— Доброго вам дня, синьор ди Монкада… — Обращается вежливо, как к соотечественнику. Через «ди», а не через «де». — Чем обязан удовольствию принимать вас в своем доме?
— Извольте поехать со мной, — отсутствие приязни тут вполне взаимное, пожалуй. — Один из спутников Его Светлости тяжело ранен.
— У Его Святейшества и Его Светлости — лучшие врачи города. А я даже не медик. Хозяин дома, как обычно не говорит ничего, кроме правды — он доктор философии, а не медицины, и придирчивая корпорация ромских врачей никогда не принимала его в свои ряды. Да и само предложение немало насмешило бы обе стороны — и корпорацию, и синьора Петруччи. Но полгода назад, когда дальний родич Уго по глупости отсек другому родичу руку, а все ухищрения врачей не смогли остановить кровь, из гроба раненого подняла простая выдумка синьора Петруччи. И за это де Монкада был готов терпеть доктора философии на поверхности земли.
— Доктор Пинтор, — цедит, глядя перед собой, Уго, — сопровождает Его Святейшество в поездке. Доктор Торелла — с войсками в лагере. Раненый — Марио
Орсини из свиты Его Светлости. Он, вероятно, умрет, если оставить его медикам. У него дыра в груди. «А если он умрет, — загадывает про себя де Монкада, — то я тебя все-таки убью, неважно, чернокнижник ты или добропорядочный философ…» Хозяин дома морщится, как от головной боли.
— Дыра? За чем вы там опять не уследили? Чем это у вас мальчишки развлекались? В прошлый раз это была коса… Вспыльчивому молодому человеку хочется сделать что-нибудь нехорошее с синьором Петруччи прямо здесь и сейчас, не дожидаясь повода. Но приходится терпеть: ссориться с лекарем, который тебе позарез нужен — да проще убить больного своими руками.
— В этот раз — нападение по дороге.
— Так… — выдыхает Петруччи. — Куда повезли? И этот вопрос задан совсем иным тоном.
— В резиденцию Его Светлости.
— Ну хоть… — хозяина уже нет на ступеньках и «это сделали правильно» он глотает — не время. — Спускайтесь, синьор ди Монкада, я сейчас приду.
Во дворце — умеренный переполох. Вокруг вдвое больше солдат, чем обычно, и пеших, и конных. Гонцов вперед выслали сразу, так что процессию встретили, оттеснили зевак и любопытствующих в переулки, проводили до дверей, бдительно глядя по сторонам. Но слухи разлетаются вспугнутыми воробьями, несутся по улицам, ныряют под крыши, расходятся волнами от брошенного камня.
— Кого убили-то?
— Самого Чезаре Корво, говорят, папского сына.
— Да нет, вон он едет, вон, камень на берете…
— А говорили, его. Кого везут? Не видно? Зевакам и сплетникам не разглядеть, но не пройдет и часа, как они узнают, кто. Проследят, куда помчатся гонцы, кто с кем и куда ехал, с каким видом, откуда возвращался. Город вскипит котлом, под которым развели слишком буйное пламя. Потому что арбалетчик подстрелил Марио Орсини, отданного дедом в свиту
Его Светлости. Если без церемоний, заложника. И кем бы ни был скрывшийся, на нем только часть вины, а вторая на семействе Корво, потому что взяли и не уберегли.
Косвенный виновник происшедшего, Его Светлость герцог Беневентский, старший — уже год с лишним как старший сын Его Святейшества Папы Александра беседует в дальних покоях с капитаном своей охраны Мигелем де Кореллой. Свитские и прислуга предусмотрительно разбежались, услышав о происшествии и узнав, что герцог вернулся в резиденцию. Все они прекрасно знают, что их позовут, когда будут нужны, а попасться Его Светлости под дурное, да что там, предельно дурное, хуже не придумаешь, настроение — Боже, упаси… И ведь, скорее всего, ничего не сделает, но страшно до одури.
— Хорошо бы точно знать, в кого они стреляли, — говорит Корво.
Собеседник, неизменный спутник и доверенное лицо, задумчиво кивает. Хорошо бы — и точно — знать уже сейчас. Потому что стрелок мог ошибиться, выбрав мишенью мальчишку, вечно лезущего вперед при молчаливом попустительстве герцога, да к тому же — мальчишку, носящего черное и белое, в подражание Его Светлости и так же подбирающего себе лошадей. А мог и не ошибиться, а попасть ровно в того, в кого и хотел. Простое убийство — или попытка вызвать смуту?
Только эти две возможности, потому что вряд ли у Марио Орсини уже есть личные враги, готовые убивать его средь бела дня, атаковав свиту герцога Беневентского.
Двое давешних солдат с докладом. Без добычи — но не с пустыми руками. В другом месте все пошло бы по длинной цепочке, через командиров и секретарей. Но
Его Светлость — человек молодой и нетерпеливый, и в его доме принято докладывать о поручении тому, кто его дал.
Трофей — переливчатой стали кинжал в дорогих ножнах — вполне уместно выглядит в стенах малого кабинета.
