– Идём назад.
Никто не стал возражать. Все измучены жаждой, все устали не меньше Соснового Корня и все признают его главным. Никто не перечит.
Отряд молча двинулся назад. Сосновый Корень опять впереди, остальные трое за ним, ступают след в след, как полагается, Сосновый Корень – главный, но ему не по себе. Он колеблется. Может быть, всё же стоит рассыпаться и подняться каждому на свой холм, чтобы увидеть далеко во все стороны – так надо бы сделать для пущей надёжности, чтобы никто потом не смеялся, чтобы никто потом не винил, не глядел с упрёком на главного, на Соснового Корня, ведь это его шаман послал в разведку, но… Сосновый Корень остановился, и остальные трое тоже, молча глядят на него, ждут, что же он скажет, а у него так пересохло в горле, язык присох к нёбу и перед глазами огненные круги. Сосновый Корень может вовсе упасть, зачем они так быстро выпили всю воду, зачем так мало взяли воды… Надо было кого-то постарше послать шаману вместо Соснового Корня. Тогда бы хватило им воды. Тогда бы поднялись на холмы. И, может быть, что-то увидели бы. Может быть. А теперь надо идти, назад надо идти. Отступать. Покуда они не свалились от жажды. Покуда не стало их кровью рвать.
Надо идти, но Сосновый Корень стоит. Кажется, ему начинает мерещиться. Он что-то слышит. Не только слышит, он даже видит посреди огненных кругов. Ворон летит. Длинноклювый. Откуда здесь ворон? Ему мерещится. Но ворон каркает. Три раза каркает. И летит прямо на холм. Ворону легко. У него крылья. Ему легко. А Сосновому Корню – трудно.
– Там может быть вода, – говорит Канюк. – Там за холмом должно быть сухое русло. Там могла остаться вода.
Сосновому Корню трудно. Но он ведь здесь главный. Он пойдёт и проверит. Его язык отлепился от нёба:
– Сосновый Корень поднимется на холм.
Никто не возражает. Им тоже трудно. Стоят и пошатываются. Если там есть вода, тогда они спасены, тогда… Но Сосновый Корень уже ни о чём не думает. Он весь сосредоточился на цели. Ему нужно подняться на холм, добраться до самой вершины и поглядеть. Он не может терять свою цель, он смотрит вперёд и вверх, он должен подняться - и он поднимается. Ноги вязнут в песке. Ногам горячо. Босым ногам горячо, песок обжигает, наверное, обжигает. И солнце – оно во всю ширь, оно всюду, отовсюду слепит, но Сосновый Корень должен подняться на холм, это последнее, что он должен, а после… Но про «после» он уже не знает – подняться, только подняться. Перед глазами всё кружится, песок полыхает, марево, одно только марево. Ноги будто в огне, горят ноги. И всё же Сосновый Корень поднялся на холм, сделал как надо и – с ним что-то случается. Разом. Мгновенно. Нет больше солнца, нет жажды, жары. Всё исчезло. Он видит мамонтов. Идут!
Сосновый Корень падает. Не от бессилия, а по-охотницки падает. Левой рукой подаёт знак назад, туда, вниз, а сам – ему нужно пересчитать. Он пытается пересчитать. Пальцы левой руки, локоть, предплечье, плечо… пальцы правой руки… пальцы левой ноги… лодыжка, колено. Нет, сбился. Много мамонтов. Много. Понуро бредут. Жарко им. Жарко. Как и ему. Не легче. Идти далеко. В сухом русле совсем нет воды. Даже мамонтам не добыть. И они идут к реке. К настоящей реке, большой, с прохладной водой, где много-много воды, которую никогда никому не выпить. Никогда не выпить. Впереди Старая Мамонтиха, вожак, как полагается, дальше самки, детёныш, есть и самец, взрослый самец. Сосновый Корень несколько удивлён: что делает в таком стаде взрослый самец? Однако он слишком задумался, он должен быть осторожен, нельзя выдать себя, никак нельзя, а в конце стада один поднял хобот, направил как раз на холм, в его сторону, нюхает… молодой мамонт, на лбу глубокая впадина, словно из двух долей лоб, нюхает… Сосновый Корень его понимает. Сосновому Корню вдруг хочется встать, просто встать, чтоб тот не нюхал, чтобы не мучился, не предчувствовал… ведь им всем быть убитыми, скоро, всем, этот мир так устроен, что все убивают, и люди… охотники. Сосновый Корень тоже охотник, не просто охотник, а главный… разведчик – и он не встаёт. Он подавил в себе смутное, чуждое смутное, как прежде подавил жажду и зной, он теперь тщательно запоминает направление, ведь ему бежать в стойбище, два дня бежать или три, он сам побежит, никому не доверит, сам принесёт долгожданную весть, и жена его будет довольна, жена его обрадуется, но чтобы такое случилось, он твёрдо запоминает направление мамонтов. Ведь когда он побежит, его след должен быть далеко от пути стада, чтобы мамонты не смогли учуять его след, он не должен ошибиться.
Сосновый Корень уже ползёт вниз, тихо ползёт по склону холма, потом приподнимается, встаёт, но и сейчас ему нельзя бежать, потому что у мамонтов чуткий слух и даже из-за холма они могут услышать ногами, как под охотником осыпается песок. Сосновый Корень осторожно ступает – он уже начал свой забег, он уже несёт весть.
Внизу тоже всё поняли. Все глядят на него, замерли, не шелохнутся. Теперь им оставаться и следить дальше. Вести. Сопровождать.
Есть. Нашли мамонтов. Обнаружили. Шаман не ошибся. Не ошибается Еохор.
****
От горячего солнца невозможно укрыться, у него мириады хвостов, будто рой мошкары, и каждый из этих хвостов так и норовит хлестануть жаром по усталой спине – и некуда львице деваться. Попросту некуда.
Сильная Лапа поднялась на ноги, попробовала оглядеться и тут же зажмурилась. Повсюду сверкает на солнце выгоревшая пожухлая трава, и негде взгляду зацепиться, как негде отдохнуть набитому животу. Солнце и солнце.
Хвост львицы обмахивался сам по себе – и вдруг кто-то поймал хвост на взмахе и укусил, будто шершень. Львица сразу же дёрнулась, огрызнулась – и замерла на полурыке. Конечно, это был он, её Детёныш, выскочил из травы и вцепился в хвост матери повыше концевой кисточки, поймал добычу. Поймал.
Однако такой добычи малышу показалось мало. Он отпустил хвост, протиснулся между задних лап и вцепился в сосок. Львица тут же с готовностью плюхнулась на бок. Малыш почему-то испугался, не понял манёвра и вскочил на упавшую мать, прошёлся по раздутому от еды животу и по рёбрам тоже. Львица снова дёрнулась, оторвала от земли голову, словно хотела сказать, что не ходят у львов по животам, не полагается – она что-то подобное рыкнула, но львёнок будто не слышал. Преспокойно завершил свой пробег через всё материнское туловище, соскочил на землю, оббежал обратно вокруг и теперь только по-настоящему вцепился в сосок. Проголодался охотник.
Мать опустила голову, повернулась больше на спину, поджала задние лапы, полностью обнажив белый живот. Детёныш урчал, глотая молоко – и в груди матери тоже что-то урчало, словно и она сама глотала вместе с ним, будто пила сама. И это было приятно, приятней всего: приятней, чем убивать, чем хлебать кровь, чем рвать плоть, приятней всего… будто сама ты детёныш, будто кто-то щекочет тебя, сильный, могучий, не боящийся никого – и ты вся в его власти, он тебя защитит, он не бросит, ото всего защитит, даже от солнца.
