«Это не совсем так», — подумала Лия, поднимаясь по лестнице в свою комнату. Когда Лии было пятнадцать, ее мать в последние часы своей жизни — она умирала от потери крови при родах сына, который тоже умер, не успев вздохнуть и трех раз, — подарила дочери это имя.
— Так звали мою мать, да почиет она в мире, — прошептала Серафина. — Она умерла до твоего рождения. Мое замужество ускорило ее смерть, по крайней мере так все считали. Но мне хотелось бы вспомнить ее в твоем имени, Лия.
— Мой отец не позволит носить мне это имя, — высказала предположение Лия. В это время Себастьян де ла Керда нетвердыми шагами мерил покрытый ковром коридор у комнаты умирающей. В своей печали он выпил три бутылки мускателя.
Мать Лии слабо рассмеялась.
— Я сама не позволила бы тебе этого. Не позволила бы дать тебе никакого другого имени, кроме христианского. Дочь, я не выносила и намека на прежнюю веру еще до того, как стала христианкой. Это была не моя вера, и я ее ненавидела. — Мать закрыла глаза. — Но ты все это знаешь. Я тебе рассказывала.
Сестра ордена Святой Каталины, менявшая постельное белье, собрала в узел окровавленные простыни и тактично покинула комнату, опустив глаза. Дверь тихо закрылась за монахиней. Мать Лии открыла глаза и посмотрела на дочь, заливающуюся слезами.
— Лия, — нежно проговорила она.
— Почему ты меня теперь так называешь? — всхлипнула Лия, хватая мать за руку. — А что с моим христианским именем?
Мать устало улыбнулась.
— Новая вера такая же пустая, как и старая, — сказала женщина. — Она принесла мне только богатство и горечь. Серебро, чтобы разбрасывать нищим, и мужа, который каждую ночь просил о прощении. — Она снова закрыла глаза. — Чтобы продолжать грешить.
* * *
После смерти Серафины и безымянного маленького сына отец Лии стал злым и вспыльчивым. Он по-прежнему злоупотреблял алкоголем, но вино больше не пробуждало в нем желания кутить, как это бывало раньше, когда несколько ночей в неделю он утешался с остроумными куртизанками в «Доме Венеры», когда жена уставала от его болтовни. Вечно раскаивающийся, Себастьян де ла Керда снова и снова клялся, что станет добродетельным, клялся в грехах отцу Бартоломео и привычно произносил покаянные молитвы. Мать Лии перед замужеством обучали священники, и она знала, что долг христианина — прощать прегрешения других. Но с годами ей становилось все труднее и труднее прощать мужа. Она предпочла бы, чтобы он почитал заповедь, запрещающую прелюбодеяние, как это сделала она, и положил бы этому конец.
Лия обучалась у монахинь ордена Святой Каталины, приняла первое причастие и была конфирмована как католичка. Она знала молитву «Отче наш», катехизис и любила тихую торжественность монастырской церкви Сан-Педро. Когда отец впервые взял ее туда — ей было четыре года, — церковь потрясла ее своими размерами. Она и Себастьян де ла Керда спустились с холма по отвесным, извилистым, заполненным людьми улицам, над которыми нависали cobertizos, вновь построенные жилые здания, закрывающие свет. Они следовали за процессией, которая начиналась широким потоком десять человек в ряд на площади Майор, но постепенно превращалась в медленно движущуюся цепочку одиноких путников, потому что двое не могли идти бок о бок по темным улочкам. Образа, которые несли мужчины, не помещались на улице Сан-Педро, и процессия пошла другим путем. Придя к основанию холма первыми, Лия и ее отец вошли через огромную деревянную дверь в каменный дворец. Внутри она остановилась, восхищенная не вздымающимся куполом или массивными колоннами и каменными контрфорсами, поддерживающими их, а самим воздухом, заполнявшим этот собор. Здесь его было так много! Внутри собор казался больше, чем снаружи. Он был просторнее, шире и свободнее, чем любое место в окруженном стенами городе Толедо, а за стенами Толедо Лия никогда не бывала. Она и не знала, что в мире так много простора.
