Я услышал о траве бирмакара с плодами, похожими на пузыри, - из листьев ее делают примочку, помогающую при ушибах, о травах таг-ялпыз, сассык-маталь, сум-бул, мехригие, исирик и прочих, которым люди приписывают полезные, достопамятные и чудодейственные свойства. Семена этих трав я разыскал и сохранил.
Я увидел в горах необыкновенную дикую яблоню. Вся земля под ней была усыпана толстым слоем опавших и перезимовавших ее плодов. Они были сладки и сочны, с гладкой тугой кожицей, словно и не пронеслись над ними бури суровой горной зимы, словно снег не засыпал их... Я съел яблоко, а семечки сохранил.
Близ печального озера Кули-Вати-Калон, - расположенное высоко в горах, оно и летом не освобождается от ледяных пут, - видел я еще одно чудо. Среди осыпей и голых камней, где могут выжить лишь злые колючие травы мармарак и кампыр-муруш, глаз мой поразила свежая зелень. Под скалой, в небольшой пещере, бил теплый ключ, а рядом рос куст черной смородины, - о ягоде этой, сладкой и крупной, и не слыхивали жители таких высот. Я сохранил семена смородины.
Я увидел незнакомые растения - зерна их принесла в половодье река из скалистых мест, недоступных человеку. Не перечислить всего, что я видел...
Мне самому не довелось учиться, но я возлагал надежды на сына, быстрого умом и жадного к знаниям. Горе, огромное, как гора, обрушилось на мой дом, как на тысячи других, - сын мой погиб, защищая свободу и счастье Родины.
И вот, в преддверьи старости, я остался один, и все, что принесла мне долгая жизнь, лежит без пользы, как закопанное в землю сокровище. Цену золота знает ювелир. Я жду от тебя совета. Что делать?
Писал со слов Арсланкула Бобокулова секретарь правления колхоза Мирза Исмаилов".
Вот так письмо! Лучше иной книжки. Я читал, и у меня даже сердце заколотилось, как будто два квартала пробежал наперегонки. Кончил, и еще раз захотелось прочитать, но Гэлька заскучала. Она давно уже болтала ногами и вертелась на стуле.
- Подумаешь, - говорит, - черная смородина! У нас тут в саду лавровый лист на дереве растет. Лучше давай, Сережа, духи понюхаем! Их дядя Костя сделал!
Я никак не мог сообразить, что за духи. О высоких горах, о немерзнущих яблоках - вот о чем я думал. И даже зло взяло на дядю Костю - ему такие письма пишут, а он сидит тут, фокусами занимается. Духи какие-то... Но с Гэлькой спорить невозможно - как наклонит голову к плечу, так и вспомню: "И без очков - все равно..." Оказывается, духи эти в пробирках. А я-то думал - опыты... Гэлька говорит: "Это перегонкой. И на спирту". А толком рассказать не может. Она ведь только слышит, что говорят, а видеть - не видит...
И еще она сказала, что самые лучшие духи - на второй полке, в третьей с краю пробирке, и название им "Серебряный лист". Почему-то были они синие. Не как чернила для авторучки, а поголубее, и как будто светились, точно и не пробирка стоит, а лампа дневного света.
Я достал ее осторожненько, пробочку ототкнул. И как тут запахло!
Никакой цветок на свете так не пахнет - у меня защекотало в носу, и дышать стало необыкновенно приятно, как зимой на лыжах.
А уж Гэлька радовалась! Она прямо пила запах и носом, и ртом: "Ах-х, ах-х!". Потом говорит:
- Дай мне ее, Сережа, я чуточку подушусь!
Я разозлился. Ей ничего не будет, мне, в случае чего, отвечать. Может, он эти духи для подарка сделал!
- Нет, - говорю, - хватит!
И обратно в гнездышко пробирку втолкнул. Гэлька сползла со стула, присела на корточки.
- Котик! - зовет. - Базилик! Где ты, кис-кис-кисанька!
Кот - вот он, пожалуйста. Ласкается, хвост трубой. И Гэлька ему:
- Ах ты, оборванец!
Разговаривает, как с человеком, а у самой губы передергиваются. Ну, не могу я на это смотреть! Проявил малодушие. Снова достал пробирку.
- Бери, только каплю, не больше!
Она засияла. Быстренько на ладонь себе капнула. И правда, немного, по совести. А запах еще сильнее поплыл, волнами. Базилик тоже учуял. Кругами заходил, задравши голову. Орет. Я знал раньше, что кошки валерьянку любят. Может, и эти "духи" - вроде валерьянки?
А Гэлька говорит:
- Я еще капельку - волосы подушу. Мама всегда так... В волосах запах всю жизнь держится!
Не успел я опомниться, она уже на голову капает. И тут Базилик как ее всем туловищем под колено двинет! Рука дернулась, и чуть не полпробирки выплеснулось на лоб!
Она как закричит:
- Ой, ой, жжется!
