девалась такая прорва всякой снеди? Конечно, монахи ели и пили всласть, но запасов было с избытком и часть их отправляли «в почесть» — в подарок высокопоставленным лицам, от которых зависело решение всяких просьб и тяжб.
«При архимандрите Игнатии, — повествует дореволюционный историк, — были вырыты два пруда близ монастыря под горою, и рыбу в них сажали для сбережения… Из сих прудов в потребное время живую рыбу развозили и в Рязань и в Москву к разным лицам, и духовным и светским…»
Конечно, для выполнения невиданного ранее в монастыре строительства требовались громадные средства, и Игнатий добывал их правдами и неправдами.
Для возведения новых стен и зданий были приглашены наиболее прославленные зодчие того времени, результатом труда которых мы любуемся и поныне. Хотя имена строителей не сохранились, но не лишено оснований предположение, что одним из них был зодчий из крепостных крестьян Яков Бухвостов, который по мастерству почти не имел себе равных на Руси. Именно приемам его работы соответствуют трапезная и надвратная церковь монастыря.
Строительству предшествовало торжественное богослужение. После молебна настоятель сделал братии внушение:
— Праздно шатается который — того на работу черную и каменную определять. А кто дерзнет возмутить покой и разладить порядок — наказан будет плетьми и батогами нещадно. Против злодеев всяких и вероотступников цепи железные есть и палата холодная. Аминь!
И потянулись в монастырь подводы с кирпичом, известью, с дубовыми широченными досками. А у монастырской пристани, там, где с крутого берега отражалась в воде древняя Покровская церковь, разгружались струги, груженные строительным материалом и разным товаром.
Монастырский стряпчий Желябовский метался по всей Москве, разыскивая для трапезной изразцы с херувимами «самого доброго чистого мастерства». Нашел, купил «с великою упросою», погрузил на струг и послал отчет своему архимандриту.
В селе Дединове, на Оке, под началом Никиты Шустова резчики вытачивали из белого камня карнизы и капители. В селе Белынич Зарайского уезда заготовлялась известь, а в соседнем с монастырем селе Новоселки делался кирпич.
Монастырь загудел, зазвенел от множества голосов и переклички топоров. К работам были привлечены и мужчины и женщины — «трудники» из вотчинных селений. Много сотен молодых и пожилых крестьян — чернорабочие, каменщики, плотники, кузнецы, паяльщики, позолотчики, иконописцы — работали изо дня в день с рассвета дотемна.
В отличие от предшественников новый настоятель был чужд потехе и разгулу. Он весь отдался строительству, а это не нравилось монахам, сластолюбивым и ленивым. До Игнатия (да и после него) настоятели хапали и воровали, чтобы пожить всласть (богатства монастыря ни за кем не закреплялись и по наследству не передавались, и каждый настоятель торопился насладиться вольготной жизнью).
Игнатий же решил насладиться тем величием, которое грезилось ему с возведением монастырских построек. Он никого не жалел в работе, со всеми был строг до жестокости. Игнатий сам вникал во все дела, везде успевал, требовал, взыскивал и наказывал. Власть его была почти безгранична.
Так, разобрал он дело о пропаже быка у попа Петра из села Романова и, заподозрив в хищении крестьян Мишку и Елисейку Григорьевых, Тимошку Ульянова и Алферку Яковлева, приговорил: «Смирить, водя по селу; бить кнутом, снем рубашки». Затем вызвал приказчика Сергея Перфильева и приказал:
— Допросить их с пристрастием, снем рубашки и привязав к саням: не виновны ли они же в покраже леса и скотины монастырской?
Тщательно оберегал настоятель обычаи и нравы в монастырских селениях. Без его дозволения никто не смел выдавать своих дочерей замуж: ведь за это платились «выводные», а с женившихся взимались «почестные» — до трех рублей (деньги по тому времени большие).
Крестьянин села Григорьевского (теперь Московской области) Михайло Беспалый воспротивился архимандритскому указу выдать дочь за крестьянина Афанасьева и был посажен в монастырскую холодную палату под караул. Жена его тайком выдала дочь замуж «по любовному сватовству». Когда монастырские слуги явились взять дочь Михайлы, его брат и сын оказали сопротивление — выгнали непрошеных гостей. Неповиновение крестьян не осталось без последствий. Учинив соответствующий допрос, Игнатий определил меру наказания: «Брата и сына мишкиных смирить плетьми, снем рубашки на всходе» (то есть на сходе, при народе).
Дьяк в школе. С картины художника А. П. Рябушкина.
Однажды поселковый монах из Григорьевского донес архимандриту о «бесчинии» крестьян:
— Молодые женки и девки, государь, на сырной неделе дозволяли разные игрища и катание по снегу.
— Ты отвращал их от богомерзкой потехи?
— Отвращал, владыко, не единожды.
— И как они?
— Смеялись! Потом я, грешный, зрел их хребтами вихляние и ногами скакание.
Приказ был суров:
— По учинении исследования наказать плетьми нещадно тех женок и девок за участие в бесовских игрищах, высечь также их отцов, матерей, мужей и братьев за дозволение ходить на такие игрища.
Монах, сельский целовальник и стряпчий усердно пересекли всех «виновных в бесчинии» крестьян — от молодых до стариков и старух.
В результате постоянных и непосильных поборов крестьяне были доведены до ужасающей бедности, многие нищенствовали.
Не забыл Игнатий и о просвещении народа. В одной из келий монастыря дьячок Степан Симонов обучал грамоте крестьянских ребят: Илюшку, Матюшку, Никитку и Фотьку, «держа их под крепким началом».
Урок начинался с целованья азбуки. Лохматые, оборванные и босые мальчишки со страхом взирали на своего учителя в долгополом одеянии. Ученик водил по строкам книги указкой (остроганной лучиной) и с замиранием сердца слышал грозный голос:
— Читай: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть… ижица…
Ученики в течение недель и даже месяцев с трудом одолевали алфавит и склады, наконец читали целые слова по псалтырю: «Царю небесный… Святый боже; пресвятая троица… приидите поклонимся…» Не понимая слов, они зубрили, зубрили, зубрили…
Потом учеников мучили «зады» — постоянное повторение и перечитывание непонятных текстов часослова и псалтыря от одной крышки до другой (от доски до доски — крышки церковных книг были из досок).
Не подготовившие урок являлись на ученье и подставляли учителю руки для битья по ним деревянной лопаткой, которая на духовном языке называлась «паля». Нередко эта «паля» гуляла не только по рукам, но и по головам непонятливых учеников.
Плеть и пук свежих розог всегда красовались на стене на самом видном месте.
Во время экзекуции один из учеников громко читал заповедь божию: «Помни день субботний еже святити его…»
Под слова этой заповеди сыпались удары…
За два года ученики затвердили по половине псалтыря и «Деяния апостолов». Учитель, считая курс науки оконченным, писал архимандриту: «…За ученье я с них ничего не имывал… А я ныне платьишком ободрался верхним и исподним, а
