Это такой экстаз. Разве может кто-то добровольно лишить себя такого наслаждения? Но я себя заставила. Перед службой убегала далеко в лес, загоняла себя на какую-нибудь высокую сосенку или старалась отвлечься: собирала травы, слушала кузнечиков, бегала за бабочками. Что угодно, только не думать. Я знала — стоит только помыслить о храме, и я буду там.
Со временем, правда, я научилась немного управлять мыслью. Видимо, после той ночи…
Бабушка сказала перед смертью: «Освободишься, как станешь женщиной. С того момента ты сама сможешь выбирать свой путь». И вот я уже год как женщина, а пути так хитро спутаны…
Неужели это был мой выбор?.. Она в больнице. Погублена жизнь, недавно зачатая. Она останется инвалидом. Кроме него, у нее нет никого. А он… Он думает только обо мне!.. Нет!.. Это не я!.. Я не хотела…
Но он так нужен мне. Единственный источник живительной силы в обесточенной бескрайней пустыне. Ведь я иссохну без его чувств, погибну от жажды… Вечная борьба… Я ж ей и так причинила столько страданий. Незаслуженных.
Да, это тогда случилось, в лесу. Когда собирали яблоки. Мы вообще с трудом сдерживали себя, когда были одни. Впивались друг в друга, как в спасительный кусок хлеба после долгого голода в осажденном городе. И на смену обороне наступало нападение. Предчувствуя победу, кровь бешено металась в висках… Он удивлялся моей меткости. А мне-то стоило лишь чуть сосредоточиться — и яблоки падали в ведро у его ног. Почему я не смогла заставить себя слезть с дерева? Меня будто приковало к нему чем-то тяжелым и могучим, запутало в ветвях и не пускало. Нужно было всего лишь помыслить. Я это и сделала. Не знаю, кто владел помыслами моими, только он уже лез ко мне. С ловкостью пантеры, что ему вовсе не было свойственно, и с бесстрашием льва, хотя высота — это единственное, чего он боялся.
Да, это тогда случилось. Яблоня была старая, но крепкая. Я чувствовала, как от нее исходит щекочущее тепло, десятилетиями впитываемое из земли и с небес. Оно пронизывало мое тело. Мелкая дрожь… Напряжение… И он стал третьим звеном. И… покатилось. Живой, теплый древесный сок по волокнам ствола, кора обглодана. Дальше его горячая, нет — обжигающая кровь бесилась, бурлила под упругой кожей. И всё оно тянулось ко мне. Я была владычицей, повелительницей. Он доверчиво и щедро раскрывал себя всего. Я пила. Пила и не могла насытиться. Другой, кажется, не выдержал бы. Но его будто что-то оберегало, словно был резервный источник силы, для меня недоступный.
А между тем эта энергия наполняла меня, и скоро ей стало тесно, она рвалась наружу, рыча и метаясь. Высшая точка напряжения, меня трясло. И вот тогда… Эта проклятая мысль: «Ты будешь только моим!..» Вспышкой, молнией. Взметнулась в сознании. И понеслось. Жуткие, душераздирающие картины. Свист шин, треск, грохот, бьющееся стекло… На обочине среди придорожной пыли на сожженной траве две машины, разбитые вдребезги. И в той серебристой… Женщину выбросило на капот, перевернуло, помяло, придавило… Мутные, дикие, непонимающие глаза… Я слышала, как бешено колотилось ее сильное большое сердце. И там, под ним, тихо угасало другое, крохотное…
«Нет!.. Слышишь?! Нет!!!» Я кричала, ревела, металась. Сдавила яблоко, выжав мясистую белую мякоть. Но было поздно. Разряд уже случился. И ЭТО неизбежно…
Он не понял, обнимал, успокаивал. А сам был совсем обессилевшим. И дождь хлынул резко и угрожающе… Я думала, этот разряд нас уничтожит. Но нет. Только адская головная боль. Мозг будто ковыряли грязными скрюченными когтями. Чуть приутихло — его сырые, с испариной, глаза и соленые влажные губы. Холодный виноватый шепот: «Прости меня. Прости, что не сказал раньше. Ведь я женат…» Нет, мне не было тогда его жаль. Ни отзвука сострадания. Лишь жестокая усмешка. И я ответила ему: «Прости. Я знала это…»
Он часто вызывал у меня умиление. Когда очнулся, так наивно верил моим рассказам о том, как он донес меня до дома, легко и быстро преодолев целый километр. Хотя всё было как раз наоборот. Он потерял сознание от истощения. А я была полна сил и, кажется, подняла бы его вместе с деревом. Было не тяжело, только жутко неудобно. Приходилось постоянно останавливаться и менять положение. Дома отпоила его молоком, и организм быстро восстановил свою работу. Так происходило всякий раз. Жизнь его болталась на границе.
А во мне с каждым разом всё крепло что-то и уплотнялось в какую-то жесткую сердцевину. От нее по спирали пульсировала во мне сила необъяснимая. Она металась, свербила и не давала покоя, жаждала выхода. Один лишь помысел — и обретала она себе направление. Но, люди, знаете ли вы, как трудно властвовать над помыслами своими? Попробуйте сами.
Вон оно, значит, как… Вроде прочитал, вроде понял. Но всё никак не могу поверить. Как же это?.. Неужели и впрямь?!
* * *
А здесь, в городе, тоска еще зеленей. И небо в сухих седых лохмотьях. И деревья так нахально растопырились вдоль аллеи. И люди все чего-то мельтешат вокруг. Серьезные такие да надутые. Важные, знать. Еще бы, они по делу спешат. А я вот плетусь бог весть куда, да и нет мне дела ни до чего. Только щекочет где-то в животе какое-то тупое, упрямое раздражение.
Что это? Уперся прямо в двери больницы. Ведь домой же хотел. Зайти, что ль, теперь? У, неохота-то как… Может, не надо?
— Ну быстрее, мужчина. Чё встал-то?
Экая сердитая дама. Санитарка, небось. Видно, уж надо зайти.
Фу, опять эти белые, бесконечные коридоры. Холодные и тусклые, как переходы из одного мира в другой. Кое-где больные попадаются. Сидят в своем одиноком оцепенении. То ли спят, то ли думают, то ли пребывают где-то не здесь. А вот и нужная палата. Кому нужная? Что я могу ей сказать, чем утешить? Только бы не плакала.
Смотри-ка, даже рада видеть меня. А то я думал, что я ей тоже противен уж стал. Как всё-таки наивно-доверчивы женские любящие сердца. Ну, как самочувствие? Лучше? С чего бы это? Нашла, что ли, здесь себе какого-нибудь безрукого хромого? А хорошо бы…
— Знаешь, милый, сестра твоя ко мне сегодня заходила. Ну как какая? Двоюродная. Анна.
Меня так и передернуло. И комочек в груди задрожал часто-часто. Что ей здесь могло понадобиться? Ужель мало ей?.. Вот ненасытная…
— Вчера приехала откуда-то, я забыла, она говорила. Почему ты о ней никогда не рассказывал? Такая женщина милая… Молодая совсем, а в глазах столько… мудрости, что ли. Интересная, добрая.
Угу, добрая. Не видеть вовек бы такой доброты. Вот коварная.
— Правда, странная немного. Всё интересовалась, как здоровье, о тебе вскользь что-то спросила. Уж такая заботливая да болезная. Икону вот оставила. Помолиться меня с ней вместе заставила.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
