Ланж удивленно подняла брови.
– Да? Я не ожидала, что Хорхе удастся успешно исполнить Ритуал Прощения. Его надменность...
– Я и не говорю, что этот «вольняга» хорошо его исполнил. Он был надменен, как всегда. Но я принял Ритуал. Я не мог иначе, воут?
– Ут. А теперь тебе нужно обо всем этом забыть.
– Я не могу. Хорхе как мина на моем пути. Наступи на него – и он взорвется. Будет еще больше неприятностей.
Ланж кивнула.
– Хорошо, тогда действительно вымести всю свою злобу в отчете. Такие инциденты не украсят послужной список Хорхе.
Першоу пожал плечами.
– Послужной список для вольнорожденного – это пустой звук. Они не могут внести вклад в генный пул, так что им все равно.
Ланж коснулась ладонью его лба.
– Ты слишком много думаешь, Каэль Першоу. Тебе нужно отдохнуть. Приходи скорей ко мне.
Она вышла из кабинета. Еще несколько минут Першоу трудился над отчетом, но затем понял, что ему так и не удается собраться с мыслями. «Наверное, случится что-то важное», – решил он.
Но когда, менее чем через полсуток, это «важное» действительно произошло, Першоу был несказанно удивлен.
– Чем вольнорожденный командир звена отличается от грязной свиньи в униформе Клана?
– Я не знаю, Баст. Чем?
– Грязная свинья вполне может нести службу на передовой.
Все захохотали. Баст тоже. Человек, впервые попавший в компанию воинов, ни за что бы не догадался, что подобный звериный рык означает смех.
Эйден понимал, что шутка направлена против него, однако это его удивило: неужели Баст не чувствует, что он только что вошел в помещение и стоит всего в нескольких шагах позади? Как человек может быть настолько глуп? Баст все еще носил гипсовый «воротник» после драки, которая произошла, когда он оскорбил Эйдена и тот локтем повредил ему шею. Эйдену и сейчас очень захотелось подкрасться к Басту сзади и всадить «воротник» в уже полураздавленную шею этого вернорожденного.
Но словно невидимый ошейник был надет на его собственную шею – он не мог ничего сделать. Не проронив ни слова, не показывая вида, что услышал издевательскую шутку Баста, Эйден подошел к бару офицерской комнаты и заказал огнефир. Этот напиток был сейчас популярен в среде вольнорожденных и представлял собой крайне ядреную смесь, которую никто кроме дерзких «вольняг» не отваживался поднести к губам. Эйден не стал пить залпом, а задержал жидкость во рту. Ощущение было такое, будто растворяется зубная эмаль.
Офицерская комната выглядела столь же заурядно, как и другие помещения на станции. И мебель, и стены, и пол были размалеваны желтовато-серыми, грязно-коричневыми и тошнотворно-зелеными красками. Порой Эйдену казалось, что приятнее было бы отправиться в джунгли, чем сидеть здесь, хотя там, в джунглях, по рассказам, водились страшно ядовитые ящеры, укус которых выводил из строя «ногу» боевого робота. Это, конечно, всего лишь безумная солдатская байка, но у Эйдена совершенно отсутствовало желание ее проверять. К сожалению, как раз из его подразделения, полностью состоящего из вольнорожденных и потому самого низкого в командной иерархии, выбирали людей для операций в джунглях. До сей поры воины видели там лишь зловещие корявые деревья, на коре которых выступал сок, выделявший ядовитые испарения, и животных, настолько быстро скрывавшихся в переплетении ветвей и лиан, что не было никакой возможности их разглядеть. Кроме того, однажды, в свободное от дежурства время, Эйден обнаружил какие-то цветы с красивыми кроваво-красными лепестками, покрытые ярко-желтыми полосами. Он принес несколько цветков в лабораторию станции и выяснил, что они ученым известны, называются «Кровавые Лепестки» и вполне успешно могут применяться в медицине. Извлеченную из них сыворотку вскоре испробовали на нескольких воинах и техниках, подцепивших на Глории странную инфекцию, симптомами которой были сонливость и слабость. Хотя полностью люди не вылечились, оказалось, что сыворотка временно улучшает состояние и возвращает на несколько часов силы...
Эйден подумал, что неплохо было бы поразмять мускулы прямо сейчас, но вдруг у него помутилось в глазах – вероятно, под действием огнефира. Говорили, что большое количество этой смеси, выпитое за короткий срок, может сделать человека слепым. У Эйдена же до сих пор случались только незначительные приступы головокружения да ненадолго темнело в глазах. Он не обращал на это внимания, пренебрегая опасностью ядовитого зелья. Ведь одурь от огнефира служила единственным клапаном, дававшим выход скуке серого казарменного существования.
