— Он не может знать, кто я.
— На тебе дорогая одежда.
— Не такая дорогая, как хотелось бы моему отцу! Ему хотелось бы нарядить меня в трехслойную юбку с фижмами или оранжевое платье с глубоким декольте. Он хотел бы, чтобы все видели мои волосы и драгоценности!
— Чтобы привлечь чьего-нибудь сынка, вроде него самого, — сказал Шейлок смеясь.
— Отец уже подумал об одном таком, но мне он не нравится.
— Лия. — В голосе Шейлока прозвучала нежность, когда он произносил ее новое имя, данное ей матерью. Они достигли городской стены и остановились в ее тени. — Лия, — повторил он. — Скажи честно, это просто твой каприз? Ты хочешь бросить вызов отцу?
— Что такое каприз? — спросила Лия, топнув ногой. — Моя любовь к тебе?
— В твою любовь я верю. — Шейлок взял ее пальцы и поцеловал их. — Но любовь — не все, как ты знаешь.
Да, я знаю. Есть еще и Закон.
Он улыбнулся ей с такой теплотой, что она поняла: ее ответ открыл его сердце. Счастливая, она прошептала:
— Шейлок, у меня есть для тебя одна вещица.
— Что за вещица?
Из кошелька на поясе она достала кольцо и протянула ему. Яркое от солнечного света, оно лежало у нее на ладони. Шейлок молча взял оправленный в серебро камень. Прищурившись, он тщательно рассматривал его, будто собирался купить.
— Бирюза. Из Салоник или Константинополя. Где ты его взяла?
— Камень — турецкий, но оправа сделана здесь, в Толедо. — Она рассказала ему о лавке оружейника: как увидела синее сияние сквозь окно, о блестящем оружии на стенах и странных вещах, которые ремесленник говорил ей. — Он разговаривал со мной так, словно знал, что я еврейка.
Шейлок нахмурился:
— Каким образом?
— Не знаю. Но казалось, его не волнует, кто я. Он только хотел поговорить о кольце, и порохе, и своем ремесле. Сначала он отказался продать мне кольцо. А потом его чуть не забрала одна маленькая девочка из Италии, у которой богатый отец и яркие желтые волосы! — Она рассказала Шейлоку об античной девочке в золоте и еще более странной девочке постарше, которая велела отцу отдать Лии кольцо. — Вот так неделю спустя оно стало моим. Я не ожидала, что дочка ремесленника отдаст его мне. Когда я в первый раз пришла в лавку, она, казалось, не интересовалась ничем, кроме серебра! Сидела в уголке, считала монеты и улыбалась, как Джоконда Леонардо[8].
Лии показалось, что Шейлок смутился, и она пожалела о своем заумном сравнении. Он не бывал ни в одном состоятельном доме в Толедо, таком, например, как особняк, в котором жила она, и никогда не видел копии знаменитой Моны Лизы или какой-нибудь картины, написанной маслом. Наверное, он нашел бы такой образ фривольным, если не аморальным. Лия замолчала.
Он смотрел на кольцо, лежавшее на его ладони.
— Что ты хочешь этим сказать, Лия?
Ее охватила внезапная робость, и она смогла только с запинкой выговорить:
— Оно… напомнило мне о тебе. Камень… он похож на тебя. Или на то, чем ты станешь.
Он приподнял ее подбородок.
— Ты говоришь как мистик. Ты что, наряду с другими предметами занимаешься каббалой?
Она рассмеялась и склонила голову.
— Лия, — сказал он. Его грубый голос словно ласкал ее имя. — Это очень смелый подарок. Но я принимаю его. Хотя не стану придавать значения этому кольцу, ведь твой разговор — просто лепет ребенка. — Он держал серебряное кольцо на ладони.
Лия взяла его, надела на огрубевший палец Шейлока, и ей показалось, что оно просто вернулось на свое место. Камень переливался на солнце. Шейлок улыбнулся.
— Это значит, что ты отдаешь мне свое сердце, — сказал он.
Глава 3
Лия знала о еврейской крови своей матери. Отец, когда сердился, не таил секрета от своей дочери, так же как и от слуг, которые никогда не отказывались послушать, что он женился на женщине, во-первых, из простой семьи и, во-вторых, на новой христианке, в жилах которой текла еще не очищенная несколькими поколениями кровь, как то требуется по закону limpieza de sangre о чистоте крови.
— Полагаю, мой милый, ты считаешь, что твою кровь очистили те восемьсот галлонов мускателя, которые ты пропустил через свой пищевод, — с горькой усмешкой отвечала мать. — И только за эту неделю!
Маленькая Лия не очень верила отцу, но при каждой возможности терзала мать вопросами о ее семье — ведь она никого из них не видела. Так Лия узнала, что они были прядильщиками шелка и жили в старом еврейском квартале города; что ее религиозная бабушка, мать Серафины, умерла вскоре после свадьбы дочери; что ее менее религиозный дед, хотя и ходил к христианской мессе, соблюдал некоторые из Моисеевых законов. Мать рассказала Лии, что у нее есть тетя Аструга, старшая сестра матери, которая вышла замуж за обувщика и теперь живет на улице де ла Чапинерия. Она уже много лет не видела Астругу. А что до отца Серафины, хотя он сам и отошел от своей старой, иудейской веры часто пренебрегая ее законами, все-таки, год спустя после замужества Серафины, когда она прошла мимо отца всего в нескольких дюймах на площади Майор, он не посмотрел на нее и не заговорил с ней. Через шесть месяцев Серафина услышала, что отец умер от чумы.
Лия видела: матери было тяжело вспоминать об этом, и ее собственные глаза затуманивались слезами, когда она слушала рассказы матери. Она понимала, вопросы режут мать, как ножом, но все равно ее тянуло задавать их.
— Почему ты их оставила, мама?
Серафина засмеялась и протянула руки не для того, чтобы обнять Лию, а чтобы показать свои рукава из розового атласа.
— Не могу поверить, что только ради денег! — с негодованием проговорила Лия.
— Тогда ты думаешь обо мне лучше, чем я есть, дорогая. — Но лицо матери потемнело, и она добавила: — Да, было и еще кое-что. Меня обзывали marrana, свинья, и tornadiza, «обращенная», на рыночной площади плевали в меня. Когда мне было десять, столько, сколько тебе теперь, дорогая девочка, я видела, как моего отца били и пинали только за то, что он проходил мимо церкви.
— И все-таки ты захотела пойти в одну из них?
— Да, мы все так делали. Избежать этого было невозможно. Святое Братство[9] ищет любую возможность обвинить иудеев. Они затравили бы нас за непосещение мессы. — Мать сухо засмеялась. — Христиане пропускают их церковные службы все время. Мы же должны быть более набожными, чем они. Ну зачем тогда вся эта набожность, если за нее никакой платы? Только плевки и пинки на рыночной площади. Да, я хотела жить в красивом доме. А кто не хотел бы? А твой отец был вежливым, остроумным и красивым, когда пришел в еврейский квартал, расшвыривая золото и серебро по дороге в «Дом Венеры». Да, я догадывалась, куда он держал путь, когда впервые увидела его. У моей семьи денег было достаточно. Они были простыми ремесленниками, но искусными и бережливыми. И все же никогда я не видела, чтобы у мужчины деньги текли меж пальцев как вода, пока твой отец и его благородные друзья не прошли легким шагом по нашим дворам, высматривая какую-нибудь хорошенькую еврейку, чтобы повеселиться. Он нашел больше, чем ожидал. Он увидел меня, кормящую цыплят…
— Какими-нибудь крошками? — спросила Лия и рассмеялась, когда представила себе разодетую в шелка мать, разбрасывающую корм перед пронзительно кричащими птицами.
— О да, крошками, дорогая девочка. И мои глаза пленили его сердце. Я сделала так, чтобы это было наверняка, когда увидела этих галантных кавалеров, идущих, распевая, вниз по улице. Я побежала в дом и обвела веки углем, который купила у старой карги, торговки предметами для красоты, чтобы подчеркнуть белки! — Она подмигнула смеющейся Лии. — Моя мать позже выпорола меня, но дело того стоило. Побитый зад за идальго. На следующий день Себастьян де ла Керда принес мне подвеску с бриллиантом. Для дочери ремесленника, чьего имени он даже не знал! Он радовался, бросая вызов своему отцу, и, женившись на мне, торжествовал в своем богатстве и своей свободе…
— Свободе? — переспросила Лия. — Вероятно, легко чувствовать себя свободным и швыряться деньгами, если тебе никогда не приходилось их зарабатывать!
Мать бросила на нее быстрый взгляд:
— Ты говоришь как мой отец, когда заходила речь о Себастьяне. Как он его презирал! Но ты Елизавета. Себастьян де ла Керда — твой отец, и ты должна его уважать. Почитать его.
— Извини, мама, — ласково сказала Лия, складывая руки на коленях и подмигивая, как это делала ее мать.
Теперь засмеялась Серафина.
— Ах, я учу тебя дерзости, да? Это моя вина. Гоцан Бен Элизар, ну, был в старом квартале такой мужчина, который зарабатывал свои деньги трудом. Он научил бы тебя уважению.
— Кто?
— Мужчина, за которого отец хотел выдать меня замуж.
— Расскажи мне о нем.
— Ничего я не стану тебе о нем рассказывать. Он наводил на меня тоску своим Талмудом и Мидрашем.
