свидетелей…
– А тут никаких свидетелей нету! – парировал Фирс.
– Мне нужен кучер и унтер-офицер Щеколдаев.
– Так вот и иди в лакейский домик, они тама. – При этом камердинер переступил порог и показал, куда нужно идти.
– Хорошо! – кивнул Самсонов. Приличия были соблюдены, и теперь он мог, не упав в глазах подчиненных, идти в лакейский домик составлять протокол.
На следующий день об этом странном нападении написали губернские газеты.
Всегда пафосный, когда дело касалось исполнительной власти, «Глагол» сообщал: «Вчера вечером на возвращавшегося домой губернатора Можайского не установленным пока лицом совершено дерзновенное нападение, но, благодарение богу и решительным действиям охраны, оно было пресечено в самом зачатке. Его превосходительство живы и здоровы, а вот нападавшему, коварно использовавшему темноту и слякоть, удалось скрыться. Полиция, определив круг подозреваемых лиц, ведет успешные поиски злоумышленника…» Люди бывалые в этом месте чтение прерывали. Те, кто был попроще, сплевывали на пол, а у тех, кто имел воспитание, на лице появлялась ехидная улыбка.
Потому что все написанное, за исключением самого факта нападения, было неправдой. Никто не определял круг подозреваемых лиц, и никто никого не искал… Да и кого искать? Пойди его найди! Он уже, наверное, вон где!
А вот «Губернский патриот», газета, издававшаяся на средства дворянского собрания и мягко оппонирующая исполнительной власти, была не столь благозвучна в определениях, как «Глагол». Нападение на губернатора она назвала курьезным и первой выдвинула предположение, что гнутая серебряная ложка, неизвестно каким образом попавшая в руки его превосходительства, и есть тот самый блестящий предмет, который и губернатор, и его охранник Щеколдаев приняли за нож.
О нападении на губернатора в Татаяре какое-то совсем непродолжительное время поговорили и благополучно забыли, но ненадолго. История эта вскорости получила продолжение, и надо заметить, довольно зловещее.
Глава 3
Ложка мастера Усова
Прежде чем рассказать, какое зловещее продолжение получила история о нападении на графа Можайского, вкратце сообщим, что после случившегося Иван Аркадьевич впал в странную созерцательную задумчивость. Говорил мало, все сидел в кабинете и занимался тем, что переставлял на столе письменные принадлежности, никого не принимал, кому и удалось к нему пробиться сквозь заслон челяди, так это полицмейстеру. Он пришел к губернатору с одним-единственным вопросом: «Искать злодея или не искать?» Это может показаться странным: конечно же искать. Однако в те годы, когда вся власть в губернии была сосредоточена в одних руках и они принадлежали графу Можайскому, такой вопрос задать было просто необходимо.
Граф, чуть подумав, сказал:
– Ищите! – Но сказал вяло, безынициативно, точно и не касалось это происшествие его.
С тем полицмейстер и ушел, сделав для себя вывод, что можно искать, а можно и не искать, главное, чтобы видимость была.
Глядя на такое поведение Ивана Аркадьевича, домашние стали опасаться, а не тронулся ли умом его превосходительство. Кто-то говорил, что так оно и начинается – помешательство. Елена Павловна пригласила Викентьева. Врач осмотрел и сказал, что граф находится в полном душевном здравии, а заторможенность объяснил нервным потрясением и добавил, что скоро все пройдет.
Ну, а в городе тем временем случилось вот что…
Спустя две недели после странного нападения на губернатора в ночлежном доме в бывших казармах артиллерийского полка кормили бесплатным обедом обитателей этого богоприимного заведения.
Все расходы взяла на себя городская казна. Наверное, этим и можно было объяснить, что при раздаче супа присутствовал лично господин Приволов – городской казначей.
Его высокая тощая фигура столбом возвышалась чуть поодаль от котла. Казначей, заложив руки за спину, взирал, поблескивая стеклами пенсне, как повар разливал по мискам мутную тягучую жидкость. В расходных ведомостях городского совета она именовалась мясным супом.
Все должно было быть как всегда во время подобных обедов: лихорадочное, в надежде на добавку, поедание супа, косые взгляды в чужие тарелки, негромкое переругивание, кратковременные потасовки, гнусавые жалобы. Но в этот день все пошло не так, как ожидалось. Вдруг в руках одного бездомного, истрепанного, грязного, с лоснящейся повязкой на левом глазу, появилась ложка, что само по себе неудивительно. Однако это была необычная ложка – начищенная до бриллиантового блеска, она сказочным светом сияла в грязных мужицких руках, и яркие блики солнца, отражаясь от нее, плясали на закопченных стенах ночлежки. Все, в том числе и Приволов, восхищенно уставились на это диво. У казначея даже мелькнула мысль, что не худо бы подойти и поинтересоваться, откуда у бездомного, сирого и убогого человека такая, судя по всему, дорогая вещь.
