Второй полицейский сплюнул и выругался, напарник Теряева достал рацию, а Пирожкову стало плохо.
* * *
В последнее время Феликса Вербина стало тянуть домой…
Нет, он не превратился в домоседа или пока не превратился. Нет, он не сделал в своей квартире роскошный ремонт, наполнив её «всем необходимым для жизни и комфорта», начиная от современных кухонных устройств и заканчивая сауной и зимним садом, – такой квартиры у него никогда не будет. Нет, Феликса не перевели на «удалёнку» – не могли перевести, поскольку старший оперуполномоченный по особо важным делам не в состоянии делать свою работу, сидя за компьютером. Или – только за компьютером. И он не разлюбил свою работу и продолжал с удовольствием ходить «в поле», но его стало тянуть домой. По-настоящему тянуть, а не потому что устал и нужно упасть в кровать и как следует выспаться. А перед сном поесть, если, конечно, в холодильнике что-нибудь отыщется, и принять душ. Если будет время – потупить перед телевизором и перед ним же заснуть. Или провести ночь с женщиной.
Раньше, когда квартира являлась местом для этих и других обыденных дел, Феликса домой не тянуло. Он просто приезжал по знакомому с детства адресу, мылся, ел, тупил перед телевизором или за компьютером и падал в кровать, не испытывая никаких особенных чувств к месту обитания. И даже магия родного дома – ведь когда-то именно сюда привезли завёрнутого в пелёнки Вербина – перестала работать после смерти родителей. Не сразу, но перестала. Дом стал для него чем-то вроде гостиничного номера, за тем лишь исключением, что уборка не входила в квартплату, и если бы в Петрах[1] ему отвели отдельную комнату с душем, Феликс ни за что не стал бы тратить время на дорогу. Даже на очень короткую.
Но комнату на работе ему никто выделять не собирался и на протяжении многих лет Вербин возвращался в квартиру, как в гостиничный номер, не в дом, а в его подобие. Но теперь всё поменялось.
Вот уже год Вербина тянуло домой.
Ведь дома его ждала Криденс. Если нет – Феликс заезжал за ней в бар «Грязные небеса», благо он, Петры и квартира располагались недалеко друг от друга. Бар в один зал, но довольно большой, отделанный благородным тёмным деревом, выглядящий «на миллион долларов», но с адекватными ценами; расположенный на тихой улице, но всегда заполненный по вечерам. Бар, над главной стойкой которого висела доска с вырезанным изречением Публия Сира: «Contra felicem vix deus vires habet»[2]. Бар, в котором его знали все, начиная от администратора Кати, с которой Феликс обменялся поцелуями у дверей, и заканчивая здоровенным чёрным котом Баем, ради которого Криденс распорядилась снять верхнюю декоративную доску стойки, чтобы Бай, когда ему того хотелось, мог бродить под самым потолком и оттуда таращиться на посетителей.
Войдя внутрь, Вербин машинально посмотрел наверх, заметил зелёные глаза Бая и едва заметно улыбнулся.
– Лекс, привет! Ты сегодня рано. – Криденс подошла сзади, положила правую руку на плечо Феликса, а когда он повернулся – поднялась на цыпочки и поцеловала мужчину в губы. – Или просто забежал?
– Надеюсь, сегодня действительно рано – мне пообещали свободный вечер, – ответил Вербин, раздумывая, не поцеловать ли Криденс ещё раз, крепче, но сдержался.
– Какие планы?
– Мои планы – ты.
Об этом Криденс знала, но одно дело знать и совсем другое – слышать, как мужчина произносит эти слова. Произносит снова и снова. Произносит, глядя в глаза. Слышать, и улыбаться, понимая, что мужчина говорит искренне.
– Я освобожусь через час, не раньше, – извиняющимся тоном произнесла Криденс. – Сейчас приедут люди, с которыми обязательно нужно поговорить.
– Поставщики?
– Да.
– Я подожду.
– Спасибо.
– А как иначе? – Криденс кивнула, собралась отойти, однако Феликс слишком хорошо её знал, чтобы не уловить лёгкую грусть в голосе и удержал подругу за талию. – Что-то не так?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она помолчала, а затем легко улыбнулась:
– Никогда не привыкну к тому, как легко ты меня читаешь.
