину с фамилией Таблье? «Таблье» по-французски означало «фартук», и этот своеобразный номинативный детерминизм поддерживал Ричарда во время ссор. Она застыла, готовая к бою, вздернув швабру, вероятно на случай самообороны, если бы вдруг кровавый отпечаток спрыгнул со стены и приложился к ее тылам.
— Это довольно интересно, вы не считаете? — Валери д’Орсе заняла более спокойную и взвешенную позицию. Прочие посмотрели на нее с недоумением. — Нет, правда, — продолжила Валери, самым непринужденным образом проигнорировав их откровенный скептицизм: — Взгляните. — И она подняла свою ладонь, сравнивая ее с пятном.
— Не трогайте его! — прошипела мадам Таблье. — Это улика!
— Я и не собираюсь его трогать! — отбрила Валери тем же свистящим шепотом, не опуская руки.
— Да уж, будьте любезны, не трогайте, — последовал слегка желчный ответ.
— Глядите. — Ладонь Валери нависла над красным отпечатком на стене. — Видите?
— Теперь нет. Ваша рука все закрыла к чертям.
— Мадам Таблье, я пытаюсь показать вам размер руки…
— А какое это имеет значение?
Ричард, накопивший за свою жизнь достаточно опыта, прекрасно знал, когда лучше не вмешиваться. Чуть ранее на неделе он наткнулся на двух своих куриц, Лану Тернер[7] и Джоан Кроуфорд[8], сцепившихся за дохлую мышь, и тогда пришел к такому же выводу, как и сейчас: оставь их в покое — и пусть природа возьмет свое. К тому же споры на французском, а по правде сказать, и любое выражение взрывных эмоций казались ему неимоверно сложными с точки зрения языка, требующими огромных усилий. Валери опустила ладонь, уперлась руками в бока и многозначительно обернулась к мадам Таблье.
— Я пытаюсь показать вам кое-что. Так что опустите свою швабру и дайте мне объяснить.
Никогда прежде он не видел, чтобы кому-нибудь удавалось одержать верх над мадам Таблье, хотя следовало признать, что он не видел даже, чтобы кто-нибудь пытался. Но, может, что-то мелькнуло во взгляде Валери — с того места, где стоял Ричард, было незаметно, — а может, дело было в едва заметном изменении тона, однако старшая женщина моргнула первой и опустила швабру. Когда вопросы субординации разрешились, Валери продолжила, подняв правую руку с идеальным маникюром снова.
— В этой комнате останавливался мужчина, так?
— Да. — Ричард слегка опешил, оказавшись внезапно вовлеченным в беседу. — Мсье Граншо. Он уже останавливался у нас прежде.
— Маленького роста?
— Да, полагаю, так.
— Что ж, не сомневаюсь. — Она настойчиво продолжила. — Я не слишком крупная женщина, но наши руки почти одного размера.
Ричард не был уверен, есть ли тут связь с чем-либо, но Валери считала это важным, а он не собирался возражать. Мадам Таблье тем не менее проявила еще меньше уверенности и, наконец-то отставив швабру в сторону, подняла к отпечатку собственную руку: для сравнения. Рука Валери рядом с ее походила на руку ребенка.
— Мой почивший супруг, упокой Господь его душу, бывало, говорил, что такими руками я могла бы удавить целую лошадь словно курицу.
С учетом всех обстоятельств это были очень странные слова, и Ричард с Валери решили, что лучше всего их просто проигнорировать. Пусть даже ни один, ни вторая не смогли отвести глаз от мясистой, похожей на окорок конечности пожилой женщины.
— Ну, в дверь он стучал, да, — произнес Ричард. Он пытался припомнить еще что-нибудь, но старик был не особо запоминающимся, да и сам Ричард, кстати, нечасто утруждал себя болтовней с гостями. — Нет, не высокий, точно. Трудно сказать, честно говоря, он был довольно, э-э-э… — он судорожно пытался подобрать французское слово, — сутулый, — добавил он по-английски извиняющимся тоном.
— Сутулый? — Казалось, Валери сердится, причем скорее на себя, за то, что не знает этого слова, чем на готового удариться в панику Ричарда.
— Да, ох, что же это за слово? — Он почесал затылок. — Эрм… — Он вдруг ощутил невероятное напряжение и даже нагнулся вперед, пытаясь проиллюстрировать позу. — Courbe! — триумфально заявил он в пол, а затем выпрямился, щелкнул пальцами и указал с видом победителя на Валери. — Courbe![9] — повторил он с облегчением. — Мсье Граншо был courbe.
— Ладно. — Мадам Таблье была само высокомерие. — Это мы поняли.
— Этот отпечаток о многом нам говорит, я считаю. — Валери снова взяла контроль над ситуацией в свои руки, достав откуда-то карандаш и принявшись указывать им на стену. — Здесь масса информации.
— Dio mio![10] — Возглас раздался у двери, в которой замер синьор Риззоли, ныне судорожно крестившийся.
— Это всего лишь детский рисунок, синьор, — выпалила Валери по-итальянски практически молниеносно, но молодой итальянец