Но эта мысль, быстрая, юркая, мелькнула и пропала. Ее место тотчас заняла другая – тяжелая, неповоротливая и по этим причинам будто бы правильная. Заговорила голосом его няньки: «На кой он тебе нужен, голодранец беспаспортный, спрашивать у него? Он, гляди, такой, что и ножичком может!». И Приволов отвел глаза от дивной ложки.
А вот сидевший рядом с обладателем сверкающего чуда старичок в латаной душегрейке, прищурив плутоватые глаза, спросил:
– Откедова у тебя, голубь, эдакая штука?
– Так эта… на помойке подобрал! – сказал «голубь», плохо выговаривая слова.
– Ну, это ты брось пеньку трепать, на помойке нашел, – дернул головой старик, – слямзил где-то!
– Да нет же, говорю, точно на помойке, вот чтобы мне в порох истолочься!
– Ну, тогда чего же, рассказывай, как дело было, люди вишь интересуются, – сказал старик.
И точно, бездомные, позабыв про свой суп, столпились вокруг мужика и слушали его, раскрыв рты.
– Валандался как-то возле Пантелеевской больницы…
– А где это у нас больница такая? – спросил старик.
– Да это не больница, это сумасшедший дом! – пояснил ему кто-то.
– Так вот, – продолжил «голубь», – гляжу, через пустырь барыня идет, а дело рано утром. Думаю, что это ее в такое время сюда занесло, неспроста, думаю, ну и прилепился я к ней. Она идет, озирается, не иначе задумала что-то. Я не отстаю, все за ней крадусь. Подошла она к мусорной куче, открыла радикюлю…
– Так у нее радикюля была?
– Барыни без радикюли не ходют! Вот раскрыла она радикюлю, достала чтоит, швырь в мусор и ходу оттудова. Я обождал, пока она с виду скроется, и к тому месту, а там вот эта ложка, в платок завернутая, лежит. Ну, я ее и прихватил, не пропадать же добру!
– А че, эта… она ее таво… выкинула? – спросил его кто-то из бездомных.
– Наскучила, видать, вот и выбросила! – ответил, не думая, мужик, сам же, зачерпнув супа, со словами: «Щас глянем, вкусно этой ложкой есть али нет!» – отправил ее себе в рот.
Бездомные, собравшиеся возле чумазого, зачарованно смотрели на него и, судя по выражениям на лицах, ждали каких-то ошеломляющих результатов. И дождались…
Маленькие серые глазки мужика вдруг остановились, он медленно вынул ложку изо рта и тупо на нее уставился.
– Чего, – вопрошал старичок в душегрейке, – хороша ложка?
Чумазый что-то хотел сказать. Он по-рыбьи захлопал губами, но сказать так ничего и не смог, вместо слов изо рта его, разбавленная супом, хлынула кровь.
На мгновение бездомные замерли, после чего все разом загалдели. Каждый лез к мужику и, дергая его за рукав, пытался узнать, что случилось, откуда кровь? Кто-то кричал, что это чахотка.
Сам чумазый, пытаясь что-то проговорить, раскашлялся, и изо рта его что-то вывалилось и противно шлепнулось на дощатый стол.
– Это что ж такое? – наклонился старичок в душегрейке и тут же отшатнулся. На столе в лужице опрокинутого супа, лилово-фиолетовый с кровавыми подтеками, лежал кусок человеческого языка.
– Убили! – вдруг заорала сидящая напротив баба с ребенком. Ребенок от крика вздрогнул и заплакал в голос, как бы помогая ей.
Крик этого дуэта услышал Приволов и решил взглянуть, что случилось. Бездомные его пропустили, почтительно расступившись.
Казначей прошел к окровавленному мужику и, поправив пенсне, спросил: «Что произошло?» На этот вопрос ответил старичок в душегрейке:
– Да он, кажись, язык себе откусил! – И указал пальцем на стол, где лежал окровавленный кусок.
Вышедший из оцепенения чумазый энергично замотал головой, разбрызгивая кровь, замычал и, дико тараща единственный глаз, ткнул рукой в ложку.
– М-м-м-м-мо-о-ха! – вырвалось из его глотки точно при полоскании.
Приволов осторожно взял ложку, брезгливо стряхнул с нее кровь и остатки супа, внимательно осмотрел. В глаза бросилась надпись на ручке, гравированная
