Вроде все складывалось отлично – устроился в «Приморской», время не поджимало, и люди вокруг неплохие, и погода хорошая. Так в чем же дело?
Ну, прежде всего, конечно, преферанс. Опять не удержался, даже здесь, сейчас, когда голова нужна ясная, а нервы спокойные. Ему уже не тридцать, пора уметь сдерживать себя. Не отдыхать приехал, дело предстоит такое, какого даже в его многолетней практике, пожалуй, еще не было.
Друянов нырнул, хотел достать дно, но, когда оставалось совсем немного, в уши навалилась невыносимая тяжесть и он судорожно рванул вверх. Отдышавшись и успокоившись, он снова лег на спину.
На преферансе надо поставить точку. Соблазнился пулечкой, благо, партнеры подобрались сильные, что на курорте редкость, да и живут рядом.
Инженер – мужик на первый взгляд симпатичный, ловкий, добродушный, с быстрым простонародным говорком. Видимо, скромный. Сказал вскользь, что был где-то на Севере, на стройке. На вопрос ответил шутливо: так, один мост, ничего особенного. Заметно, что человек давно не отдыхал. Всем доволен, всему радуется.
Казаков? Не очень приятный тип. Может быть, не надо было с ним знакомиться? Но очень это интересно, посмотреть на такого Казакова в быту. И то хлеб. В любом человеке что-то есть. Главное, найти, и тогда уже легче. Есть за что уцепиться.
Ничего Друянов с собой сделать не может. Подвергает сомнению слова и поступки окружающих.
Шахов – спортивный работник. Вчера в Москве был большой футбол. А он даже результатом не поинтересовался. И лексикон не тот. Спортсмены – те с утра до вечера: координация, реакция, федерация. И гимнастику их палкой не заставишь делать. Все равно что кормить ребенка манной кашей. Только и остается, что физиономия да сила. Тянет его, Друянова, к сильным людям.
Друянов попытался переключиться на деловые размышления, но в голову упрямо лез вчерашний мизер, который нахально сыграл Шахов.
Друянов поплыл к берегу. Потом он обедал, отдыхал, а часов в восемь вышел на улицу, погулять около гостиницы. Где-то рядом звенела гитара, и глухой голос пел что-то сентиментальное.
Друянов обогнул клумбу. На лавочке, за акациями, в окружении бронзовой молодежи сидел Шахов. Чуть склонив голову, как бы прислушиваясь к инструменту, он перебирал струны гитары.
Гвоздики алые, багряно-пряные,Однажды вечером дарила ты...
Друянов подошел ближе и молча встал за спиной Шахова. Тот перестал петь и вынул из кармана папиросу. Сразу две зажигалки подставили Шахову свои услужливые языки. Он затянулся и оглядел ребят.
– Вот так, синьоры, простенько, но со вкусом, – сказал он.
Окружающие одобрительно зашумели. Круглолицая девушка с выгоревшей челкой и облупившимся носом смотрела на Шахова как завороженная.
– Ну что-нибудь еще, ну последнюю, – просила она.
Другие девчонки шушукались, то и дело поглядывая на Шахова. Мужская половина сдержанно молчала, давая понять, что каждый член их клана обладает полным суверенитетом.
Шахов перебросил папиросу из угла в угол рта и опять наклонился к гитаре.
– «На бульваре Гоголя опадают клены...» – начал было он, но вдруг выпрямился и отдал гитару белобрысому соседу. – На сегодня все. Видите, меня ждут. Я должен этому человеку, – сказал он, показывая на Друянова, – энную сумму денег. Так что извините.
Шахов встал, взял Друянова под руку, и они пошли к гостинице.
– Александр Викентьевич, – Шахов прижал локоть собеседника и заглянул ему в лицо, – когда приговор приведете в исполнение? Я имею в виду снятие шкур?
– Это барахло можете оставить себе. Никакой ценности они не представляют. Но с деньгами у вас будет плохо.
– Тем более, – заразительно рассмеялся Шахов.
Друянов еще вчера обратил внимание на это «тем более», произносимое Шаховым часто невпопад.
– Где же наши братья-разбойники? – спросил Шахов, входя в холл гостиницы. – Проверим сначала ресторан. Заодно и перекусим перед боем.
Шахов широко распахнул перед Друяновым массивную дверь.
В накуренном пьяном зале гремела музыка, официанты напоминали марафонцев на финише, а танцующие пары могли быть прекрасной иллюстрацией к диссертации на тему «Последний день Помпеи». Но и по этому залу Шахов шел легко, как по пустынной аллее, и Друянов старался держаться за его широкой спиной.
У одного из столов разгорался скандал. Буянил Казаков, защищая два свободных места.
– Брек, – сказал Шахов, вставая между Казаковым и его оппонентами и вынимая из их рук уже потерянные было для компании стулья.
– Садитесь, Александр Викентьевич. Я же говорил, что друзья ждут нас, – Шахов поставил Друянову стул.