Ну, не помню, как: я кота - ногой, пробирку - рукой, а другой рукой платок шарю, и как назло, нет его в кармане, конечно. Схватил полотенце, давай вытирать. А Гэля очки сбросила, глаза кулаками натирает и кричит, словно ей зубы рвут:
- Ой, жжет, больно!
Подвел я ее к раковине, тихонечко синее это смыл, полотенцем промакнул. Она затихла, только дышала еще со всхлипом. Коту, конечно, наподдал я как следует - он так и выстрелил с крыльца.
- Ой, ругать меня будут! - плачет Гэлька.
Конечно, по головке не погладят за такие номера. Надушилась! Я прикинул на глаз пробирку: и половины не осталось. А вот если все поумному... Я говорю:
- А при чем тут ты? Кот пролил, нашкодничал.
Она головой мотает.
- Ну, и побьют его. А он даже сказать не может, что не виноват... Я же духов захотела!
Полез я в затылок.
- Ну, чего там... Больше всех - моя вина. Постарше, кажется. Так и скажи дяде: Сергей натворил дел.
Опять не согласна:
- Нет, я все скажу, как было... Только... Одного не скажу - что больно было. Мама будет волноваться. А зачем - ведь все уже смыли.
На этом и порешили. Я скоро домой пошел: чего еще тут дожидаться!
На другой день мать заявляет:
- Избегался ты. На себя уже не похож, глаза ввалились. Одевайся поприличней, едешь с нами в Бахчисарай.
Я и так и сяк - ни в какую, едешь и все. Конечно, в другое время почему не поехать? А тут я все время думал: Гэлька там ждет и уж, ясное дело, решила, что я струсил, от ответа ушел.
И все мне было ни к чему. По дворцу какому-то ходим, а я и не смотрю. Вдруг все застыли. У стены - вроде умывальника, с чашечками мраморными. Из одной в другую вода перекапывает. Слышу, люди шепчутся:
- Вот он, фонтан Бахчисарайский!
Этот и есть? И Пушкин про него целую поэму написал? Да, неважно тогда обстояло дело с фонтанами. У нас, на Театральной площади, куда! В три яруса бьет, а вечером подсвечивается разными цветами.
Поздно уже к себе вернулись. А на другой день снова поездка назначена. До крику дошло. И все напрасно.
Так четыре дня промытарились. К вечеру в какой-то парк попали, уж и не помню, где. В кино билетов не достали, катер - через полтора часа. Сели перед открытой сценой. Там стол устанавливают, и ящик такой высокий, чтоб за ним человек говорил. Народ собирается, толкуют, что лекция будет. Лекция так лекция - мне уже все равно было, лишь бы ноги вытянуть да чтоб в глазах ничего не мельтешило. И чтоб можно было подумать.
Только маме это почему-то не нравится. Сейчас же начала:
- С ним разговаривают, а у него глаза в космосе... И какими это мировыми проблемами ты занят, хотелось бы знать?!
Я и вправду никогда столько не думал, как в последнее время. О разном. Больше - о людях. Каково тем, у кого ноги нет или руки? Или таким, что ничего не слышат? Ни моря, ни ветра? Или таким, как Гэля?.. Как им жить? Один раз она берет в руки лист кувшинки и говорит: "Оранжевый!" А он зеленый, конечно. "Почему это?" - думаю. И вспомнил: рыбки! Они гладкие, холодные, и лист такой же. Вот как она понимает... Или объясняла мне: "Улитка низкая, а лебедь высокий!" И все... А скажи ей: "Лебедь красивый!" Надо же объяснить. А как? И так будет жить человек всю жизнь, не зная, что такое красивый. Ну, читать ее учат, по выпуклым буквам. Но много ли таких книг? И вот, как подумаешь, на душе делается, будто ты в чем-то виноват. И ты, и все люди, у кого все целое, не больное...
Я вспомнил: ящерица. Схватишь ее - хвост в руке остается. А потом вырастает новый. Вот если бы у человека так!.. Изучить это надо. Добиться. Ведь узнали же люди, что надо оспу прививать. Или уколы - от брюшного тифа. Надо только как следует взяться - ну, зубы стиснув, не отступая...
Я так раздумался, что не заметил, как человек взобрался на сцену и встал за высоким ящиком. И вдруг подтолкнул меня знакомый голос.
- ...несколько отступлю от намеченной темы лекции...
Это был дядя Костя - вот дела! В костюме, с галстуком, солидный, будто директор школы. Я даже съежился, вспомнив про нашу с Гэлькой оплошку. Но он, конечно, не видел меня, а стоял себе и читал лекцию, как всякий ученый. Пока все это сообразилось, дядя Костя уже много кой-чего наговорил. Я начал слушать вот с каких слов:
- ...сотни неизвестных прежде алкалоидоносных, гликозидосодержащих, ароматических и других фармакологически активных растений... Из них получены вещества, понижающие кровяное давление, способствующие заживлению ран, успокаивающие нервную систему...
Слова все были такие длинные, сонные, - я зевнул и долго ничего не слушал, потом вдруг ухо опять поймало понятное:
