остатки и приготовить разные закуски», — говорит он, пересекая комнату и приближаясь ко мне, пока я рефлекторно выключаю телевизор. Его глубокий, шероховатый шелковистый голос ласкает мои уши, он гораздо приятнее, чем резкий тон диктора. Поставив поднос на мою тумбочку, он садится рядом со мной и начинает открывать тарелки одну за другой. «Я подумал, что ты, возможно, имеешь дело с некоторой тошнотой, поэтому у меня есть простой тост».
Ух ты. Мог ли он быть более внимательным? Если бы я своими глазами не видела, как он убивает и пытает, я бы никогда не поверила, что он способен на такую жестокость — даже с той мрачной, опасной атмосферой, которую я продолжала исходить от него.
— Спасибо, — бормочу я, стараясь не думать о его руках, держащих лезвие, разрезавшее человека, когда он протягивает мне поднос, позволяя мне выбрать то, что я хочу. Там есть все, от нарезанных фруктов до фаршированных блинчиков, мясного ассорти и различных сыров, но меня все еще тошнит, особенно когда ужасные образы отказываются покидать мой разум, поэтому я просто хватаю простой тост и горсть винограда.
Он наблюдает, как я ем с одобрительной полуулыбкой, и я стараюсь не думать о том, какое теплое чувство вызывает у меня эта улыбка — и не только в сексуальном плане. Это иллюзия, это чувство безопасности и комфорта, которое он дает мне, пережиток того времени, когда я думал, что он был хорошим человеком, у которого были проблемы с общением со своим маленьким сыном.
Я начала влюбляться в этого человека.
Нет. Я лгу себе. Я действительно влюбилась в него, настолько сильно, что даже с ужасающими разоблачениями Алины, которые звенели в моих ушах, я развернула свою машину и направлялась сюда, когда убийцы устроили мне засаду.
Его собственная сестра сказала мне, что он чудовище, и я ей не поверил. Я не хотел ей верить.
Я все еще не знаю.
«Где Слава? Как он?" — спрашиваю я, выбирая самую безобидную тему, какую только могу придумать. Нам нужно обсудить так много вещей, от мотивов Брэнсфорда до того, нахожусь ли я здесь в плену, но я еще не готов идти туда.
Последний вопрос, в частности, слишком тревожен, чтобы обдумывать его в данный момент.
— Он только что вернулся с прогулки с Людмилой, — отвечает Николай. — Алина заставила его забрать его до нашего приезда.
"А, хорошо." Я беспокоилась, что ребенок мог увидеть нас из своего окна. — О чем ты ему расскажешь… знаешь? Я машу своей праще левой рукой.
— Мы просто скажем, что ты упала на ветку. Его челюсть сжимается. — Я бы предпочел, чтобы он не знал, что ты его бросила.
— Я не… — я останавливаюсь, потому что я это сделал. Я возвращалась, но Николай этого не знает. И я не собираюсь говорить ему.
Я не хочу, чтобы он знал, как легко он меня одурачил, как даже сейчас часть меня отказывается верить, что он такой же безжалостный убийца, как и те, кто убил мою маму.
Его тигриные глаза сужаются от спекулятивного интереса. — Что ты не сделала?
"Ничего такого." Слово выходит неубедительно быстро. Я изо всех сил пытаюсь скрыть это. — Я просто имела в виду, что не оставлял его .
Словно по лицу Николая проходит грозовая туча, заслоняя собой весь свет и тепло. Его взгляд закрывается, его великолепные черты приобретают каменную твердость, как у статуи. "Верно. Ты оставил меня . Из-за того, что сказала тебе Алина.
Я тяжело сглатываю. Я тоже не уверена, что готов пойти туда, но, похоже, у меня нет выбора. Не обращая внимания на пульсирующую боль в руке, я выпрямляюсь. — Она солгала? Мой голос слегка дрожит. — Она все выдумала?
Он смотрит на меня, тишина растягивается на мучительно долгие секунды. — Нет, — наконец говорит он. — Она этого не сделала.
Что-то внутри меня увядает. До этого момента я все еще надеялся, что его сестра была неправа, что, несмотря на то, что я видела, как он сделал с двумя убийцами, он не виновен в ужасном преступлении отцеубийства. Но сейчас нет места для сомнений.
По его собственному признанию, мужчина передо мной убил своего отца.
"Что случилось? Почему… — мой голос срывается. "Почему ты это сделал?"
Он не отвечает в течение еще одного долгого нервного момента. Лицо у него чужое, темное и замкнутое. — Потому что он это заслужил. Его слова падают, как молот, тяжелые и жестокие. «Потому что он был Молотовым. Как я."
Я увлажняю пересохшие губы. "Я не понимаю." Мое сердце колотится о грудную клетку, каждый удар эхом отдается в ушах. Часть меня хочет прекратить это и с криком убежать, в то время как другая, бесконечно более глупая часть жаждет согнуть мою ладонь над резкой, бескомпромиссной линией его челюсти, предлагая утешение моим прикосновением.
Потому что под этим жестким, лишенным эмоций фасадом скрывается боль.
Там должен быть.
Он открывает рот, чтобы ответить, когда кто-то стучит в дверь. Звук тихий, неуверенный, но он убивает момент так же верно, как выстрел.
Вскочив на ноги, Николай шагает к двери, чтобы открыть ее.
«Константин разговаривает по телефону», — говорит Алина с порога. «Его команда кое-что нашла».
4
Хлоя
К тому времени, когда Николай возвращается, мой желудок скручивается, тост, который я съела, сидит внутри, как камень. Я знаю, что Константин — его старший брат, технический гений семьи, и я сильно подозреваю, что «что-то», что обнаружила его команда, связано с моей ситуацией.
Теперь, когда у меня была возможность подумать об этом, Константин, вероятно, был тем, с кем Николай знал все эти вещи обо мне с самого начала — например, тот факт, что я не писала в своих очень личных социальных сетях в течение месяца, когда я была в бегах. А еще благодаря ему Николай получил доступ к полицейским файлам и обнаружил, что они были изменены, чтобы убийство моей мамы выглядело еще больше как самоубийство.
Константин и его команда должны быть теми «ресурсами», о которых Николай упоминал во время автомобильной поездки, преимуществом, которое он имеет перед Брансфордом.
Конечно же, лицо Николая мрачно, когда он садится на край моей кровати и сжимает мою левую руку своей сильной ладонью. Его прикосновение и согревает, и охлаждает меня. — Хлоя, зайчик… — Его тон тревожно-мягкий. — Есть кое-что, что ты должен знать.
Мое сердце, которое уже галопировало в груди, делает сальто назад. Его взгляд больше не взгляд незнакомца; вместо этого в его взгляде золотого тигра читается жалость.
Что бы
