ее маленькую ручку. — Тебе удобно, зайчик? — спрашиваю я, потирая ее холодную ладонь. "Принести вам что-нибудь? Что-нибудь попить, поесть? Я думаю, вы, должно быть, проголодались.
Она сглатывает и кивает. “Немного еды было бы здорово.” Теперь она выглядит более настороженной, ее большие карие глаза явно насторожены. Ее страх действует на меня обоюдоострым образом, заставляя мою грудь болеть, даже когда он пробуждает ту примитивную, извращенную часть меня, которая хочет преследовать ее и отметить ее, заявить права на нее самым жестоким из возможных способов.
Подавив темный инстинкт, я подношу ее руку к своим губам и целую костяшки пальцев. — Я принесу тебе. Хотите что-нибудь, чтобы развлечь вас, пока вы ждете? Книга или…
— Я просто посмотрю телевизор.
Я улыбаюсь и протягиваю ей пульт. "Хорошо. Я скоро вернусь."
Наклонившись, я быстро целую ее в лоб и выбегаю из комнаты.
3
Хлоя
Сердце бьется неровно, я смотрю, как за высокой широкоплечей фигурой Николая закрывается дверь. Мой лоб до сих пор покалывает там, где его губы коснулись моей кожи, даже когда в голове прокручиваются грубые, полные агонии крики человека, которого он пытал.
Как безжалостный убийца может вести себя так заботливо и нежно?
Что-то из этого реально, или это просто маска, которую он носит, чтобы скрыть психопата внутри?
На самом деле я не голоден — от анестезии меня слегка подташнивало, — но мне нужно несколько минут побыть одному. Все произошло так быстро, что у меня не было возможности сформулировать свои вопросы, а тем более попытаться найти какие-либо ответы. В один момент один из маминых убийц оседлал меня, в его плоских темных глазах блестела похоть, а в следующий момент мозги его напарника были разбросаны по лесной подстилке, а Николай разрезал нападавшего на меня и угрожал вырвать ему кишки.
Сглотнув приступ тошноты, я отбрасываю воспоминание. Какими бы жестокими ни были методы допроса Николая, они все же дали некоторые результаты, и, когда сильнейший шок прошел, а мой разум очистился от тумана анестезии, я наконец-то могу подумать о последствиях того, что узнал.
Они были там, чтобы убить вас обоих , сказал мне Николай в машине, прежде чем спросить, говорит ли мне что-нибудь имя Том Брэнсфорд.
Что он и делает.
Потому что это было во всех новостях в последнее время.
Дрожащей рукой я поднимаю пульт и включаю телевизор, настраиваясь на новостной канал.
Разумеется, они освещают первичные дебаты, в которых Брэнсфорд, похоже, побеждает, что ставит его впереди во всех опросах.
Мои внутренности бурлят, когда я изучаю его изображение на экране. Если Николай говорит мне правду, это человек, ответственный за убийство моей мамы.
Молодой и подтянутый в пятьдесят пять лет сенатор от Калифорнии источает обаяние и харизму. Его густые золотисто-светлые волосы едва тронуты сединой, глаза ярко-голубого цвета, а улыбка достаточно яркая, чтобы осветить склад.
Неудивительно, что они сравнивают его с Кеннеди; он мог бы быть еще более красивым братом покойного президента.
Я ищу признаки зла на его ровных чертах лица и не нахожу. Но опять же, зачем мне? Каким бы красивым ни был Брэнсфорд, он не может сравниться с темной магнетической привлекательностью Николая, и я знаю, на что он способен. Я не единственная, кого ослепил Николай. Даже одурманенная анестезией, я не могла не заметить жадных взглядов медсестер, исподтишка бросавших на него.
Я никогда не была на публике со своим работодателем, но я представляю, как трусики спадают налево и направо, когда он идет по улице.
При этой мысли меня пронзает странный приступ ревности, и я понимаю, что отвлекаюсь от ключевого вопроса.
Почему?
Почему ведущий кандидат в президенты хотел убить меня и мою маму?
Это не имеет никакого смысла. Никак нет. Мама не могла бы быть дальше от политики, если бы жила в амазонских джунглях, а Бог свидетель, я не слежу за этими вещами. Как ни неловко это признавать, я даже не голосовала на последних выборах, потому что была слишком занята поступлением в колледж и всем остальным. Я никогда не встречала Брансфорда ни в каком качестве; У меня хорошая память на лица, а его запоминается лучше, чем у большинства.
Может быть, мама как-то с ним столкнулась? Может, в ресторане, где она работала?
Это возможно, теоретически. Высококлассный отель, к которому примыкает ресторан, посещают всевозможные VIP-персоны. Может быть, Брансфорд останавливался там во время визита в Бостон, и мама видела, как он делал то, чего не должен был делать.
Но тогда почему он хотел убить и меня? Если только… он не боялся, что мама рассказала мне все, что знала о нем?
Святое дерьмо. Может, она спрятала какие-то улики в своей квартире, и он думает, что я знаю, где они.
Взволнованный, я сажусь и со стоном падаю на груду подушек. Анестезия определенно проходит, потому что это движение причиняло боль . Много. Мне казалось, что в мою руку вонзаются горячие ножи, и остальное мое тело чувствует себя не намного лучше.
Как будто меня сбил с ног настоящий грузовик, а не убийца размером с одного человека.
Прежде чем я успеваю отдышаться и сосредоточиться, дверь открывается, и входит Николай с подносом с накрытой посудой.
Мое сердце начинает бешено колотиться, и то немногое, что я успел восстановить, опорожняет мои легкие.
Без завесы шока, притупляющей мои чувства, и суетящегося вокруг меня медицинского персонала, его воздействие на меня разрушительно, ужасающе мощно. Я никогда не встречала мужчину, который мог бы заставить мое тело реагировать, просто войдя в комнату. И дело не только в его внешности; это все о нем, от грубой животной силы в его поразительном янтарно-зеленом взгляде до ауры власти, которую он носит так же удобно, как один из его костюмов, сшитых на заказ.
Сейчас он одет более небрежно в темные джинсы и голубую рубашку на пуговицах с закатанными до локтей рукавами. Я понимаю, что он, должно быть, переоделся и принял душ, пока я была под наркозом; Мало того, что его одежда отличается от той, что он носил в машине, но и пятно на его скуле исчезло, а его волосы цвета воронова крыла влажно зачесаны назад, обнажая резкую симметрию его поразительных черт.
Мои глаза жадно скользят по его лицу, от толстых черных линий его бровей до полных, чувственных очертаний его рта. На этот раз она не изогнута в его темной, циничной манере; вместо этого улыбка на его губах теплая, с оттенком тревожной нежности.
«Я попросил Павла разогреть
