с Солотчей. Пася стадо, он рисовал с натуры коров, лошадей, лес, окрестности.
М. Г. Кирсанов.
Отец отдал его в иконописную и резную мастерскую Рыкова в Солотче, а в 1902 году Мишу определили в иконописную мастерскую Владимирова в Рязани. Один из мастеров посоветовал ему уехать учиться в Москву. Мастер дал мальчику три рубля, адрес и письмо к своим родным, и Миша скрытно ночным поездом уехал в Москву. Здесь тринадцатилетний паренек сначала попал в иконописную мастерскую Гурьянова, где также удивил всех своими способностями в живописи и рисунке. Через несколько месяцев гурьяновские мастера предложили ему показать рисунки знаменитому художнику Виктору Михайловичу Васнецову.
Не без труда добился Миша встречи с Виктором Михайловичем, но зато она окончательно определила его судьбу. Убедившись в одаренности мальчика, Виктор Михайлович взял его в свою семью на полное содержание и даже оказывал материальную помощь родителям Миши. В течение года он подготовил своего воспитанника к поступлению в прославленное Училище живописи, ваяния и зодчества, где нового ученика вскоре узнал и оценил Архипов.
Весной 1925 года А. Е. Архипов и М. Г. Кирсанов решили вместе отправиться в родные места.
…Поезд прибыл в Рязань. Около вокзала теснились и шумели извозчики. С одной подводы раздался голос мальчика лет восьми:
— Папка! Папка!
Это был сынишка Кирсанова, Володя, приехавший встречать отца. Знакомый возница предложил сесть на сено, которым была завалена телега. Через широкую Оку переправились по плашкоутному мосту и поехали по лугам.
В Аграфениной Пустыни Архипов недолго погостил в семье своего ученика: горя желанием работать, он торопился в Солотчу. Прощаясь, Кирсанов говорил:
— Поработаю с месяц дома, а потом к вам, в Солотчу.
На той же телеге, окруженный свертками полотна и изрядным запасом кистей и красок, Абрам Ефимович приехал в Солотчу. Он снимал двухкомнатную квартиру в доме сельского лавочника Ивана Карповича Софрошкина. Комнаты блестели чистотой. Его встретила экономка, Вера Матвеевна Клушина — сутуловатая, сухая женщина, преданная спутница художника. Большие голубые глаза ее выражали ласку и доброту.
На следующий день Абрам Ефимович надел костюм, шляпу, взял трость и вышел из дому, чтобы осмотреть Солотчу, а заодно и поискать натуру (он мечтал писать портреты крестьян).
В Солотче он бывал и до революции, но с каждым приездом усиливалось желание наблюдать перемены в жизни села.
Дом Софрошкина стоял около сельской церкви, недалеко от старой бревенчатой школы. В продовольственной лавке Софрошкина, как обычно, играл на гармошке его сын-подросток, чем, вероятно, немало способствовал увеличению числа покупателей.
Архипов, пристально вглядывался в лица встречных крестьян — с кого бы написать портрет? Около станции Солодча шла оживленная торговля молоком, яблоками, яйцами. Здесь художник увидел бойкую молодую женщину, продававшую молоко. С приятной русской внешностью, веселая и задорная, казалось, она так и просилась на полотно. Он разговорился с ней, узнал, что зовут ее Марфой Харитоновой, живет в Заборье. Архипов предложил ей позировать для картины и обстоятельно рассказал об условиях необычного для нее труда.
Марфа согласилась, и Архипов в тот же день принялся писать ее портрет.
Одетая в яркий женский наряд, она сидела около стены большой светлой комнаты, а художник в льняной блузе с засученными по локоть рукавами, синих в полоску брюках, мягко ходил в тапочках около мольберта, щуря на нее свои серые, совсем еще молодые глаза.
— Ты замужем, Марфуша? — спросил он ее.
— Второй раз.
— Почему разошлись?
— Не таким первый мой муж человеком оказался, как я думала. Теперь, чай, не старое время: зачем я буду с немилым жить?
— Верно, Марфуша: с нелюбимым человеком не надо жить…
Работа шла успешно.
Скоро Архипова навестил Кирсанов. Вера Матвеевна поставила на стол самовар. Потом принесла горячий печеный картофель «в мундире», масло и фрукты— любимое кушанье Архипова.
— Бегаю с этюдником по окрестностям как угорелый, по выражению крестьян, — оживленно рассказывал Кирсанов. — Ищу и, надо сказать, нахожу много чудесных мест. Пишу с упоением! А каковы ваши дела, Абрам Ефимович?
— Занялся портретами крестьянок. Чудесный они народ!
…Абрам Ефимович продолжал писать портрет Марфуши.
В дом к нему пришла девушка лет двадцати, с длинной косой, застенчивая, робкая, с узелком в руках.
— Наряды я всякие женские принесла. Не купите ли?
Архипов, с кистью в руке, внимательно взглянул на вошедшую:
— Ну-ка, ну-ка, что за наряды?
Девушка развязала узел.
— А как зовут-то тебя?
— Лена Ермолова.
Абрам Ефимович осмотрел кофты, юбки, платки.
— Куплю. А теперь вот что: не отпустят ли тебя ко мне родители на неделю или на две? Портрет твой напишу.
— Сирота я. У тетки живу… Если позволит, то буду ходить.
И вскоре у Архипова появилась вторая натурщица.
Портрет Марфуши был окончен.
— Красивая она вышла, — проговорила, увидев портрет, Лена. — Ну прямо как из сказки.
— Хорошо сказала: «Как из сказки!» — Глаза художника блеснули за стеклами очков. — Ну, Леночка, не будем терять времени. Вот и тебе наряд сказочный: платье алое с цветочками, корсет плисовый, фартучек. Возьмешь в руки чайник и узелок да и будешь сидеть.
Лена переоделась. Абрам Ефимович усадил ее, отошел к мольберту, сказал:
— Какая ты светлая, симпатичная. А хочешь, чтобы твой портрет на выставку или в музей попал?
— Если хорошо получится, пусть висит.
— Надо постараться, — серьезно ответил художник и то смотрел на нее в упор, то отходил от мольберта и прищуривался. — Подними-ка, Лена, голову… вот так. Узелок под мышку возьми. И думай о чем-нибудь хорошем, мечтай.
Меньше чем за неделю портрет был готов.
С Лены написал Архипов и второй портрет, в рост. Одета она была в красное платье, в полусапожках и стояла спиной к художнику.
Архипов и Вера Матвеевна привыкли к Лене, привязались к ней. Она помогала Вере Матвеевне в работах по дому, а главное, искала для Архипова натурщиц. Поиски эти были нелегкими и нередко осложнялись непредвиденными обстоятельствами.
Мария Тимофеевна Белова на предложение Лены замахала руками и попятилась, говоря:
— И-и, милая, что ты! Не гожусь для этого дела, нет. Сохлая стала, одни мослы остались… Патрет! Краски зря тратить.
— Он деньги заплатит.
— Деньги, это, конешно, для хозяйства… А сколько ходить-то?..
— Меня он с неделю рисовал.
— Эва, а муж? А дети? — Но, поговорив еще, согласилась.
Когда Архипов попросил ее переодеться и она надела кофту с красными петушками, паневу черную в клетку, платок шелковый светло-красный, то стала неузнаваемой. Встала Марья перед зеркалом, и, видно было, отходить не хотелось: так себе самой понравилась.
А однажды в квартиру художника ворвался муж Марьи в распахнутой рубахе, в поту. Пробежал
