− Брак, − уронил Картерс.
Слово упало на пол и раскатилось, точно горсть медяков.
− Это, − Юрий потряс головой, − бред какой-то. Да как мы можем быть кем-то, если мы люди. Некоторые вон помнят, что было до того как сюда попали. Правда, Миш?
− Неправда, − ответил Михаил, − врал я тебе, Юр, прости. Очень уж не хотелось мертвым себя считать, как ты предлагал…
− Да я! − вскинулся Романов. − То есть, про жену — это ерунда все?
− Может и не ерунда. Почем я знаю.
− Если мы не архангелы, − тихо произнесла Жанна, − тогда может быть мы — отражения?
− Отражения чего? − нервно спросил Картерс.
− Не знаю. Архангелов. Душ. Людей.
− Имена, − сказал Михаил, − нас зовут Василий, Роман, Картер, Александр, Надежда, Бор, Светлана, Мария… если я ничего не перепутал. Пол не всегда совпадает. Хотя ангелы все одно бесполы.
− Вам не кажется, − спросила Божена, − что мы коллективно сходим с ума?
− А что, Божена, тебе не по нраву перспектива оказаться душой раба божьего Александра? − весело спросил Романов.
− Проблема не в том, ангелы мы или души, − пробормотал Картерс, − проблема в том, что мы все равно не знаем, зачем мы здесь, почему заперты и почему дохнем.
− Или демоны, − медленно произнесла Божена. Семь демонов, семь обличий Сатаны. Семь смертных грехов. И Еремей…
− Надо найти Еремея, − вдруг сказала Вера.
Стало тихо. Вера говорила редко. Честно говоря, Михаил вообще не помнил, чтобы она говорила. На его памяти она всегда молчала, уставившись в одну точку.
Но сейчас он ей сразу поверил.
− Куда! − крикнул ему вслед Романов, − там дождь!
Было лишь три часа дня, но на улице почему-то уже начало темнеть. Михаил поднял воротник в тщетных попытках заслониться от дождевых капель, и двинулся туда, где он в последний раз видел Еремея.
И, услышав далекий гудок, побежал.
Поезд стоял на насыпи, точно ждал кого-то. Но никого не было — ни рядом, ни в двух видавших виды вагонах. Пустой поезд. Железнодорожный Летучий Голландец.
Михаил тронул заржавленный поручень. Наощупь тот оказался тем же, чем виделся — куском мокрого холодного железа.
Скрипнули решетчатые ступеньки под весом бесплотной души.
На полу в кочегарке сидел Еремей и смотрел на гудящий огонь в печке.
− Ну что, − сказал ему Васильчиков, − поехали?
Еремей едва заметно кивнул.
Михаил положил пальцы на ручку-рычаг − когда-то красную, а теперь отполированную ладонями до железного блеска, с краской, сохранившейся лишь по краям. Потом вздохнул − и двинул рычаг вперед.
Паровоз вздрогнул и медленно-медленно тронулся с места.
Все казалось сном, нереальностью. И теплый ветер с дождевыми каплями в лицо, и перестук колес. И черная фигура, бегущая к насыпи.
Васильчиков, не дури! — орал Картерс, − мать твою, что ж ты делаешь!
Поезд все набирал скорость, дождь слезами катился по щекам.
«Прости, Гарри, − отстраненно подумал Михаил, − но мне очень нужно пройти через эти ворота».
А потом паровоз вкатился под свод тоннеля и стало темно.
Сегодня потолок был серым, в печальных мраморных разводах.
«Меня зовут Михаил Васильчиков, мне тридцать шесть лет, я тут уже тринадцать дней и… и вчера я угнал поезд.»
Он сел на кровати и тут же согнулся от резкой боли под левой лопаткой. Точно туда воткнули копье и теперь не спеша поворачивают… Экран включился и сразу погас — вероятно, уловив настроение обитателя.
Обитатель с трудом разогнулся, шипя сквозь зубы, и встал. Получилось. И ноги переставить — тоже получилось.
Только бы найти кого-нибудь.
В холле Романов играл в шашки с Жанной. Увидев Васильчикова, зацепившегося за косяк, просиял.
− Мишка! Ты как? Мы вчера тебя пытались разбудить, но никак. Думали, что все… уже.
− Нормально, − сказал Михаил, − а Ерема… с ним как?
− Да что ему сделается, − Романов махнул рукой, − сидит вон на крыльце, раскладывает пасьянс из листьев и веток.
− А поезд? Что стало с поездом?
− С каким поездом? − удивился Романов. − С тем, на котором Людмила прибыла? Так он уехал, ты же сам видел.
− На котором я уехал.
Романов странно посмотрел на него.
− А вот этого, извини, не было.
− Погоди, − Михаил на мгновение даже забыл о боли в спине, оторвался от косяка и сел рядом с Романовым, − Архангелы. Ерема-Иеремиил… это все было?