– Я тебя не читаю, Кри, я тебя чувствую. И ты привыкнешь.
– Уже привыкла. Просто иногда… Иногда ты оказываешься слишком проницательным.
– Просто иногда мои вопросы оказываются неожиданными.
– Или так. – Криденс провела рукой по щеке Вербина. – Со мной всё в порядке, милый, а вот Прохор места себе не находит. Даже от сэндвича отказался.
– И что он делает?
– Бросил сэндвич в мусор, побродил по двору, похныкал и ушёл.
– Понятно.
– Я знаю, как ты к этому относишься… – начала было девушка, однако Феликс не дал ей договорить:
– Я знаю, как к этому относишься ты, Кри, и только это имеет значение.
Вербин не верил в приметы, карточные гадания и астрологические прогнозы. Жизнь и профессия сделали его человеком практичным, с изрядной долей цинизма, научили полагаться на факты, и только на факты, и потому интерес, который Криденс проявляла к мистическим совпадениям, предсказаниям и прочей магии, вызывал у Феликса недоумение. К счастью, её увлечение протекало в лёгкой форме, без личных экстрасенсов и постоянных походов к астрологу. Но в «знаки» девушка верила.
Что же касается Прохора, он был классическим московским юродивым. Не бомжом или бродягой, а именно юродивым – так, едва взглянув, назвала его Криденс, и все с нею согласились.
Юродивый.
Зимой и летом в одних и тех же обносках, словно не замечая смены времён года; то замыкающийся в себе, то говорящий со всеми сразу; немытый, нечёсаный, абсолютно неопределённого возраста; седой как лунь Прохор бродил по Москве, раздражая богатых понаехавших, несколько раз исчезал, оказываясь по их доносам то в психушке, то в полицейском «обезьяннике», но всякий раз возвращался на улицы – потому что до тех пор, пока в Москве будет оставаться хоть один москвич, юродивых трогать не будут.
Прохор бродил по всему городу, но с того мгновения, как Криденс громко и вслух назвала его юродивым, стал часто появляться у чёрного хода «Грязных небес». То ли почувствовал, что девушка не обидит, то ли потому, что Кри распорядилась его подкармливать. И тот факт, что вечноголодный юродивый отказался от еды, она сочла плохим предзнаменованием.
– Прохор уже бросал сэндвичи в мусор, и после этого обязательно случалась какая-нибудь неприятность.
– Налоговая приходила?
– Если бы только приходила. – Криденс вновь поцеловала Феликса, на этот раз – в щёку, и улыбнулась: – Я скоро. Постарайся сильно не напиваться.
– Я не могу напиваться – у меня серьёзные планы на вечер.
Она вновь улыбнулась, очень мягко, и направилась в кабинет, а Вербин вышел покурить, но не на улицу, а через чёрный ход на задний двор заведения, в переулок. И там обнаружил Прохора. Юродивый сидел на перевёрнутом ящике, обхватив себя руками, и мерно раскачивался, едва слышно подвывая. Глаза его были закрыты.
Феликс остановился в нескольких шагах от Прохора и щёлкнул зажигалкой. Обращаться не стал, он никогда не начинал разговор первым… да и не разговоры это были, поскольку спрашивать юродивого бессмысленно – нужно слушать и пытаться понять, что он хочет сказать. Или не слушать и не пытаться, тут уж каждый решает сам. Феликс Прохора слушал, но исключительно из вежливости, не воспринимая услышанное всерьёз. И не понимал, как к словам юродивого можно относиться без толики здоровой иронии.
Вербин выкурил сигарету – всё это время Прохор оставался в прежней позе и ни разу не открыл глаза, – потушил окурок и только собрался вернуться в бар, как услышал хриплый голос.
– Крови не будет! – сказал юродивый абсолютно спокойным и очень чистым голосом. У Прохора бывали моменты, когда он казался нормальным, и это был один из них.
– Что?
Вербин повернулся, убедился, что Прохор по-прежнему сидит с закрытыми глазами, но сказал себе, что юродивый наверняка приоткрывал их и увидел, кто вышел во двор.
