и кучер, продолжавший сидеть на козлах, засмеялись.
– Вы знаете, что это за дом? – спросил фон Шпинне у казначея, указывая на двухэтажный особняк с маленьким, более похожим на голубятню, мезонином.
– Нет, не знаю.
– Не знаете, ну это неудивительно, многие не знают, но не буду вас томить, скажу. Только у меня к вам одна просьба, вы уж будьте так добры, не смейтесь.
– Мне, господин фон Шпинне, если честно, не до смеха, – понуро ответил казначей.
– Это, – полковник махнул в сторону дубовой под лаком двери особняка, – бывший дом купца Захарьина, местного чернокнижника. Может быть, слыхали? Хорошо, что не слыхали, он сейчас на сахалинской каторге черные мессы правит. Ну, да ладно о Захарьине, теперь в этом доме располагается сыскная полиция. Вчера около полудня вы, господин Приволов, упали у входа в сыскную полицию и здесь же обронили сверток, который мы и подняли…
– Выходит, это вы подбросили его под дверь кабинета? – с нотками облегчения в голосе спросил казначей.
– Выходит, мы, – ответил начальник сыскной. – Правда, мы вам подбросили другую ложку…
– Но зачем?
– Что зачем? Зачем другую ложку или зачем подбросили?
– Зачем подбросили?
– Знаете, господин Приволов… Нет, какая у вас все-таки фамилия красивая, звучная, раздольная, вот произношу – Приволов, а у самого перед глазами Среднерусская возвышенность, поля, перелески, ширь, простор… Жалею иногда, ну вот почему я не птица, вот взял бы да и полетел! Вы никогда не хотели стать птицей? Ну да, да, понимаю, вы человек серьезный… Так о чем это я? Ах да, вы меня спрашивали, зачем мы вам подбросили сверток с ложкой, да?
– Да!
– Увы, господин казначей, для меня это такая же загадка, как и для вас. А все импульсивность натуры, непоседливость души, жажда деятельности, – вздохнул фон Шпинне. – Вот сделаешь что-нибудь, а потом сам же себя и спрашиваешь – зачем? – Он надул щеки и выпучил, насколько это было возможным, глаза, изображая удивление. – И не знаешь, что ответить. Вот не знаешь, и все тут! Да, поскольку мы с вами заговорили о ложке, хочу предложить вам на выбор несколько вопросов…
– Это как?
– Да никак, это просто шутка. Никакого выбора. Вы должны будете ответить на все мои вопросы. Я думаю, в моем кабинете нам будет удобнее, чем здесь на пороге. Прошу в наши палестины, – с этими словами фон Шпинне распахнул дверь сыскной полиции.
Глава 7
Допрос
Не обращая внимания на дежурного с оспенным лицом, который при виде начальника сыскной вскочил со стула и замер с недожеванным куском во рту, фон Шпинне проводил Приволова к лестнице.
– Несколько ступеней вниз, и мы на месте, – сказал он шепотом. – И еще, господин Приволов, хочу вас предупредить: если вы вдруг увидите странных прозрачных людей, не пугайтесь, это призраки, несчастные души, загубленные сатанистом Захарьиным.
– И вы что же, видели их? – спросил напуганный Приволов.
– Я даже стрелял в них из револьвера…
– И что?
– Пустая затея, пули не причиняют им никакого вреда. О, я вижу, вы напуганы?
– Да нет, все в порядке…
– Раз так, то что мы стоим, вперед!
Комната, в которую фон Шпинне ввел Приволова, была полуподвальной и более напоминала пенал. Зарешеченное окошко под потолком давало слишком мало света, поэтому горел газовый рожок. Здесь имелись стол без каких-либо письменных принадлежностей и два грубо сколоченных табурета.
Войдя в комнату, Приволов огляделся, нет ли чего странного.
– Присаживайтесь, – указывая на один из табуретов, предложил начальник сыскной.
– Это ваш кабинет? – осматривая грязные ободранные стены, удивился казначей.
– Конечно, не Версаль, но крыша над головой, а это что-нибудь да значит! – ответил Фома Фомич и, сняв с головы канотье, уселся на свободный табурет. – Скажите мне, господин Приволов, только без утайки, откуда у вас эта ложка? – Фон Шпинне достал из кармана сверток и развернул на столе.
У Приволова не было причин что-либо скрывать, и он рассказал все как было.
– Так, так, – произнес Фома Фомич после того, как городской казначей закончил рассказ. – Вы не можете припомнить, а куда девался отрезанный кусок языка?
– Нет! – воскликнул Приволов и сморщился.
– Опишите этого бездомного, как он выглядел?
