Кэтти подняла на меня виноватые карие глаза. Она надела лучшее платье, чтобы прийти ко мне. Мир сделал все, чтобы унизить и растоптать эту женщину, но ее дух, здоровый и сильный, остался несломленным. Я почувствовал необъяснимую неприязнь к Джуниору Аллену, человеку, который так славно улыбался, а я бываю не на высоте, когда руководствуюсь эмоциями. Я им вообще не доверяю, как и многим другим вещам вроде пластиковых кредитных карточек, понижения зарплаты, страховых полисов, пенсионных выплат, сбережений на старость, тиканья часов, газет, закладных, проповедей, залогов, дезодорантов, регистратур, почасовой оплаты, политических партий, библиотечных абонементов, телевидения, актрис, торговых палат, карнавальных шествий, прогресса и предсказаний судьбы – им я тоже не доверяю.
Не доверяю всей унылой, мертвящей распланированной сумятице, которую мы затолкали в рамки такой неустойчивой сверкающей конструкции, что, кроме блеска и жалких следов неуклюжих ремонтных работ, смотреть в этом сооружении уже не на что.
Истина – в покорных глазах и невысказанное ужасное обвинение – тоже в покорных глазах измученной молодой женщины, потерявшей надежду и спокойно взирающей на тебя.
Но все это никогда не станет темой лекций жизнерадостного Тревиса Макги. Кроме всего прочего, я не доверяю полной откровенности.
– Мне надо поразмыслить об этом, Кэтти.
– Конечно, – сказала она, отставляя в сторону пустой стакан.
– Выпьете еще?
– Спасибо, но я лучше пойду.
– Связаться с вами можно через Чук?
– Конечно.
Я проводил ее до дверей. И заметил одну маленькую трогательную деталь. Несмотря на все беды и невзгоды, ее походка, походка настоящей танцовщицы, была быстрой, легкой, уверенной и словно проникнутой странным подобием радости.
Глава 2
Пройдясь по салону, я постучал в дверь и вошел в капитанскую каюту. Чистая одежда Чук была разложена на моей постели, а промокшее от пота трико, словно сброшенная кожа, валялось на полу. Из ванной доносилось невнятное пение вперемежку с шумом и плеском воды.
– Эй! – крикнул я в полуприкрытую дверь.
– Входи, милый. Я не стесняюсь.
В ванной царствовало мыло и пар. Престарелый сибарит из Палм-Бич, на склоне лет заказавший себе эту увеселительную баржу, устроил много маленьких приятных сюрпризов. Одним из них была ванна, бледно-голубое сооружение двух с лишним метров в длину и полутора метров в ширину, наполовину утопленное в полу. Чук растянулась в ней во весь рост, чуть погружаясь и снова выныривая, вся в пару, окруженная облаком черных волос. Роскошная и восхитительная. Она сделала приглашающий жест, и я присел на широкий бортик у ее ног.
Думаю, Чук года двадцать три – двадцать четыре. Впрочем, по лицу можно дать немного больше.
Ее строгие глаза напоминают очи индианок с Дикого Запада, какими их изображают на старых рисунках. В лучшие минуты лицо Чук становится властным и значительным, излучая силу и величие; в худшие порой похоже на маску переодетого для шутовского кордебалета парня из Дортмута. Но это тело, которое я впервые увидел обнаженным, было женское, ослепительное, гладкое, под аккуратными девичьими округлостями – хорошо натренированные мышцы.
Это был откровенный вызов, и я еще не знал, как к нему отнестись. Только чувствовал, что нельзя позволить себе такое всегда и со всякой, особенно с девушкой вроде Чук, наделенной душевной силой и разборчивостью. Она бросила мне этот вызов, но, по сути, была не так вызывающа, как старалась показать.
– Как тебе Кэтти? – сказала она нарочито небрежным тоном.
– Слегка пообтрепалась по краям.
– Еще бы. Как насчет того, чтобы ей помочь?
– Сначала надо многое выяснить. Возможно, даже слишком многое. Я должен, как в сказке, найти то – не знаю что. Может быть, это будет слишком долго и слишком дорого.
– Но не можешь ли ты рассуждать об этом, совершенно ничего не разузнав?
– Я могу предполагать.
– И ничего не делать?
– Зачем тебе все это, Чук?
– Она мне нравится. И жизнь обошлась с ней жестоко.
– На свете полно симпатичных людей, которых постоянно бьют поддых. У них предрасположенность к несчастью. Что-нибудь случается, и небеса обрушиваются им на голову. И ты никак не можешь этого предотвратить.
Она изменила позу и насупилась. Левой рукой я опирался о край ванны. Вдруг она вскинула длинную, горячую, блестящую ногу и влажной голой пяткой прижала к бортику мою ладонь. Ее пальчики легли мне на запястье, и я почувствовал странное слабое пожатие. Смущенная собственной дерзостью, она настороженно взглянула на меня и сказала чуть хриплым голосом:
– В воде хорошо, не правда ли?
