«Господи! — простонал он. — Малярия».
Он позвал старшего и приказал:
«Пришли мне Конга».
Старший крикнул сидевшим во второй лодке, а своим гребцам велел остановиться. Через минуту лодки оказались рядом, и Конг перебрался к ним.
«У меня лихорадка, Конг, — простонал Скелтон. — Достань походную аптечку, а еще найди одеяла, умоляю. Я до смерти продрог».
Конг дал хозяину большую дозу хинина и накрыл его всем, что нашлось в лодке. Они снова тронулись в путь.
Скелтону было так плохо, что его не стали выносить на берег, поэтому ночь он провел в лодке. Два следующих дня ему было совсем худо. Временами к нему подходил кто-нибудь из гребцов — посмотреть, как он, а старший задерживался дольше других и задумчиво его разглядывал.
«Сколько дней до моря?» — спросил Скелтон боя.
«Четыре, пять. — Конг помолчал. — Старший туда не пойти. Говорит, домой надо назад».
«Пусть идет к черту».
«Старший говорит, вы совсем слабый, вы помирать. Если помирать, а он пойти с вами в порт, у него беда будет».
«Я не собираюсь умирать, — сказал Скелтон. — Я выздоровлю. У меня обычная малярия».
Конг не ответил. Его молчание раздражало Скелтона. Он понимал, что у китайца что-то на уме, о чем тот не хочет говорить.
«Выкладывай, что там у тебя, болван!» — прикрикнул он.
Скелтон пришел в отчаяние, услыхав от Конга правду. Старший решил потребовать, когда они вечером доплывут до стоянки, чтобы Скелтон с ним расплатился, и уплыть до восхода, прихватив обе лодки. Он боялся везти умирающего дальше. У Скелтона не было сил его уламывать, он мог только надеяться, что, пообещав большие деньги, заставит того выполнить их уговор. Весь день Конг и старший препирались, но, когда лодки причалили на ночь к берегу, старший подошел к Скелтону и угрюмо заявил, что дальше не поплывет. Рядом есть большой дом, где он может отлежаться, пока не полегчает. И начал выгружать вещи Скелтона. Тот отказался сходить на берег. Он приказал Конгу дать ему револьвер и поклялся, что пристрелит любого, кто к нему сунется.
Конг, гребцы и старший поднялись к дому, оставив Скелтона одного. Он пролежал в лодке несколько томительных часов, лихорадка сжигала его тело, во рту пересохло, а в голове путались беспорядочные мысли. Наконец замелькали огоньки и послышались голоса. Бой-китаец подошел к нему со старшим и с незнакомым мужчиной, по-видимому, жившим в доме. Скелтон призвал на помощь всю свою волю, чтобы понять, что говорит ему Конг. Оказалось, в нескольких часах плавания вниз по течению живет белый человек, и если Скелтон согласен, старший его туда доставит.
«Лучше вы сказать „да“, — посоветовал Конг. — Может, у белого человека баркас, тогда мы быстро-быстро добираться до моря».
«Кто он такой?»
«Плантатор, — ответил Конг. — Парень говорит, у белого каучуковая плантация».
Скелтон был без сил и спорить не мог. Единственное, о чем он мечтал в ту минуту, — заснуть. И он согласился.
— Честно говоря, что было потом, я не помню, — закончил он, — пока не проснулся вчера утром и не понял, что я непрошеный гость в вашем доме.
— Я ничуть не виню даяков, — сказал Грэйндж. — Когда я спустился к реке и увидел вас, то понял, что вы полный доходяга.
Миссис Грэйндж хранила молчание, пока Скелтон рассказывал о своих перипетиях, ее голова и рука дергались через одинаковые промежутки времени, словно подчиняясь невидимому часовому механизму; муж попросил ее передать ему вустерский соус — это был единственный раз, когда он к ней обратился, — она задергалась в таком пароксизме, что смотреть на нее было страшно. Она передала ему соус, не сказав ни слова. Скелтону стало не по себе от мысли, что она панически боится Грэйнджа. Это было очень странно — он производил впечатление неплохого человека. Он был образован и неглуп, и хотя его манеру поведения трудно было назвать сердечной, было ясно, что он готов помочь по мере сил.
Закончив трапезу, они разошлись по своим комнатам, чтобы пересидеть дневную жару.
— Жду вас в шесть на рюмку спиртного, — сказал Грэйндж.
Скелтон выспался, принял ванну, почитал, потом вышел на веранду. Миссис Грэйндж подошла к нему. Похоже, она его поджидала.
— Он уже вернулся из конторы. Не сочтите мое нежелание говорить с вами за причуду. Если ему покажется, что мне приятно с вами общаться, он завтра же вас выставит.
