Автобус уже ехал по Северному пляжу, и все улицы кишели моряками, хулиганьем и туристами. Вокруг каждого человека Джоди теперь видела слабый красный ореол, а в воздухе за ними тянулись хвосты жара. Она потрясла головой — прочистить зрение, — затем перевела взгляд на пассажиров автобуса. Да, ореол был у каждого — у кого ярче, у кого тусклее. Старика в твиде, помимо красной ауры жара, окружала темная кайма. Джоди протерла глаза и подумала: «Должно быть, я головой ударилась. Надо пройти томографию и снять энцефалограмму. Обойдется в целое состояние. Компания платить откажется. Хотя, может, заявку обработаю сама и удастся пропихнуть. В общем, точно беру больничный на весь остаток недели. К тому же предстоит серьезный забег по магазинам, как только разберусь в больнице и участке. Очень серьезная экспедиция. Кроме того, печатать некоторое время я все равно не смогу».
Джоди посмотрела на обожженную руку, ей снова показалось, что та зажила еще немного. «Все равно на этой неделе на работу я ни ногой», — подумала она.
Автобус остановился на Рыбацком причале и площади Гирарделли, и в него набились группы туристов в светящихся нейлоновых шортах и толстовках с Алкатраса — они трещали по-французски и по-немецки и возили пальцами по линиям на городской карте. Джоди чуяла на туристах пот и мыло, вареных крабов, шоколад и напитки, жареную рыбу, лук, хлеб из опары, гамбургеры, автомобильные выхлопы. Голод не тетка, но от запаха еды ее мутило.
«При посещении Сан-Франциско не стесняйтесь принимать душ», — подумала она.
Автобус двинулся вверх по Ван-Несс, и Джоди встала и протолкалась через туристов к двери выхода. Несколько кварталов погодя автобус остановился у Каштановой, и перед тем, как выйти, Джоди обернулась. Тетка с ушками Микки-Мауса мирно пялилась в окно.
— Ух ты, — сказала Джоди. — Вы только поглядите, сколько свободных мест.
Сходя со ступенек, она слышала, как тетка в автобусе завопила:
— Свободное место! Свободное место!
Джоди улыбнулась: «Ну и зачем я это сделала?»
ГЛАВА 3
О, жидкая любовь
Полуночные моментальные снимки: толстуха с электрошокером пытается удержать пуделя на поводке, пожилая пара геев в дизайнерских трениках занимается спортивной ходьбой, студентка крутит педали горного велосипеда, за ней — сплошь пережаренные завивкой локоны и мазок красного жара; в отелях и домах зудят телевизоры, шипят водонагреватели и гудят стиральные машинки, ветер трещит листвой платанов и свистит в еловой хвое, из гнезда на пальме спускается крыса — цокают по стволу коготки. Запахи: пот страха от толстухи с пуделем, розовая вода, море, древесный сок, озон, нефть, выхлоп и кровь — горячая и сладкая, как утюг в сахаре.
Всего три квартала пешком от автобусной остановки до четырехэтажного дома, где она поселилась в одной квартире с Куртом, но Джоди показалось, что это многомильный поход. Путь удлиняла не усталость, а страх. Она-то думала, что уже давно не боится Города, но вот поди ж ты: поглядывает через плечо, пока не соберется с мужеством посмотреть вперед и идти дальше, а не бежать.
Она перешла через дорогу к своему кварталу и увидела, что перед домом стоит джип Курта. Поискала взглядом свою «Хонду», но той нигде не было. Может, Курт взял, только зачем? Ключи она ему оставила из вежливости. Не предполагалось, что он будет на ней ездить. Не так уж хорошо они с ним и знакомы.
Джоди глянула на здание. У нее в квартире горел свет. Она сосредоточилась на эркерном окне — и услышала голос Луиса Рукайзера,[2] напропалую острившего насчет минувшей недели на Уолл-стрит. Курту нравилось перед сном пересматривать записанные выпуски «Недели на Уолл-стрит». Говорил, они его успокаивают, но Джоди подозревала, что, слушая, как лысеющие финансовые воротилы рассказывают о том, как они распорядились миллионами, он ловил какой-то латентный сексуальный кайф. Что ж, если пик Доу способен поставить ему трусы палаткой, ее устраивает. До него парень, с которым она жила, хотел, чтоб Джоди на него писала.
Ступив на крыльцо, краем глаза она уловила какое-то движение. Кто-то нырнул за дерево. Она заметила локоть и носок ботинка даже в темноте, но ее испугало не это. Там не было ореола жара. Не видеть его теперь было жутковато так же, как несколько минут назад — видеть: Джоди уже рассчитывала на него. Кто бы ни стоял за стволом, он был не теплее самого дерева.