Когда она выросла, то из разговоров матери с отцом поняла: Серафине собор когда-то тоже казался просторным. Собор и все, ради чего его воздвигли, обещали ей больше, чем вся ее старая жизнь. Серафина искала большей свободы, которую, как она думала, ей даст замужество с христианином, но нашла только новые ограничения. Сама она была новообращенной, из семейства евреев, которые жили и работали в Толедо с седьмого века христианской эры. В то время как другие евреи двинулись на юг, в Гранаду, или отреклись от своей веры, так как их жизнь в священном христианском Толедо становилась все более опасной, семья Серафины сохраняла веру. Но к концу пятнадцатого века, когда разрастающаяся мусульманская империя Османов стала угрожать Испании с востока, король Фердинанд и королева Изабелла захватили всю Испанию, включая Гранаду. Католические монархи подняли флаг христианской Испании над Альгамброй, бывшей арабской крепостью, а затем замком кастильских королей, и издали декрет о том, что королевство теперь принадлежит христианам и что испанские мавры, которые были мусульманами, а также все испанские евреи должны обратиться в истинную веру. Десятки тысяч бежали в Салоники, в Константинополь, в Иерусалим. Тот, кто бежать не мог, пошел на компромисс. Был год 1492, и у католических монархов головы кружились от побед дома и за рубежом, а также от будущих планов получать серебро и золото из Нового Света. Началась их эра, и семья матери Лии затаилась, выжидая. Они были тайные иудеи анусимы, «обращенные силой», «изнасилованные», хотя новые христиане дали им отвратительное имя marranos, что значит «свиньи». Внешне анусимы приспосабливались к христианской вере: признавали крещение, посещали мессу и получали причастие. А тайно ели кошерное[6] и соблюдали Шаббат. На Йом Киппур[7] они читали Кол Нидре, молитву об искуплении, как могли, прося, чтобы Бог простил им христианские обеты, которые они вынуждены были дать.
На протяжении двух поколений семья матери Лии жила такой двойной жизнью в маленькой общине тайных евреев в Толедо. Некоторые уходили из общины и становились истинными новообращенными, новыми христианами, как по сути, так и по имени. Другие произносили за них кадиш, погребальную молитву. По их мнению, новообращенные были мертвыми душами.
Мать Лии была одной из таких душ.
* * *
Шейлок ждал Лию на ступенях под Мавританской аркой в восточной части площади Сокодовер. Под ним, далеко внизу, виднелась городская стена, а за ней сверкала река Тахо.
Глаза Шейлока сверкали, как река, скорее от радости, чем от солнца. Он ласково хлопнул Лию по руке, когда она стала засовывать глубже под рубашку молитвенник, торчавший из-под его плаща.
— Я читал мой маленький Талмуд, — пояснил он, поглаживая ее пальцы.
— Ты выставляешь себя напоказ здесь, у Ворот Солнца. Ты с ума сошел? — сказала она, уклоняясь от его рук и продолжая глубже засовывать маленькую книжку, пока она не стала незаметна.
— Да, сошел. Сумасшедший, и меня видят с сумасшедшей женщиной.
— Я просто гуляла по площади. — Лия поправила свою вуаль, Шейлок весело наблюдал за ней. — Я не думала, что ты будешь здесь.
Шейлок пожал плечами.
— Я говорил, что буду здесь в три. Я и был здесь в три. Еще пять минут, и меня здесь уже не было бы.
— Ты не стал бы ждать?
— У меня есть работа, которую нужно делать, прекрасная дама. Я стал мужчиной с тринадцати лет.
— Целых семь лет!
— Шерсть нужно чесать. Сделка есть сделка. Ты сама сказала — в три.
— Мне пришлось ждать, пока уснет отец.
Шейлок взял ее за руку, и они пошли вниз по ступеням.
— А почему великий Себастьян де ла Керда дремлет после полудня? Почтенный идальго, сын кого-то там. Сын кого?
Лия хихикнула.
— Сын отца, который спал весь день. У них есть земли и рента.
— Ага.
— Им не надо работать, как тебе, простому труженику.
— Деньги из ниоткуда.
— Ну как, хорошо смотрится на твоей любимой женщине? — Лия остановилась, чтобы продемонстрировать темно-синее платье и лайковые перчатки. Ее кружевную вуаль ветром отнесло назад, так что выбился каштановый локон.
Теперь Шейлок сам поправил вуаль, позволив пальцам слегка коснуться непокорного локона, и с сожалением, тихо сказал:
— Девушки могут показывать свои волосы, Лия. Но когда они выходят замуж, уже нет. Тогда только твоему мужу позволено будет видеть твои волосы.
Она смело взглянула на него:
— А у меня будет муж, Шейлок Бен Гоцан?
* * *
Он выдержал ее взгляд, и оба они почувствовали, как вспыхнули их щеки. Мимо прошел мужчина и поздоровался:
— Добрый день, Бенито.
Шейлок поднял глаза при звуке своего христианского имени и коротко поклонился.
— Добрый день, сеньор Касалес. — Шейлок взял Лию под локоть и повел вниз по лестнице. — Любимая, у моей семьи есть дела с этим человеком. Мы поставляем ему шерстяные ткани. Не знаю, заметила ли ты, но он с любопытством посмотрел на тебя.
