– Если бы не устраивал, я бы его не держал. Нет, вполне годился. Расторопный, хороший ремонтник, просто незаменимый, когда время подпирает. Коллеги его любили. Все время улыбался и всегда находил, что нужно починить или подправить. Разве что был слишком вежлив с женщинами, которых обслуживал, имею в виду – с хорошенькими женщинами. Ну, втирал иногда очки. Но никто не жаловался. Откровенно говоря, я огорчился, когда он уволился. В нынешние времена люди не хотят работать.
– В денежных делах на него можно было положиться?
– Я думаю, да. Не верится, чтоб он остался кому-либо должен после того, как уволился, и если даже и задолжал, то наверняка сумел расплатиться через месяц, когда вернулся. По-моему, он каким-то образом вытянул эти деньги из миссис Аткинсон. Если так, она может жаловаться, а мне не на что.
– Где я могу ее найти?
– Видите вывеску впереди на шоссе? Сразу после нее поверните направо, поезжайте прямо до набережной и опять направо. Ее дом по правой стороне второй. Белый, невысокий и длинный.
Это был один из тех флоридских домов, которые я ненавижу. Всюду камень, кафель, стекло, алюминий. Ледяная, прямо-таки больничная атмосфера. Все эти дома кажутся просто сложной системой коридоров, тамбуром перед так и не построенным вместилищем настоящего тепла и уюта. Попав в эти комнаты, начинаешь ловить себя на мысли, что все время ждешь чего-то плохого. Чувствуешь, вот-вот распахнется дверь, тебя вызовут и прежде, чем тебя наконец отпустят, произойдет что-то ужасное. В таком доме жильцы не оставляют следов, и после их отъезда помещение выглядит так, словно здесь лишь недавно смыли кровь.
Чахлые высохшие кусты заполняли палисадник. Грязно-белый «тандерберд» примостился в двойном гараже. Свежая красно-белая вывеска гласила, что Джефф Бока будет счастлив продать это владение кому угодно. У главного входа я остановился и нажал пластиковую кнопку. В доме раздалось треньканье, потом послышалось приближающееся глухое шлеп-шлеп сандалий по кафелю. Белая дверь распахнулась, и я отбросил все, что успел навоображать о внешности миссис Аткинсон.
Она оказалась высокой стройной женщиной, на вид чуть за тридцать. Кожа резко белела в полумраке, словно изображение на мелкозернистой пленке, и чуть светилась, как у ребенка или у манекенщицы. Форма длинных прекрасных рук и хрупких запястий, темная волна волос и нежные подвижные черты точеного лица производили впечатление чего-то слишком тонко сработанного, слишком тщательно взращенного, слишком красиво изображенного и совершенно несовместимого с естественными жесткостями человеческого существования. Глаза большие, чуть раскосые, очень темные и широко расставленные. На ней были темные бермуды, сандалии и накрахмаленная бело-голубая блузка. Никаких украшений. Губы лишь слегка тронуты помадой.
– Кто вы? Что вам нужно? Кто вы?
Она говорила тихо, быстро и напряженно, прекрасные губы подрагивали. Казалось, она на грани нервного срыва и держит себя в руках с огромным трудом. От нее исходил густой и тяжелый запах бренди. Впрочем, и без того ее выдавали неуверенные движения и бегающий взгляд, который она явно не могла сфокусировать.
– Миссис Аткинсон, меня зовут Тревис Макги.
– Ну? Ну? Что вам нужно?
Я попробовал принять обезоруживающий вид. Это я умею. У меня подходящее лицо. Загорелый американец. Светлые глаза и ослепительно белые зубы на смуглой скуластой физиономии. Удачные морщинки народного героя в уголках глаз и застенчивая подкупающая улыбка, если потребуется. Мне говорили, что, когда меня вынуждают применять силу, я становлюсь похожим на дьявола, выскочившего из самых жутких закоулков ада, но мне об этом ничего не известно. В зеркале я неизменно вижу лицо этакого молодого инженера из старых фильмов, строящего мост через реку, несмотря на всевозможные напасти, вплоть до отравленной стрелы, торчащей из его мужественного плеча.
Так что вид у меня был совершенно обезоруживающий. Когда тебе что-то дано, грешно этим не пользоваться. Многие грабители выглядят как люди, заслуживающие абсолютного доверия.
Ты используешь свое лицо, чтобы строить гримасы, играть роли, подхватывать реплики. Ежедневно при каждой встрече с любым другим человеком становишься таким, каким, по твоему мнению, тебя хотят видеть или, если у тебя другие цели, как раз таким, каким не хотят. Будь это не так, спрятаться было бы невозможно.
– Я всего лишь хотел поговорить с вами о...
– Я показываю дом только по предварительной договоренности. Таковы условия. Мне очень жаль.
