Наилучшим выходом было бы сейчас уснуть. Однако рядом женщина, испуганная, растерянная вмешательством в ее жизнь. Неизвестно, как долго выдержит его присутствие. Из другой квартиры его бы уже давно выставили. Сверхчуткость опять не подвела: постучал в нужную дверь.
Предательская дрожь… Музыку… Музыку!
Теплая южная ночь. Лодка. Мерно скрипят уключины. Плещет вода. На морской глади лунная дорожка, уводящая в бесконечность. Ее холодное мерцание рождает звуки. Вот… Кажется, то, что нужно.
— Может, вызвать «скорую»?
Он досадливо замычал, скривился, мотнул головой. Нет, ничего не выйдет. Вздохнув, разлепил веки.
— Лучше бы вы помолчали, — сказал грубовато.
— С вами же делается что-то! — дернулась Стеклова. — А мне стоять и любоваться?
— Можете сесть.
— Спасибо за приглашение. — Она ухмыльнулась.
Он с интересом огляделся по сторонам, будто лишь сейчас, в эту минуту, его занесло сюда, и Стеклова осмотрела собственную комнату его глазами: на столе бумажный ералаш, гора окурков в пепельнице, дорожка на полу сбита, добротная люстра под потолком, стенка из трех книжных шкафов и серванта с посудой. Словом, стандартное жилье женщины со средним достатком, к тому же замотанной делами.
Парень встал, подошел к стенке, глаза его живо забегали по полкам. Было видно, что он уже немного очнулся от погони и вполне доверяет хозяйке дома, так опрометчиво впустившей его.
— Надо же… Достоевский, Пастернак, Воннегут… И где поотхватывали? На базе работаете, что ли?
— В редакции, — ответила Стеклова, недовольно подумав: будто оправдывается перед этим проходимцем. — Сами-то кто будете?
— С этого бы и начали. — Он вновь обмяк в кресле, пропустив вопрос мимо ушей. — Значит, угодил к журналистке, — произнес так, будто оценивал сказанное со стороны, и с беззастенчивым интересом стал разглядывать ее. Журналисты народ любопытный, в чем-то близкий нашему брату.
— А кто ваш брат?
Снова сделал вид, что вопрос не относится к нему. Продолжал размышлять вслух:
— Как и у нас, жажда невероятного, стремление осветить будни героическим, необыкновенным. Правда, областной газетчик не может сесть на лайнер и полететь за материалом в Калькутту или Лондон. Зато в его возможностях эдаким фертом явиться, скажем, на завод или в какое-нибудь хозяйство, где ему будут улыбаться, как кувейтскому шаху или английской королеве.
Развязный тон не понравился Стекловой. Между тем, парня понесло. Ощущение безопасности вызвало красноречие и придало смелость. Его вертлявому телу было явно тесновато в кресле, руки-ноги то и дело подергивались, будто он вот-вот собирается вскочить и умчаться в ту неизвестность, откуда явился. Раскосые глаза блестели избытком энергии и были, пожалуй, тем шлюзом, который давал ей некоторый выход…
Вероятно, он решил всерьез разозлить ее, даже попугать. Откинувшись в кресле, еще раз обвел комнату цепким взглядом:
— Недурственно живете. Книжный дефицит, хрусталек в серванте. Небось и золотишко имеется?
«Имеется, — подумала она. — Мамины сережки, две обручалки, благородно оставленные Кротовым при разводе, медальон на тонкой цепочке, подаренный родителями после окончания института. Словом, достаточно, чтобы этот бродяга, забрав все, почувствовал себя богачом».
— Вор я, — неожиданно сказал он. — Вор, — повторил он таким тоном, каким обычно говорят: инженер, шофер. И добавил: — Правда, не стандартный. — Полюбовался ее реакцией, потом как-то сразу расслабился, тело его перестало подергиваться в нетерпеливом предчувствии бега, голова склонилась к плечу, и Стеклова увидела, что парень спит.
— Вот так номер, — пробормотала она.
До сих пор не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Книги, фильмы, спектакли о жуликах и бандитах существовали в ее сознании как бы отдельно от жизни, хотя понимала, что преступность — не плод писательских фантазий. Более того, было у нее несколько личных прикосновений к опасному и темному миру уголовщины. Одно из них тянулось еще из детства, когда родители жили в небольшом приморском городке с домами из ракушечника и веселыми причалами. Сохранилась фотография тех времен: она, трехлетняя, и соседский малыш Витька Косяков, эдакие два голеньких ангелочка, лежат под солнечным зонтом на пляже. Вместе ходили в детский сад, потом в школу, но вскоре Витька отстал, сделался хроническим второгодником, а затем и вовсе бросил учиться. Отец Витьки беспробудно пил, мать не вылезала из больниц, и мальчишка часто околачивался у Стекловых. Любил бренчать на пианино, печатать с ее отцом фотографии. Уже тогда она испытывала неловкость и даже что-то похожее на вину за то, что у Витьки нет возможности иметь пианино или фотоаппарат. Кажется, почти не удивилась, узнав, что он украл у кого-то велосипед. А потом пошло-поехало: связался с шайкой безнадзорных подростков, обворовал промтоварный магазин и угодил в исправительную колонию. Отсидел, опять на чем-то попался и теперь почти не вылезал из колоний. Однажды, когда Стекловы уже переехали в областной центр, он заехал к ним с просьбой переночевать. Родители были не в восторге от его визита. Позже мать рассказывала, что всю ночь глаз не сомкнула, заметив, что Витька по обретенной воровской привычке сунул под подушку электрофонарик. Однако для нее он навсегда остался белобрысым мальчишкой с вечными ссадинами на коленках.
Но однажды вспомнила о Витьке нехорошо, хотя он был тут ни при чем. Она тогда студенткой проходила практику в районной газете, снимала комнату у портнихи — оптимистки, терпеливо ждущей счастливого переворота судьбы в свои немолодые годы. Как-то на праздники портниха отлучилась в гости, и она осталась в квартире одна. Ночью проснулась от чьих-то негромких голосов под окном. В тусклом свете уличного фонаря увидела два мужских силуэта у входной двери, которую явно пробовали открыть. Все сжалось, завибрировало в ней так, что услышала клацанье собственных зубов. Первое, что пришло на ум, беззлобно объяснить ворам: у нее нет ничего ценного и вообще последнее дело лезть в чужой дом, за это можно и угодить кое-куда. Затем спохватилась, будет ли принята во внимание ее душеспасительная речь. Вдруг пропал голос, хотела кашлем дать знак о своем присутствии и не смогла. А взломщики становились все энергичней, тогда она перевернула стул. Это заставило их насторожиться. Наконец прорезался голос, деланно закашлялась. Воры вмиг исчезли, она же до утра не сомкнула глаз.
Было еще несколько случаев, когда ей напоминали о существовании преступного мира, но все это происходило с кем-то, не рядом, без зарубок в собственной душе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
