Следует ли, принимая во внимание сказанное, видеть в фантастической повести Стругацких изложение программы действий при возможной встрече в космосе с человечеством, находящимся на низком уровне общественного развития? Конечно, нет, и в этом убеждает хотя бы то, что изображенное в повести феодальное государство представляет собой довольно тщательную кальку земного средневекового общества: типичные средневековые установления и институты, королевская власть, придворные церемонии и пышные титулования, спесивая и невежественная аристократия, набирающее силу третье сословие мещане и лавочники, и, наконец, трудовой люд - крестьяне и ремесленники, задавленные непосильным трудом и разоренные поборами, войнами, грабежами, конечно, возможность встречи с подобным обществом в космосе практически равна нулю.
И все же такое необычное решение проблемы воздействия, которое можно было бы назвать скрытым контактом, и все доводы, приведенные для его обоснования и защиты, понадобились писателям не только для создания живописной и богатой возможностями ситуации в духе "Янки при дворе короля Артура", но и для того, чтобы раскрыть хоть в какой-то мере всю необычайную сложность, специфические трудности, тяжелый груз обязательств и ответственности, который ложится на активную, действующую сторону при подобных контактах. Последнее тем более необходимо, что в нашей фантастике нередки случаи чересчур прямолинейных и простых трактовок этой темы. Так, например, рассказ М. и Л. Hемченко "Случай на полуострове Маяковского", в котором изображается неудачная смехотворная попытка посланца Ватикана обратить в католичество аборигенов Венеры - венантропов, живущих первобытнообщинным строем завершается констатацией успехов советской научной делегации, завязавшей контакты с венантропами: вскоре после неудачной миссии католического священника подросток - вен Йоф возвращается на Венеру после окончания Батумского сельскохозяйственного техникума. "Все рвался домой, скорей взяться за работу: ведь он пока единственный на всю Венеру дипломированный агроном из местного населения" (98). По своему комическому эффекту такой вариант приобщения к цивилизации не уступает, пожалуй, высмеянной в рассказе безнадежной попытке "окатоличить" венерианских дикарей, хотя нельзя не признать, что авторы руководствовались вполне благородными намерениями.
Кроме того, своеобразие сложных, исключительных условий, в которых работают на планете посланцы Земли, служит логическим и художественным обоснованием центрального противоречия и конфликта повести. "Трудно быть богом" - произведение не историческое, а фантастическое, и рассказ о событиях, происходящих в Арканаре, это не просто художественная материализация типичной обстановки европейского средневековья. Есть в повести ряд отступлений от исторического принципа, есть и моменты, которые, присутствуй они в историческом произведении, были бы определены как модернизация. Сюжетно эти отступления и моменты оправданы тем, что действие происходит на другой планете, история которой не может буквально повторить земную. Как раз возможность такой разницы, принципиального несходства и не была учтена земными историками, разрабатывавшими план эксперимента по проверке на планете "базисной теории феодализма", созданной исключительно на основании анализа закономерностей исторического опыта Земли. Hо вот в какой-то момент участник эксперимента историк Антон, а для жителей Арканара - дон Румата Эсторский - осознает, что "положение в Арканаре выходит за пределы базисной теории" (99) и что назревает то, чему нельзя подыскать точной аналогии в истории Земли и что условно можно охарактеризовать как средневековый фашизм. И хотя этот фашизм связан не с империалистическими монополиями, а с происками Святого ордена, приход его к власти обрисован в достаточной степени убедительно. Предварительно агент Святого ордена в Арканаре, интриган и властолюбец дон Рэба, глава им самим созданного Министерства охраны короны, осуществляет с помощью охранной гвардии "серых рот", состоящих из невежественных сыновей торгашей и лавочников, крестовый поход против инакомыслящих, "книгочеев", "грамотеев", короче всех потенциальных врагов нового порядка, и расчищает дорогу "святым отцам". Затем следует убийство короля и государственный переворот, новая резня и уничтожение "зарвавшегося серого руководства", высадка в Арканарском порту монастырских дружин, присоединение бывшего королевства к Области Святого Ордена и водворение в нем нового порядка, суть которого сводится к трем простейшим установлениям: "слепая вера в непогрешимость законов, беспрекословное оным повиновение, а также неусыпное наблюдение каждого за всеми" (100). Однако было бы, конечно, ошибкой полагать, что, пользуясь фантастической формой, писатели здесь сделали заявку на некое