– Как и прочие бездомные, грязный… это, пожалуй, все, что я могу сказать.
– Может быть, какие-нибудь особенности…
– Какие особенности?
– Цитировал Гомера или еще что-то?
– Нет, да меня и рядом-то не было. Я подошел к нему, когда уже все случилось, – ответил казначей, не понимая, что над ним подтрунивают.
– А вы смогли бы его узнать, или, может быть, вы его видели раньше?
– Нет, раньше я его не видел, а узнать… – Приволов задумался. – Вряд ли. Для меня они все на одно лицо. Да, совсем выпустил из виду, у него была на глазу повязка.
– На каком глазу?
– Кажется… – Приволов сосредоточенно напрягся. – Кажется, на правом.
– Значит, он у нас одноглазый. Ну, одноглазого найти будет проще… – ни к кому не обращаясь, проговорил полковник. – Хорошо, и последнее. Я так понимаю, эту ложку, ложку мастера Усова, вы забрали себе, чтобы никто больше не поранился, верно?
– Да!
– Я другого понять не могу, зачем вы собирались ее выбросить, вы разве ничего не слышали о нападении на губернатора?
– Слышал, – ответил казначей и поспешно добавил: – но подробностей не знаю!
– Вы что же, не читали «Губернский патриот»? Там были подробности.
– Я не читаю «Губернский патриот», – сказал Приволов и развел руками.
– А вчера утром? Вы какую газету сожгли в своей печи? Разве это был не «Губернский патриот»?
Этот безобидный для любого другого человека вопрос для казначея был страшным и неожиданным. От этого вопроса он потерял способность дышать. Сердце, за которое кто-то ухватился, перестало биться. По крайней мере, ему так показалось. Но кто-то где-то решил, что это, пожалуй, будет слишком легкой, да и преждевременной смертью для человека, не брезгующего мелкими финансовыми махинациями. Пусть он еще помучается, решил этот кто-то, и невидимая рука, так крепко ухватившая казначея за сердце, вначале ослабила хватку, а затем и вовсе отпустила, и он задышал.
Длилась эта неприятность с Приволовым всего лишь доли секунды. Так что начальник сыскной в полной мере и не осознал, какая трагедия чуть было не случилась с его собеседником, а может быть, осознал и именно поэтому повторил свой безжалостный вопрос:
– Так какую газету вы сожгли?
– Но откуда вы знаете? – натужно спросил казначей.
– Вам плохо?
– Нет-нет, все хорошо. Откуда вы знаете про газету?
– Мы всё знаем, – ответил начальник сыскной, и, несмотря на то что он очень сильно преувеличивал, Приволов поверил. Казначей даже не догадывался о том, что сыскная полиция только потому знает о газете «Губернский патриот», что сама же ее и подбросила, а потом один из агентов подсматривал в окно, как Приволов сжигает ее в печи.
– Итак, господин казначей, – начальник сыскной сплел пальцы обеих рук и поднял их на уровень груди. – Почему вы не понесли ложку в полицию?
Казначей молчал, да и что он мог сказать, как оправдаться?
– Вы хоть понимаете, что вас могут обвинить если не в пособничестве, то в преступном недоносительстве?
– Понимаю, – едва двигая губами, проговорил казначей.
– Ничего вы не понимаете. А я знаю, почему вы не понесли ложку мастера Усова в полицию. Вы струсили! Вам не хотелось неприятностей, расспросов и прочего, вы хотели спокойной жизни. – И снова точно в душу заглянул начальник сыскной. «До чего же опасный человек!» – мелькнуло в казначеевой голове. – Вы струсили, и сейчас вам стыдно в этом признаться. Самому себе стыдно признаться, не говоря уже о том, чтобы признаться мне…
– Да, я струсил! – выпалил Приволов. – Но это единственное, в чем я виноват!
Начальник сыскной ухмыльнулся.
– Хорошо. – сказал он. – У меня больше нет к вам никаких вопросов, по крайней мере пока нет. Можете быть свободны и будьте осмотрительнее, господин Приволов. Помните: пытаясь уйти от маленьких неприятностей, совсем не успеваешь заметить, как приходишь к большим…
Когда казначей вышел из помещения сыскной полиции, особняк на улице Пехотного Капитана уже не казался ему заурядным, как раньше. Приволов еще раз осмотрел его и нашел, что домик-то того, мрачноват, что-то зловещее было во всем его облике: в окнах, дубовой двери, даже в дверной ручке, напоминавшей не то собачью, не то волчью лапу. Он пошел прочь от этого дома и, пока не миновал Пехотнокапитанскую, все озирался –