Она произнесла эти слова шепотом и неслышно юркнула в дом. Скелтон был поражен. В этот странный дом он попал весьма странным образом. Он вошел в тесную от мебели гостиную, гда его поджидал хозяин. Скелтона беспокоила царившая в доме бедность, он понимал, что Грэйндж вряд ли может позволить себе расходы, связанные с пребыванием в доме гостя. Но у него уже сложилось мнение, что Грэйндж — человек вспыльчивый и подозрительный, а потому он не знал, как предложить ему деньги. И все-таки решил рискнуть.
— Послушайте, — сказал он, — похоже, я буду вас стеснять еще несколько дней, мне было бы спокойнее, если бы вы разрешили мне оплатить мое пребывание.
— Да будет вам. То, что вы здесь живете, мне ничего не стоит, потому что дом принадлежит кредиторам, а расходы на ваше питание невелики.
— А спиртное? К тому же мне придется воспользоваться вашими сигаретами и табаком.
— К нам приезжают не чаще одного раза в году, да и то окружной полицейский или кто-нибудь в этом роде, ну а такому банкроту, как я, уже ничего не может повредить.
— Тогда, может, возьмете мое снаряжение? Мне оно больше не понадобится, а если вам понравится какое-нибудь из моих ружей, я с радостью отдам его вам.
Грэйндж заколебался. В его маленьких хитрых глазках мелькнул алчный огонек.
— Если вы подарите мне свое ружье, то сторицей оплатите ваши стол и кров.
— В таком случае, по рукам.
Они беседовали, потягивая виски с содовой, которым, по восточным обычаям, отмечают заход солнца. Выяснив, что оба играют в шахматы, они сыграли партию. Миссис Грэйндж вышла только к ужину. Еда оказалась невкусной. Пресный суп, столь же пресная речная рыба, жесткое мясо, приторный пудинг. Норман Грэйндж и Скелтон пили пиво, миссис Грэйндж — воду. Она не проронила ни слова по собственной инициативе. У Скелтона вновь возникло неприятное ощущение, что она до смерти боится своего мужа. Соблюдая приличия, Скелтон пару раз пытался вовлечь ее в разговор, рассказывая какой-нибудь случай или задавая вопрос, но ее это явно так сильно пугало, голова начинала трястись так неистово, а рука дергаться в таком судорожном ритме, что он счел благоразумным оставить дальнейшие попытки. Ужин закончился, и она поднялась.
— Оставляю вас, джентльмены, наедине с вашим портвейном, — сказала она.
Мужчины встали, когда она направилась к дверям. Эта демонстрация благовоспитанности в убогом жилище на речном берегу острова Борнео отдавала чем-то диким, даже пугающим.
— Хочу уточнить, что портвейна нет. Может, немного бенедиктина осталось.
— Не беспокойтесь.
Они немного побеседовали, и Грэйндж начал зевать. Он вставал каждый день до рассвета, и к девяти часам вечера глаза у него слипались.
— Отправлюсь на боковую, — сказал он.
Он кивнул Скелтону и безо всяких церемоний покинул его. Скелтон пошел к себе и лег, но заснуть не мог. Жара не спадала, но сон бежал от Скелтона вовсе не из-за нее. В этом доме и в его двух обитателях было что-то зловещее. Он не понимал, что именно так на него подействовало, отчего ему так неспокойно на душе, но он точно знал, что будет благодарен Господу, когда уберется из этого дома и расстанется с этой парой. Грэйндж много рассказал о себе, но Скелтон узнал о нем не больше, чем при первой встрече. Судя по всему, он был заурядным плантатором, переживавшим тяжелые дни. Он купил землю и посадил деревья сразу после войны, но когда они выросли, на каучук резко упали цены, и с тех пор его жизнь превратилась в тяжкую борьбу за существование. Плантацию и дом пришлось заложить на очень невыгодных условиях, и теперь, когда добыча каучука вновь стала прибыльным делом, все заработанное уходило кредиторам. Обычная история для Малайи. Необычным в Грэйндже было лишь то, что он — человек без родины. Родился на Борнео, жил здесь с родителями, потом, когда подрос, его отправили учиться Англию, в семнадцать лет он вернулся и никогда уже отсюда не уезжал, только в Месопотамию во время войны. Англия для него ничего не значила. У него не было там ни друзей, ни родственников. Большинство местных плантаторов, как и чиновников, были выходцами из Англии, проводили там отпуск и мечтали поселиться на родине, как только уйдут на покой. А что могла Англия предложить Норману Грэйнджу?
«Я здесь родился, — сказал он, — здесь и умру. В Англии я чужак. Не люблю их обычаев и не понимаю, о чем они толкуют. Но и здесь я тоже чужак. Для малайцев и китайцев я белый, хотя говорю на малайском не хуже их, и всегда буду для них белым. — Потом сделал важное признание: — Конечно, будь я поумней, я бы женился на малайке и завел полдюжины ребятишек-полукровок. Это единственный выход для тех, кто здесь родился и вырос».