— Вылезал из чердачного окна, — объясняет один из солдат, — Зацепился, но все равно прыгнул. И ушел. Если бы ремешок выдержал, убился бы насмерть. Стрелок — рисковый малый. А может быть, просто разумный. Погибнуть быстро, сломав шею при падении, в его положении — не худший исход дела. Но этого посланные не говорят. Герцог взвешивает кинжал на ладони, кивает.
— Подожди снаружи, — говорит солдату Мигель. Тот довольно быстро все понимает и с положенными поклонами отправляется за дверь. Награда окажется меньше стоимости кинжала — но солдат не пожалеет, что не украл находку. Такую вещь не продашь, хвастаться не станешь, никакого прока.
— Теперь, — слегка улыбается Его Светлость, — у нас два главных вопроса. — Еще недавно главный вопрос был только один, но чем больше сведений, тем больше загадок. Воистину, познание умножает скорбь.
— В кого и зачем?
— Нет. В кого и кто. «Зачем» прорастет потом. Это, — Корво поворачивает кинжал на ладони, — не часть тела. Его мог потерять владелец. Мог потерять вор… а мог и не потерять.
— Чье это? — спрашивает де Корелла, проводя по накоротко состриженным пепельным волосам. На загорелом лице серые глаза кажутся совсем светлыми. Типичный уроженец Валенсии, потомок вестготов. Коренные жители Ромы на таких косятся немногим добрее, чем косились некогда на воинов короля Алариха, да и причины все те же.
— Такой носит Альфонсо, — отвечает герцог, и уточняет для себя и собеседника:
— муж моей сестры Лукреции. Узнай у слуг, не терял ли он оружие, брал ли сегодня с собой. Где был во время нападения. Свидетельства сестры в расчет не принимаем.
— Вы думаете…
— Если он взял кинжал с собой и не терял, Мигель, значит, это был он.
— Но зачем бы ему стрелять в Орсини… и если уж на то пошло, зачем бы ему стрелять в вас?
— Если это он, то следующим идет другое: почему он пошел сам? И один? У Альфонсо в свите достаточно людей, которым можно отдать любой приказ. Его собственных людей, из Неаполя. Он ведь не с пустыми руками приехал в Рому. Мигель де Корелла стирает пот со лба. Думать ему не хочется совершенно — по крайней мере, не сейчас, когда приказы и доклады сыплются по десятку в четверть часа — и только что он получил еще один, важный, туда надо отправить особо смышленых людей, иначе не выйдет ничего хорошего, а Альфонсо можно и спугнуть. Если это, конечно, он. Если кинжал не украли раньше и не подкинули, чтобы перессорить родичей между собой. Или перессорить между собой всех — Корво, Орсини, неаполитанский дом… Если то и если это. Если не будет еще сюрпризов. Резиденция готова к обороне, и проложен маршрут для отступления в замок Святого Ангела, в город вызваны войска. Все расписано на любой случай, а сердце лежит криво. Полтора года нас тут не было, вернулись — и в первую же неделю,
пожалуйста. И наверняка не просто так. И если… Нет уж. Раз все прочее сделано, надо заняться расследованием, определиться, а потом выкинуть лишние паршивые «если» из стада. Хорошо бы кинжал украли. Хорошо бы. Но это желание не должно просочиться дальше мыслей. Слишком уж часто ретивые слуги стараются найти те ответы, которые понравятся господам.
— Если позволите, я займусь этим незамедлительно.
— Да, конечно, — кивает герцог Беневентский, по первому взгляду на которого не скажешь, что он чем-то сильно озабочен. Это впечатление обманчиво. — Сюда идет Уго — слышишь? Капитан кивает:
— С добрыми вестями, кстати. Настроение папского родича легко различить по походке.
— Да, — соглашается Его Светлость, снова вынимает из ножен кинжал, смотрит на лезвие, перехватывает — и бросает через весь кабинет. Клинок глубоко уходит в тяжелый оконный ставень и возмущенно гудит как очень большой шмель.
— Я распоряжусь и вернусь, — говорит де Корелла, качая головой. Добрая сталь, хороший баланс. Дорогую вещь потерял… кто-то. Будем говорить и думать «кто-то», пока не узнаем правду.
— Притащил, — сообщает от дверей Уго де Монкада. — Поехал как миленький, хоть и пытался отговариваться, что не врач. Ну не мне же это доказывать? — усмехается вспыльчивый и настойчивый молодой человек. Ему и впрямь трудно что-то доказать, если он вбил себе в голову обратное. Почти невозможно. — Ничего, собрал свои склянки и крючки и поехал, и занимается уже. Не врач… — фыркает он снова. — Он, если хочешь знать мое мнение, такой же не врач, как я не моряк. Иначе я бы его сюда не волок. Прости, я понимаю, что я сам тебе все уши прожужжал о том, что Петруччи опасен, но твои доктора, если не считать Тореллы — это куры безголовые. Если мальчик у нас тут загнется, черт его знает, что сделают Орсини. Я бы на их месте разнес все, до чего удастся дотянуться, и ни одному нашему слову не поверил.