Это прозвучало несколько нарочито.
– Кого ты из себя строишь?
Она растерялась.
– Мне просто захотелось тебе это сказать.
– Ты, Чуки Мак-Колл, весьма решительная, честолюбивая и не склонная к импульсивным выходкам особа. Мы знакомы уже несколько месяцев. Я сразу подъехал к тебе, и ты тогда выпроводила меня очень вежливо и твердо. Что теперь у тебя на уме? Вопрос ясный и прямой.
Она убрала ногу.
– К чему эта въедливость, Трев? Может, это действительно импульсивная выходка. Зачем подобные расспросы?
– Затем, что я неплохо тебя знаю. Догадываюсь, на твоем счету и так немало пострадавших.
– Что ты имеешь в виду?
– Чук, милая, для чисто сексуальных забав ты недостаточно банальна. Ты сложнее. И это лестное и неожиданное предложение должно быть частью какой-то хорошо продуманной программы, какого-то тонко рассчитанного плана.
Она отвела взгляд, и я понял, что попал в точку.
– Как бы там ни было, дорогой, ты здорово меня срезал.
Я улыбнулся:
– Если это, дорогая, просто развлечение, без претензий, условий и вечной скорби в конце, я к твоим услугам. Я тебя люблю. Настолько, чтобы не обманывать, даже если, как сейчас, безумно хочется поддаться искушению. Но потом ты увязнешь в самооправданиях, потому что, как я уже сказал, ты женщина не простая. Женщина сильная. И твое будущее – не я, даже если тебе временами что-то другое мерещится.
Я встал и еще раз взглянул на нее.
– Таковы правила, а решать тебе. Если надумаешь – только свистни.
Я вернулся в салон. Проявив характер, теперь решал, не умнее ли немножко побиться головой о стенку. На моих ладонях остались забавные маленькие канавки от ногтей. Мои уши удлинились, встали торчком и, пока я ходил взад и вперед, все время поворачивались к двери, ожидая тихих призывов.
Когда она наконец вышла, на ней были широкие белые брюки, черная блузка и красная косынка на влажных черных волосах. В маленькой полотняной сумке она уносила свой рабочий костюм. Вид был усталый, пристыженный и жалкий. Она медленно приблизилась ко мне, с моими глазами то и дело встречался ее быстрый взгляд. В этой одежде она казалась худой и совсем незрелой. Взяв пальцами, словно чашечку, ее подбородок, я поцеловал мягкий и теплый покорный индейский рот.
– Что это было? – спросил я.
– Мои счеты с Фрэнком. Довольно грязное дело. Похоже, я пыталась что-то доказать. Теперь чувствую себя последней дурой.
– Не стоит.
Она вздохнула:
– Если бы все случилось иначе, чувствовала бы себя еще хуже. Да. Рано или поздно. Так что спасибо. Ты меня понимаешь лучше, чем я сама себя.
– Мне это далось нелегко, моя дорогая.
Она взглянула на меня исподлобья:
– Что со мной такое? Почему я не могу любить тебя, а не его? Он совершенно ужасный человек. С ним я деградирую, Трев. Но когда он входит в комнату, я порой чувствую себя готовой растаять от любви. Наверное, поэтому... я так сочувствую Кэтти. Фрэнк – это мой Джуниор Аллен. Пожалуйста, помоги ей.
Я ответил, что подумаю. Проводил Чук в ласковую теплую ночь и долго смотрел вслед ее маленькой машине, с шуршанием увозившей ее со всей нетронутой зрелостью обратно к угрюмому Фрэнку. Я ждал рева аплодисментов, грома фанфар, речей и медалей. Вместо этого слышались шепелявый шепот воды, мягкое жужжание машин, проносившихся по гладкому асфальту, отделявшему нашу бухту от общественного пляжа, мешанина бессмысленных фраз, смех на катерах, алкогольные легато и песня комара, садящегося мне на шею.
Я пнул бетонный пирс и отбил себе пальцы ноги. Нынешние времена – времена партнерства, полного неприкрытого мошенничества. Считается, что место действия кишит восхитительно аморальными красотками, для которых секс – синоним лестного общественного признания. Новая культура. Такие красотки действительно есть, и они доступны в опустошающих количествах, но на всем этом отпечаток удивительной безвкусицы. Не берегущие себя женщины не могут представлять собой большой ценности для мужчин. Они становятся маленьким милым удобством, вроде полотенца для гостей. И все же их характерные словечки и томные стоны, означающие удовольствие и раскрепощенность, так же нарочиты, как вышитые инициалы на гостевых полотенцах. Акта любви достойна только гордая, сложная женщина с душой, полной глубоких, сильных чувств. И только две возможности заполучить такую. Или лжешь, омрачая отношения ощущением собственной подлости, или берешь на себя бремя душевной ответственности, соучастия и постоянства, которые по праву принадлежат ей. Есть только два способа сказать: «Люблю».
