Досадливо скомкала испорченный лист, когда в дверь позвонили. «Кого еще принесло? Уж не Кротов ли?» — подумала с неудовольствием, решив затаиться. Но вот заколотили кулаками, и вмиг вынесло из-за стола. Едва успела повернуть щеколду, как дверь под чьим-то напором оттеснила ее в сторону, и в прихожую ввалился человек. Судорожно щелкнув замком, он притулился к стене, тяжело дыша и бросая на нее отчаянные взгляды.
Она пришла в тихую панику: лицо незнакомца и батник с погончиками в крови, рукав на плече разорван. За ним явно гнались, и нужно было что-то делать. Кричать? Бросаться к телефону?
— Что за детектив, итальянский или шведский? — вырвалось машинально. Лишь в следующую минуту поняла, что дело серьезное и шуточки не к месту. Поглядывая то на нее, то на дверь, парень продолжал стоять. Она отступила на несколько шагов в коридор и, вдохнув воздух, с ужасом почувствовала, как что-то застопорило в груди, сердце дернулось и ухнуло куда-то.
— Вам что надо? — спросила сипло, почти шепотом.
Покосившись на дверь, парень беззвучно замотал головой и приложил к губам палец.
— Проходите, — выдавила, сумбурно подумав: в данной ситуации приглашение весьма рискованно, тысячу раз права мама, ругая за то, что открывает, не спрашивая, кто пожаловал.
Человек молча прошел в гостиную.
— Садитесь, — кивнула Стеклова, стараясь унять нервную трясучку.
Незнакомец, озираясь, остановился посреди комнаты. Коренастый, крепко сбитый, похоже, ее ровесник — лет двадцати семи, со всклокоченным смоляным чубом и кровяной царапиной на щеке, он был столь живописен, что выглядел актером, сбежавшим со съемочной площадки. Но лицо бледное и довольно жалкое, губы подергиваются, и весь в таком напряжении, что кажется, будто неведомые силы, занесшие его сюда, вот-вот пробьют им, как пушечным ядром, бетонные стены девятиэтажки и понесут дальше.
— Садитесь, — повторила Стеклова.
Взгляд его удлиненных глаз прошел сквозь нее, и она поняла, что он прислушивается к шуму на площадке.
Раздался долгий звонок.
Парень метнулся к балкону.
— Куда?! Седьмой этаж! — придушенным голосом остановила она, плотно прикрывая за собой дверь в прихожую. — Вас здесь нет. И вообще нет никого. Успокойтесь.
Позвонили еще раз, затем хлопнул створками лифт, и все стихло.
— Ну вот, — вздохнула Стеклова, не зная, радоваться или паниковать от того, что парню уже ничто не угрожает. — Идите умойтесь, — предложила, чтобы бессмысленно не пялиться друг на друга.
Все еще прерывисто дыша, он прошел в ванную. Отстранение, будто вовсе не с ней происходит это, Стеклова взяла сигарету, спички и закурила. Зашумел сливной бачок, потекла из крана вода. Будь у нее сейчас в гостях родители, парню пришлось бы худо. Дурную мысль о том, что он мог совершить тяжкое преступление, отодвинула прочь: уж очень не походил на злодея. А когда вернулся в комнату, умытый, причесанный, показалось нелепостью подозревать этого черноглазого, со смущенной улыбкой в чем-то дурном.
— Два зуба выбили, гады, — проговорил он, слегка шепелявя и прикладывая руку к губам. — Ничего, я им тоже кое-что поотбивал.
Не совсем приличная и даже хулиганская фраза перебила нервную дрожь неприязнью. В интонациях парня почудилось нечто знакомое, не раз слышанное — так обычно изъясняются подростки, когда набедокурят. Хотя этот вроде бы не похож на инфантила.
— Почему вас занесло именно ко мне?
— Случайно. А может, почувствовал, что здесь примут.
— За вами гнались? Откуда могли заподозрить, что вы здесь?
— По глупости наследил — кровью плевался. Но, скорей всего, позвонили наугад.
Он осмотрелся, все еще прислушиваясь к чему-то.
— Где у вас тут радио?
Вопрос был неожиданным, и Стеклова не сразу ответила. Пока размышляла, зачем ему радио, он прошел на кухню, включил репродуктор и, услышав диктора, досадливо крякнул:
— Эх, музыку, музыку!
— Вам так весело? — недоуменно вырвалось у нее.
— Разве музыка лишь для веселья? — Он потер руки, будто сдергивая с них что-то. — Ну, а радиола, магнитофон или транзисторный приемник — есть?
— Да сядьте вы наконец, успокойтесь. Не до музыки мне. Всю музыку муж унес.
Парень так порывисто рванулся из кухни, что она едва успела отскочить.
— Как можно… как можно без музыки? — бормотал он, бесцеремонно расхаживая по квартире, заглядывая то в один угол, то в другой, будто все же надеясь отыскать какой-нибудь музыкальный предмет.
«Больной, что ли? — мелькнуло у Стекловой. — За ним погоня, а ему, видите ли, музыку подавай».
— Чего мотаетесь, места себе не находите? Или высматриваете, что где лежит?
Он замер, обернулся, и она устыдилась брошенной фразы.
— Извините, вырвалось.
— Ничего-ничего, — усмехнулся он. — Все правильно, все верно.
Внезапно его шатнуло, и он рухнул в кресло, откинув голову на спинку. Лоб заблестел от пота, из груди вырвался хрип.
— Вам что, плохо? — всполошилась Стеклова.
— Ничего, пройдет, — выдохнул он, судорожно вцепившись в подлокотники. Лицо побагровело, веки плотно сомкнулись, колени дрожали. Казалось, он намеренно вдавливает себя в кресло. Это был явный приступ какой-то болезни.
Стеклова метнулась на кухню за стаканом воды. Вернувшись, застала его почти спокойным, лишь слегка подрагивающим.
— Что это было? — спросила она. — И часто у вас такое?
Он залпом осушил стакан, поблагодарил чуть заметным кивком и, ничего не ответив, вновь откинулся на спинку кресла.
— Немного отдохну, — сказал виновато после небольшой паузы.
— Да-да, конечно, — согласилась она, присаживаясь на диван.
Он закрыл глаза и постарался расслабить сведенные судорогой мышцы. Что ж, раз нет музыки, надо постараться выудить ее из себя, включить в собственном мозгу. Лишь таким образом удастся сбросить излишек энергии. Правда, есть еще один способ — вода. Но ею можно и наоборот дополнительно подзарядиться. Впрочем, музыка тоже не всякая разряжает. Обратное действие оказывают марши, фуги, патетические сонаты, ритмичные танцы.
Он заказал себе шумановские «Грезы». Сосредоточился и уже через минуту закачался, поплыл на легких волнах, обвеваемый теплым ветром. Вмиг не стало ничего дурного, злого, опасного, все обрело гармонию, спокойствие, и в этой нейтральности чувств душа отдыхала от усталости и долгого напряжения. Но вот в спокойную мелодию вплелись тревожные аккорды, заглушили ее, растворили, и он с неудовольствием ощутил, что мышцы вновь наливаются упругостью. Постарался погасить эту музыку иной, умиротворяющей и даже скорбной. «Аве, Мария!» — услышал далекий голос и свободно покорился ему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
