сама подумай, на кой тебе эта дыра? Тебя ждет весь мир. Нас ждет…
Мир молчал.
Он притих, готовый принять наказание. К вечеру шоссе, связывающее городок с большим миром, засыплет, а с ним и южные берега. Море поглотит песок и полтора десятка лодок. В новостях напишут об очередных разрушениях, с которыми городские власти борются.
Канализация засорится. А трубы где-нибудь всенепременно сорвет. Бури случались каждый год, всякий раз, как водится, неожиданно.
Я спустилась в гараж, чтобы вытащить из машины коробку с едой. Включила радио, послушала белый шум и выключила.
Запела.
Заткнулась, вспомнив, что пою я преотвратительно, да и вообще… делом бы заняться. Я и занялась. В коробе нашлось много чего. И банки с фасолью в томатном соусе, причем с красной, Ник знал, что белую я тоже ем, но красная мне нравится больше.
Кусок окорока. Вяленая колбаса кольцами, сдобренная чесноком столь щедро, что я заурчала. Хлеб.
И тушенка. Арахисовое масло. Кленовый сироп и даже блинчики к нему, сложенные аккуратной стопкой и обернутые в промасленную бумагу.
– Спасибо, – сказала я.
И послышалось, как за спиной кто-то ответил:
– Пожалуйста.
Я замерла.
И положила руку на нож, который был рядом. Это прикосновение успокоило. В доме нет никого… в доме никого не может быть. В доме…
Я обернулась.
Пустота. Темнота. Старик долго не желал признавать прогресса, обходясь керосиновыми лампами. А электричество я провела уже потом, после его смерти. И вспоминать не хочу, во что мне это обошлось.
Уровень керосина проверить все же стоит.
Лампа под потолком мигнула, подтверждая, что электричество у меня в доме ненадолго. И погасла. Я же стиснула рукоять ножа.
Понимаю, что глупо. В доме нет никого. Я ведь чувствую, что нет никого…
И Билли никогда не прятался. Если бы он вернулся…
Во рту пересохло.
Он бросил бы мотоцикл во дворе. Краги в коридоре. И куртку там же. Он принес бы запах пива и виски, который пропитал не только его, но и одежду. А следом появился бы сладковатый аромат травки. К ней Билли пристрастился давно. И если бы я поняла…
Я потерла занывшие ребра.
Переломы давно срослись, как и все предыдущие. Нож отправился в сапог, а я обернулась. Дом пуст. Темен. Страшен, как я слышала. В нем больше не осталось мужских запахов. Даже в подвале, который Дерри выкопал, чтобы прятать там самогонный аппарат, больше не пахло брагой.
Никого здесь нет.
– Никого здесь нет, – повторила я вслух, но получилось не слишком убедительно. – Уна, возьми себя в руки…
Руки дрожали.
Я сильная женщина? Слышала и такое, от мисс Уильямс, которая до сих пор работает в школе, пытаясь воздействовать на умы и души местных туповатых детишек. Сильная… сильная не дрожала бы сейчас, закусив губу до крови.
И сумела бы поставить ублюдка на место.
Сильная не связалась бы с подобным Биллу. У него на лбу написано было, что он ублюдок и вообще… Сильная не позволила бы избивать себя.
День за днем. Час за…
Буря плакала. И я тоже. Я стояла, сжимая в руке хвост от чесночной колбасы, и терла, терла слезящиеся глаза, убеждая себя, что это песок виноват.
Местный песок вреден для глаз, и когда буря закончится, я поеду к Нику, пусть посмотрит.
Я вздохнула и, всхлипнув в последний раз, сунула колбасу в рот.
Никуда я не поеду.
И песок ни при чем. И вообще, мама права, я ничтожество, которое появилось на свет по ошибке. И хуже того, задержалось на этом свете.
Этого не исправить. Во всяком случае, у меня не хватит смелости.
Глава 2
Кофейный аппарат вновь сломался, окончательно убедив миссис Облонски в собственной незаменимости. И осознание этого факта заставляло ее сильнее вытягивать шею, и без того длинную, бледную, стиснутую лентой кружевного воротничка. Кружевными были и манжеты блузы, выглядывавшие из рукавов форменного пиджака, который напрочь лишал и без того плоскую фигуру миссис Облонски всякого намека на женственность.
Ее это возмущало.
Примерно так же, как возмущали лодочки на низком каблуке, бесцветный лак и необходимость мириться с кофейным аппаратом, в котором миссис Облонски мерещился конкурент.
Она скривилась.
Изобразила улыбку, совершенно неискреннюю. И мягким, совершенно несообразующимся с костлявой ее фигурой голосом произнесла:
– Вас уже ожидают.
Три слова, но в них слышался и мягкий упрек, и недоумение, и обида, будто своим опозданием Лука поставил ее в положение крайне неудобное.
– Благодарю, – он поставил на стол фарфоровую кошечку. – А это вам…
Кошечек миссис Облонски собирала. Поговаривали, что не только фарфоровых, но в это Лука не особо верил, ибо не походила миссис Облонски на человека, способного ужиться с живой кошкой. А вот фарфоровых она принимала охотно.
И Лука был удостоен милостивого кивка, а с ним предупреждения:
– Мистер Боумен нынче изволит пребывать в крайне расстроенных чувствах. Он дважды просил кофе без сахара. С его-то давлением…
Мистер Боумен стоял у окна.
Огромное, в человеческий рост, оно служило предметом зависти многих, равно как и способом продемонстрировать реальную власть этого тихого, сероватого человека.
– Лука? – мистер Боумен со своими пятью футами роста едва ли доставал до плеча Луки. И туфли на особом каблуке не слишком прибавляли ему росту. – Проходи, мальчик мой. Как съездил?
– Нормально. Отчет…
– Читал, – мистер Боумен махнул рукой. – Краткость, она, конечно, нужна, но не до такой степени… По личным впечатлениям что?
– Да ничего. Обыкновенное захолустье с его захолустными проблемами.
По правде говоря, к маленьким городкам Лука относился с некоторым предубеждением. Чудилось ему потаенное желание их и людей, в них обитавших, затянуть Луку в болотце своего бытия.
– И шериф, выходит, знал?
– Знал. Там все обо всех знают. Покрывал. Но доказательств нет. Так, ощущения, – Лука присел.
– Плохо, что нет. Тронем – пресса не поймет. Оставим… мерзкое дельце.
Мерзкое. Но не мерзее прочих.
Три пропавшие девушки. Точнее, их было больше, но заявили о трех. А дальше просто. Брошенный дневник. Письма, перевязанные ленточкой. Любовь на словах.
Счет за телефон.
Городишко, где никто не слышал об Элизе Грон, зато все пребывали в уверенности, что такой классный парень, как Айзек, не способен сотворить зло.
– Они с папашей этого отморозка приятельствовали. И когда появились… странности, решили, что ничего страшного, главное, чтоб приличных людей не трогал.
Айзек и не трогал, обходясь шлюхами, пока шлюхи не приелись. Что за удовольствие в охоте, когда жертва сама идет в руки?
То ли дело…
– Доказательства?
– На него хватит. Там целый сарай доказательств. Наши еще работают.