Эйден уже достаточно насиделся в разных крысиных норах и тихих заводях, куда его раз за разом переводило командование. Одна станция следовала за другой, и всегда на долю его подразделения выпадали наихудшие задания, не говоря уже о презрительном, а подчас и просто злобном отношении вернорожденных, одно происхождение которых, вне зависимости от срока службы и звания, давало им все преимущества. При любом споре между вернорожденным и «вольнягой», вынесенном на Совет, офицеры отдавали предпочтение вернорожденному. Если, конечно, правота его противника не оказывалась настолько очевидной, что ее никак нельзя было проигнорировать.
Даже при самом удачном стечении обстоятельств вольнорожденные постоянно чувствовали нечто оскорбительное в тоне вышестоящего офицера-вернорожденного. Эйден участвовал уже в стольких Испытаниях Отказа – поединках, право на которые имел как любой воин, так и подразделение, желавшие изменить решение начальства, – что теперь уже заранее знал, как все произойдет, и планировал свою реакцию еще до рассмотрения дела хотя бы одной инстанцией. В последний раз, после того как он чуть не сломал шею Басту, полковник Каэль Першоу, вероятно, хотел его сурово наказать, но Эйден воспользовался Ритуалом Шуркая. Хотя Першоу никак не выдал переполнявших его эмоций, Эйден покинул кабинет счастливым, полагая, что оставил полковника в ярости.
Теперь, прикончив вторую порцию огнефира и слушая очередной анекдот Баста о двух вольнорожденных, встретившихся на нейтральной территории, Эйден прикидывал, не следует ли ему сейчас встать и заорать всем вернорожденным в комнате, что он точно такое же дитя генного пула, как и они, что он создан из лучших генетических материалов, вырос и воспитан в сиб-группе. Он бы посмотрел на их лица – на их надменные насмешливые лица, когда до них дойдет, что командир звена, известный им как Хорхе, присвоил себе это имя, тогда как настоящий кадет, которого так звали, вместе со всеми членами своего учебного подразделения вольнорожденных погиб на одной из учебных тренировок. По крайней мере, такова была официальная версия.
Но Эйден знал, что Хорхе убили, и убийство это было подстроено командиром Сокольничих Тер Рошахом. По непонятным причинам Рошах совершил беспрецедентный поступок, дав Эйдену вторую попытку пройти Аттестацию. На первой Аттестации Эйден потерпел неудачу, чрезмерно переоценив свои силы. По закону Клана кадетам не предоставлялся второй шанс, однако же Эйден его получил. Об этом знал только Тер Рошах. Сначала Эйден очень злился: стольким людям пришлось умереть, чтобы он смог занять свое место на мостике боевого робота. Но ни с чем не сравнимое чувство возвышенной гордости от получения звания воина со временем приглушило гнев. Худшим, чем мысли о том, законным ли путем он добился своего звания, оказалась необходимость жить под личиной вольнорожденного. Он ненавидел эту необходимость, ненавидел каждый день каждого года своей воинской жизни и не раз хотел, как теперь, крикнуть всем остальным, что он – вернорожденный.
Но Тер Рошах настаивал, чтобы это держалось в тайне. Предоставление второй попытки Аттестации настолько шло вразрез с правилами Клана, что Рошаха могли казнить, если бы правда выплыла наружу. Все его генетическое наследие, хранящееся в священном генном пуле, было бы отдалено и уничтожено, так что он потерял бы всякий шанс когда-нибудь воплотиться в сиб-группе. Как Эйден узнал впоследствии, гены Тер Рошаха соединили один раз с еще чьими-то генами для получения одной сиб-группы, но она ничем особенным себя не проявила. Более того, ни один из ее представителей даже не стал воином...
Эйден хотел подать знак, чтоб ему принесли еще один огнефир, когда почувствовал, что на плечо ему легла чья-то рука. Эйдену не нужно было оглядываться, он знал, кто это.
– Ты не мой опекун, Жеребец, – сказал он. – Я не нуждаюсь в том, чтобы мне говорили, когда я должен прекратить пить.
Для Эйдена было делом чести вернуться к стилю речи вернорожденных воинов, хотя все считали его вольнорожденным. В течение многих лет он выговаривал фразы полностью и не опускал личных местоимений. Тот, кто делал это, становился объектом насмешек вернорожденных, а Эйден не хотел давать им такой возможности.
У Жеребца был глубокий рокочущий голос, хорошо подходивший к его импозантной внешности. Сейчас он звучал спокойно, но в суровом взгляде друга Эйден прочитал неодобрение. Эти двое уже так долго знали друг друга, что Эйден угадывал мысли Жеребца просто по выражению лица или незначительным жестам.