− Было, − согласился Романов.
− А потом Вера сказала, что надо найти Еремея.
− Вера сказала?
− Сказала, − отозвалась Жанна, − я помню. Михаил встал и ушел к себе.
− К себе, — уточнил Васильчиков, − не на улицу.
− Точно к себе, − подтвердил Романов, − я к тебе зашел минут через десять, а ты спишь.
«Сон, − подумал Михаил почему-то с облегчением, − всего лишь сон».
− А Картерс где? − поинтересовался он.
− Да хрен его знает. Бродит где-то. У тебя процедуры сегодня, помнишь?
− Забыл, − честно признался Васильчиков.
Людской поток тек ленивой рекой, огибая Михаила, точно тот был сваей, забитой в дно реки. Почему это? Васильчиков никогда не понимал, зачем ему показывают в процедурной именно эти картинки, Он как-то раз даже спросил у Романова, в чем смысл — но оказалось, что Романов картинок никаких не видел, а на процедурах выстраивал последовательности из цветных огоньков и звуков. Бессмысленных и хаотичных, как понял Михаил.
Телефонный звонок возник, словно издалека, приблизился, заполнил сознание. Звонок — это было что-то новое, раньше галлюцинации были лишь зрительными.
Михаил вздохнул и вытащил телефон из кармана.
− Миша, где ты? — спросила трубка странно знакомым голосом.
− Кто это? — вместо ответа поинтересовался Васильчиков.
− Миш, ты что, совсем? Где ты, говорю? Опоздаешь — пожалеешь!
− Куда опоздаю? — Михаил растерялся.
− На поезд! — строго сказала трубка. — Чтоб через пятнадцать минут был на вокзале, жду!
Толпа стала неожиданно плотной. Михаил протискивался, пихал кого-то, наталкивался на чужие локти, отдавливал ноги, извинялся, получал ругательства в спину и тычки под ребра — и все равно почти не двигался. А у людей в толпе почему-то были лица Романова, и Людмилы, и Божены… Картерс мелькнул где-то рядом. Все они наваливались плотной хаотичной массой, тормозили, мешали.
Потом Васильчиков сразу вдруг оказался на вокзале, где не было ни души. Ветер гонял по полу сухие листья, солнечный свет, пробивавшийся сквозь разбитые стекла, освещал сломанные сиденья в зале ожидания, разгонял густую черноту в глубине пустых клетушек касс, ложился странными полосами на давно погасшее табло…
У платформы стоял поезд: паровоз и два видавших вида вагона. Из вагонного окна кто-то махал Васильчикову — мол быстрее, быстрее… А колеса уже закрутились: медленно, нехотя, лениво как-то. Васильчиков побежал — быстрее, еще быстрее, вприпрыжку, поравнялся с уходящим вагоном, прыгнул, повис на поручнях. Мимо летела платформа, столбы, стрелки и семафоры — а в конце платформы, у полосатого столбика с табличкой «остановка первого вагона», стоял человек, одетый в золотой саван солнечного света, и улыбался. В правой руке у него было копье с крестом на вершине и белым развевающимся флагом, а в левой — зеленая ветвь…
− Все суета, — Романов ковырял вилкой макароны. — И это все тоже ни к чему. И мы все умрем. Если уже не.
−Юра, — Жанна поморщилась, — не трави душу. И так Вера плачет каждый день.
− Душу, — Михаил вдруг понял, что не голоден, — Если мы — души, то они — наши ангелы. Хранители.
− Да, — развил мысль Романов, — я вот, например, широкая и лысая душа, а Картерс — мелкая и черная. И что нам положено делать? Помыть Картерса? Ха!
− Может быть, это мы — хранители? — тихо спросила Людмила. — Их хранители. И это наша работа — умирать вместо ангелов?
− Ничего себе работка! — Романов, похоже, не собирался сегодня выходить из своего мрачного состояния. — Я на такую не подписывался. Чтоб каждый сам по себе — и умирать в одиночестве.
− А если… если забыть про то, что каждый сам по себе? — не сдавалась Людмила. — Сколько раз нам нужно умереть, чтобы мы поняли, что одному не выиграть битвы?
− Битвы? — изумился Романов. — Какой битвы, Людочка?
− Откуда я знаю, — Людмила сердилась. — Кто-нибудь когда-нибудь пробовал изменить рутину? Ворваться к соседу в процедурную? Уехать на поезде?
Михаил открыл было рот, чтобы ответить, но его опередил молчавший до этого Картерс:
− Я пробовал, — неожиданно сказал он. — Ничего не выходит. Возвращаешься назад, а остальные даже не помнят, что ты куда-то катался.
− Верно, — согласился Романов, — И у меня так… было.
Михаил вдруг вспомнил последнюю процедуру, толпу со знакомыми лицами и отходящий поезд.