социологическое открытие и утверждают возможность прихода к власти диктатуры фашистского типа в условиях феодализма, хотя в истории европейского средневековья, например, действительно много жестоких, мрачных, внушающих ужас и залитых кровью страниц и не зря фашистский режим называли возвратом к средневековому варварству. Средневековье и фашизм "наложены" в повести, во-первых, для того, чтобы создать исключительную ситуацию высокого драматического накала, поставившую героя перед необходимостью выбора между принятой земными историками тактикой "бескровного воздействия", осторожности, терпения, выжидания и тщательной маскировки и диктуемой чувствами потребностью срочного и резкого вмешательства, чтобы предотвратить ужасающие зверства и бесчинства, ежесекундно совершающиеся в Арканарском королевстве. Теория и целый ряд разумных доводов и соображений свидетельствуют в пользу того, что земляне должны проявить максимум терпения, выдержки, снисходительности, должны помнить, что в большинстве подобных случаев нет виновных и преступников, что люди таковы, какими сделало их воспитание, время, среда, что они "не ведают, что творят", что задача землян - помочь им, а не утолять свой справедливый гнев. Hо человек не может не принимать близко к сердцу заботы, волнения и несчастья себе подобных, и, оказывается, далеко не всегда позиция божества, все видящего, знающего, понимающего, преисполненного скорби и жалости, но предоставляющего событиям идти своим чередом, так как невозможно изменить одним ударом природу человеческую, совпадает с требованиями человечности. "Братья мои, подумал Румата. Я ваш, мы плоть от плоти вашей. С огромной силой он вдруг почувствовал, что никакой он не бог, ограждающий в ладонях светлячков разума, а брат, помогающий брату, сын, спасающий отца" (101). И это братское, сыновнее чувство велит действовать даже в том случае, если разум предупреждает, что любое активное вмешательство скорее всего окажется напрасным, действовать во имя человечности. Поэтому и эмоциональный срыв Руматы, его отчаянный и неравный поединок с "черными силами" по-человечески оправдан, хотя, возможно, ничего не изменит в общем ходе исторического процесса.
Совмещение в фантастической повести разновременных планов понадобилось также для того, чтобы нарисовать обобщенный, гротескно-сатирический портрет тех социальных пороков, которые на протяжении столетий мертвым грузом тянули человечество к прошлому, служили реальной опорой реакционерам всех мастей и оттенков и которые и по сей день угрожают будущему человечества. Речь идет прежде всего об особенностях удивительно стойкой и живучей обывательской, мещанской психики, сущность которой мало менялась с течением времени, лишь внешне приспосабливаясь к новым условиям и обстоятельствам. "Серые штурмовики" дона Рэбы, вооруженные мясницкими топорами, это не только невежественные и фанатичные обыватели средневековья, искренне считающие всех книгочеев и грамотеев колдунами и слугами дьявола, это серость, узость, посредственность, самодовольно претендующая на абсолют, стремящаяся переделать мир по своему образу и подобию, утвердить повсеместно свой мещанский, обывательский идеал. Вот откуда тот гнев и ненависть, которые с ужасом ощущает в себе герой вместо положенных для "божества" жалости и терпения: "Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю... Hе жалею, нет - ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым" (102).
Приспосабливаясь и перекрашиваясь, мещанство вступило в атомный и космический век, сохранив узость и косность мышления, ограниченность или полное отсутствие духовных запросов и интересов, сочетав их с отчетливо потребительским отношением к жизни. Обывателя не переделаешь, предоставив ему максимум материальных благ, поселив "в самых современных спектроглассовых домах" и научив "ионным процедурам" (103). Очевидно, полагают писатели, где-то, быть может, в сравнительно недалеком будущем человечеству еще предстоят решающие, последние бои, в которых "серость" должна потерпеть поражение и уже в обществе, свободном от классового угнетения, исчезнуть как реальная сила навсегда. Один из этапов такой борьбы с мещанством изображен Стругацкими в их повести-предупреждении "Хищные вещи века", в которой описываются тягостные последствия наступления "изобилия" в фантастической Стране дураков, населенной по преимуществу мещанами. "Возможно, при мирном и постепенном переходе к социализму в некоторых высокоразвитых капиталистических странах веками взлелеянная традиция мещанства возьмет верх, - пишет по поводу этой повести А. Ф. Бритиков. - Тогда, показывают Стругацкие, развернется битва за души людей. Битва, быть может, самая сложная, ибо противник неуловим, он - в самом человеке, вступающем в освобожденный мир с наследством проклятого прошлого" (104).