Этот голос и эту дикцию им прививают еще в маленьких школах, в которые они ходят прежде, чем поступить в те большие колледжи, названия которых у всех на слуху.
– Я хотел поговорить с вами о Джуниоре Аллене.
Я предвидел с полсотни возможных реакций на эту фразу, но того, что случилось, никак не ожидал. Ее глаза потускнели, точеные ноздри расширились, челюсть отвисла. Вся ее великолепная стать пропала, и поза стала уродливой.
– Вот и началось, – сказала она дрожащим голосом. – Вот и началось. Я что, подарок? Что-то было оплачено?
Она повернулась и заспешила прочь, споткнулась и чуть не упала, шагнув налево в конце прихожей. Хлопнула невидимая дверь. Я постоял в тишине. Потом услышал приглушенный звук рвоты, отдаленный, совсем тихий, агонизирующий. Лучи полуденного солнца скользнули по светлой поверхности стен. Я вступил в полумрак дома, навстречу прохладному дуновению кондиционера. Соблюдая формальности, прикрыл дверь.
Ей все еще было дурно. Быстро и без шума я обследовал весь дом. Он был захламлен так же, как и дом Кристины, но это была другая разновидность мусора. Стаканы, грязные пепельницы, нетронутая еда, одежда, разбитые в гневе вещи. Но никакие жизненные бури не могли оставить на этом ледяном доме даже царапины. Пожарный рукав, тридцать секунд – и все заблестит в каплях росы. Кроме нас, здесь никого не было. В этом большом доме она жила словно слабое и больное животное в клетке.
Я услышал звук льющейся воды и постучал в закрытую дверь:
– С вами все в порядке?
Послышалось невнятное бормотание. Слов разобрать не смог, но голос звучал скорее утвердительно. Я бродил по дому, и он вызывал раздражение. В кухне я обнаружил гигантскую посудомойку. Найдя большой поднос, я прошелся по комнатам, собирая чашки, стаканы и тарелки. Пришлось сделать три ходки. Засохшую еду счистил в мусорный бак. Макги – домохозяйка. Включив машину, почувствовал себя немного лучше. Вернулся к двери и прислушался. Ни звука.
– Эй! С вами все в порядке?
Дверь отворилась, она вышла и прислонилась к стене прямо возле ванной. Лицо мертвенно-бледное, круги под глазами стали еще больше.
– Вы согласны сюда въехать? – спросила она без всякого выражения.
– Я пришел лишь затем...
– Утром я глянула в зеркало и подумала: с чего-то надо начать, так что я хорошенько вымылась. Несколько раз намылила голову, все терла, терла, потом застелила кровать, нашла даже ящик с чистым бельем, совершенно случайно. Вам везет, не так ли, а? Удивительное совпадение, если только вы хотите начать с чистой страницы.
– Миссис Аткинсон, не думаю, что вы...
В ее взгляде мелькнула жуткая пародия на чувственность, жалкое неприкрытое вожделение.
– Надеюсь, ты в курсе всех моих привычек и склонностей, милый?
– Да выслушайте же меня наконец!
– Надеюсь, ты не рассердишься, если я сначала выпью. После нескольких рюмок становлюсь гораздо лучше.
– Я ни разу в жизни не видел Джуниора Аллена.
– Он ведь предупреждал тебя, я стала жутко костлявой и... – Она оборвала свое отвратительное повествование и уставилась на меня: – Что вы сказали?
– Я ни разу в жизни не видел Джуниора Аллена.
Она отерла губы тыльной стороной ладони.
– Зачем же вы пришли ко мне?
– Хочу вам помочь.
– В чем?
– Вы сами сказали. С чего-то нужно начать.
Она смотрела на меня не понимая, потом – с тяжелым сомнением, и, наконец, постепенно в ее глазах отразилось доверие. Прежде чем я успел ее поймать, она обмякла и рухнула с размаху, ударившись коленями о каменный пол. Скорчившись у плинтуса, она замотала головой и разразилась воющими протяжными рыданиями вперемежку с жалобными. Я сгреб ее в охапку. Когда к ней прикоснулся, ее всю передернуло. Она показалась странно легкой. Я отнес ее в спальню. Когда я уложил ее на свежезастеленную кровать, рыдания внезапно прекратились. Она замерла, как засохшая ветка. Закусив губы, следила за мной пустыми остекленевшими глазами. Я снял с нее сандалии и накрыл пледом. Чтобы ослабить свет, прикрыл жалюзи. Она смотрела на меня все так же беспомощно. Я принес табуретку, поставил возле кровати, сел, взял ее узкую руку, покрытую испариной, и сказал:
– Ну вот. Как вас зовут?
– Лоис.
– Лоис, все в порядке. Поплачьте. Пусть горе выйдет из вас со слезами. Расслабьтесь.