Казаков, увидев в Шахове человека, руками которого можно одержать быструю и красивую победу, сделал шаг вперед.
– Сядь, Игорек, – ласково сказал Шахов и повернулся к наступающей паре претендентов. – Вы ко мне?
Претенденты были еще недостаточно пьяны и правильно оценили обстановку.
– Да что вы, мы ничего, – сказали они в один голос, – раз занято, то законно. – И, стараясь держаться прямо и независимо, пошли между столиками.
– Пьяных не люблю, – сказал Шахов, садясь за стол.
Приходько сидел здесь же, разливая водку и пиво, раскладывая закуску.
– Надо было двинуть разок, – воинственно расправил плечи Казаков, – ишь, сосунки.
– Бросьте, все исключительно замечательно. Здесь ссоры ни к чему. Курорт, отдых, да и иностранцы рядом, – сказал Приходько, довольно потирая руки. По-хозяйски оглядев накрытый стол, он подвинул пришедшим чистые тарелки и налитые рюмки. Друянов оглянулся и увидел, что за соседним столом действительно сидит шумная компания иностранных туристов.
– Ничего веселятся загнивающие капиталисты. Так и смердит от них деньгами и благополучием, – Казаков, скривившись, смотрел на женщину лет сорока, которая, держа в руках полный бокал, быстро говорила что-то своему веселому соседу. – Поужинал бы я с этой молодящейся красоткой, – продолжал Казаков.
– За отпускников, – Шахов поднял рюмку.
– Вот-вот, к черту капиталистов! За заслуженных отпускников, – Казаков торжественно встал.
Только сейчас Друянов заметил, что Казаков уже порядочно пьян. Это нарушало планы, и он, взяв у Казакова рюмку, поставил ее на стол: «Хватит».
– Вы мне не папа, слава богу, – Казаков посмотрел на Друянова пренебрежительно. – Но могу и не пить. Как остальные?
– Точно, – Приходько отодвинул свою рюмку, – мы уже.
Через минуту он вышел из-за стола и вернулся с официантом. Того шумно требовали со всех сторон, но он шел за маленьким Приходько, как привязанный.
– Пять двойных кофе и счет, – сказал Приходько, – но получите сначала.
Все полезли в карманы. Но он быстро расплатился и подтолкнул официанта. Тот поспешил за кофе, отмахиваясь от возмущенно тянущихся с других столов рук.
Умеренность Приходько поражала Друянова. Узнав, что инженер приехал с Севера, он приготовился наблюдать эдакий купеческий разгул с черной икрой и водкой в начале, с песнями и маловразумительными разговорами в конце.
Когда кофе был выпит, Друянов поднялся, с нарочитой торжественностью оглядел присутствующих, достал из кармана колоду карт и сказал:
– К барьеру, уважаемые, к барьеру.
Шифротелеграмма. МОСКВА. УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК. ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО ИНОСТРАНЦА ОБЪЕКТ НЕ ВСТРЕЧАЛ. СВЯЗЕЙ НЕ УСТАНАВЛИВАЕТ. ПРИ НЕОБХОДИМОСТИ СВЯЖУСЬ С МЕСТНОЙ МИЛИЦИЕЙ. МОЙ ПАРОЛЬ: «РАД ПОЗНАКОМИТЬСЯ, Я ПРИЕХАЛ В ГОРОД РАБОТАТЬ».
Снова Казаков
Казаков проснулся раньше обычного и стал изучать пылинки в солнечном луче. Ни солнце, ни утренняя прохлада, ни даже вчерашний выигрыш – ничто его не радовало. Мысли, как пылинки, суетились и пропадали.
Неделя уже прошла, с каждым днем все труднее заставлять себя не думать о предстоящей операции. Неуверенность и приступы подозрительности отравляли последние дни отдыха.
Он встал, распахнул дверь на веранду и охнул. Вчера, играя в волейбол, он выбил палец.
– Виктор, кончай решать свой ребус-кроссворд. Идем скорее, – раздался внизу недовольный девичий голос.
Казаков вышел на балкон. Тоже заботы! Рядом что-то скрипнуло. Он быстро повернулся. Никого. Веранда была пуста. Так и свихнуться недолго.
Казаков вернулся в номер, захлопнул дверь и выругался. Большой палец на правой руке напомнил о себе острой пульсирующей болью. Он вызывающе торчал, как сварившаяся сарделька, которую вынули из кипятка за секунду до того, как ей положено лопнуть. Боль на время отвлекла Казакова от мрачных размышлений, и он смотрел на свой распухший палец даже с любовью.
Потом он стал готовиться к сложной процедуре. Достал стаканчики, кремы, бритву, оселок, кисточку. Но тут же понял, что побриться не сможет. Опасная бритва и выбитый палец не соглашались на мирное сосуществование.
Теперь иди в парикмахерскую. Обдерут физиономию, как наждачной бумагой. От такой мысли Казакову стало себя совсем жалко, и он с тоской посмотрел в зеркало.