Джоди взбежала по ступеням, надавила кнопку домофона и прождала целую вечность, пока Курт ответит.
— Да, — вякнул домофон.
— Курт, это я. У меня ключа нет. Открой мне дверь.
Замок зажужжал, и она вошла. Оглянулась через дверное стекло. На улице никого не было. Фигура за деревом исчезла.
Она пронеслась четыре пролета наверх, где ее в дверях квартиры ждал Курт. В джинсах и рубашке из Оксфорда — атлет, блондин, тридцать лет и мог бы стать фотомоделью, но больше всего на свете ему хотелось быть игроком на Уолл-стрит. Он безропотно вкалывал на зарплату в дисконтном брокерстве — целыми днями сидел за клавиатурой, в наушниках и костюмах, которые были ему не по карману, и смотрел, как мимо проплывают чужие деньги. Руки он теперь держал за спиной — прятал пристяжные манжеты на липучках, которые надевал на ночь, чтобы так не мучил тоннельный синдром. На работу он их не носил, тоннельный синдром — это для синих воротничков, а по вечерам прятал руки, как ребенок, который боится улыбнуться из-за скобок на зубах.
— Где ты была? — спросил Курт — скорее зло, чем встревоженно.
Джоди хотелось улыбок и сочувствия, а не наездов. В глазах ее набухли слезы.
— На меня сегодня напали. Меня кто-то побил и запихнул под мусорный контейнер. — Она вытянула руки, чтобы ее обняли. — И руку обожгли.
Курт отвернулся и пошел в квартиру.
— А вчера ты где была? И сегодня? Тебе с работы весь день названивали.
Джоди двинулась за ним.
— Вчера? Ты о чем это?
— И машину твою арестовали. Я не нашел ключи, когда приехали дворники. Теперь платить придется, чтоб забрать ее с арестплощадки.
— Курт, я вообще не понимаю, о чем ты. Есть очень хочется, мне страшно и нужно в больницу. На меня напал кто-то, черт бы тебя драл!
Курт сделал вид, что расставляет по порядку видеокассеты.
— Если тебе не хотелось постоянных отношений, не нужно было соглашаться и жить со мной. У меня, знаешь ли, с женщинами проблем никаких — хоть каждый день.
Говорила ей мама: «Никогда не связывайся с мужчиной симпатичнее себя».
— Курт, да посмотри же ты. — Джоди протянула ему обожженную руку. — Посмотри!
Тот медленно обернулся и посмотрел; желчь в его взгляде зашипела и стала ужасом.
— Как тебе это удалось?
— Не знаю, я без сознания была. У меня, наверное, сотрясение мозга. Перед глазами все… в общем, странно выглядит. Помоги же мне, пожалуйста, уже наконец!
Курт заходил тугими кругами у журнального столика, качая головой.
— Я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать. — Потом сел на тахту и принялся раскачиваться.
Джоди подумала: «Этот человек вызывал пожарную бригаду, когда у него засорился унитаз, и я еще прошу от него помощи. О чем я вообще думала? Почему меня всегда тянет к слабакам? Что со мной не так? Почему у меня не болит рука? Мне съесть что-нибудь или ехать в неотложку?»
Курт сказал:
— Это ужас, мне рано вставать. У меня в пять встреча. — Оказавшись на знакомой территории своекорыстия, он перестал раскачиваться и поднял голову: — Ты до сих пор не сказала, где была вчера ночью!
У двери, где стояла Джоди, располагалась антикварная дубовая вешалка. На вешалке располагался черный японский горшок, в котором сражался за жизнь филодендрон — пристанище колонии паутинных клещиков. Схватив горшок, Джоди услышала, как клещики зашевелились в своих крохотных колыбельках. Отводя руку перед броском, она заметила, как Курт моргнул — веки его двигались медленно, словно электрические гаражные ворота. Уже запустив горшок, она увидела, как жилка у него на шее взбухла ударом сердца. Горшок описал плоскую траекторию через всю комнату. Растение тянулось за ним хвостом кометы. Смятенные паутинные клещики сообразили, что отправились в полет. Дно горшка соприкоснулось со лбом Курта, и Джоди долго смотрела, как японская керамика сначала взбухает, затем проваливается сама в себя. Осколки и земля разлетелись по комнате; филодендрон врезался в голову Курта, и Джоди слышала, как трещит и рвется каждый стебель. У Курта не было времени поменять выражение на лице. Он рухнул на тахту без сознания. Все это заняло десятую долю секунды.
Джоди подошла к тахте и смахнула землю с волос Курта. На лбу его остался отпечаток полумесяца — у нее на глазах он заполнялся кровью. Внутри у Джоди все скакнуло, и живот скрутило таким спазмом, что от боли она упала на колени. И подумала: «У меня в кишках обвал».
