лесов и широких полей, закрывая собой от птиц темные рельсы, которые всегда заставляли Нину чувствовать внутри какое-то сопротивление. Такое сопротивление может ощущать заядлый перфекционист, который, наслаждаясь идеально выстроенными окнами на фасаде дома, вдруг замечает, что одно из окон чуть повернуто и выбивается из общей картины. Так же и Нине хотелось насадить больше деревьев, только бы скрыть следы человеческой гордыни, из-за которой возможность добраться до пункта назначения за шесть часов, а не, положим, за неделю стала цениться больше, чем дуб или береза, которые росли не одно десятилетие…
Нину отвлек смех кудрявой, странно одетой (кто вообще в наше время носит легинсы под платье?) девушки, с которой уже полчаса флиртовал Даня у дверей вагона.
– А что, Светик-семицветик уже не в почете? – спросила Нина, но Туся не смотрела на нее, поэтому не услышала. Нина легко дотронулась до плеча подруги и, когда та повернулась к ней, повторила вопрос.
– Это же Даня, – улыбнулась Туся и пожала плечами.
Нина еще раз бросила быстрый взгляд на Даню, который, отпуская очередную шутку, казалось, и думать забыл об остальном мире. «Бдит», – со смехом подумала Нина, вспомнив папино указание, а потом снова дотронулась до Тусиного плеча, чтобы подруга посмотрела на нее, и прошептала:
– Мама вчера нашла мое новое белье…
Тусины глаза округлились.
– Это то? Новое? И что было? – так же тихо спросила она.
– Ничего… просто положила назад в чемодан и спросила, нужно ли ей записать меня к гинекологу… Стыдно как, ты не представляешь…
– Но стыдиться ведь нечего.
– Знаю… понимаю умом, но все равно… Мучительно становиться женщиной на глазах мамы. Даже папа уже смирился, не донимает меня опекой, а мама все еще смотрит как на семилетнюю… – Даня вернулся на свое место, сел, надел наушники. Нина бросила на него быстрый взгляд, убедилась, что он слушает музыку, и продолжила: – А я и чувствую себя семилетней. И как семилетней девочке мне ужасно стыдно надевать все вот это взрослое, что я купила, и стыдно, что мама видит, что я расту… По-моему, я больная, Туся. Мне кажется, это что-то в голове. Может быть, даже по Фрейду…
Туся покачала головой:
– Глупости все это! Это красивое белье, почему бы не носить его в свои семнадцать? А стыдиться своего расцветания – все равно что ели краснеть из-за зеленых иголок… Не за чем. Все естественно, понимаешь? – Заканчивая свою речь, милая Туся, которая всегда принимала беды любимых слишком близко к сердцу, совсем рассвирепела.
Вдруг электричка дернулась и остановилась. Приехали. Туся отвлеклась от разговора и очень скоро снова стала большеглазым, улыбчивым морским котиком.
Девочки встали.
– Дань, Дань! – Туся аккуратно потрясла успевшего задремать брата за плечо.
– Что? – он даже подскочил от внезапного пробуждения.
– Приехали, Дань… Помоги с вещами.
Даня пропустил девочек вперед, вышел следом, поставил все сумки на перрон, выпрямился и огляделся. Заметив, что девушка, с которой он флиртовал, кое-как справляется с большими авоськами, видимо набитыми чем-то тяжелым, с неистощимым запасом бодрости подскочил к ней и помог донести сумки до старенького «уазика». За рулем такой машины Нина ожидала увидеть какого-нибудь крепкого, матерого лысого мужчину с сильными руками, но точно не молодого парня с сигаретой в руке.
Девушка что-то сказала Дане, и они оба рассмеялись. Нина посмотрела на Тусю:
– Он вообще в курсе, что перед мужчиной не стоит задача флиртовать с каждой особью женского пола?
– В курсе, поэтому и флиртует только с молодыми красивыми девчонками и держит на приличном расстоянии бабушек, – сказала Туся.
– Эй, Казанова! – крикнула Нина и сама удивилась своей бестактности. На нее тут же посмотрели все, кто был поблизости, и даже тот парень за рулем «уазика». Она смутилась, но все-таки заставила себя продолжить: – Нам пора!
Когда «уазик» тронулся, подпрыгнув на месте, и отчалил, Даня, пританцовывая, вернулся к своим спутницам.
– Вот вы сейчас будете что-нибудь колкое говорить, а я, между прочим, нам досуг организовал, – загадочно сказал он, забирая у девочек сумки.
– Какой досуг? – спросила Нина, выискивая глазами машину дедушки.
– Настя, ну, девушка эта, сказала, что сегодня вечером в их клубе будет дискотека. Супер, я считаю! Сегодня весь день дождь, могли бы тухнуть дома, а к нам такое развлечение подкатило! Фартовые мы с вами, други мои!
– А клуб где?
– По ту сторону реки, в деревне.
– Ну, фартовый, укатила удача, – Нина похлопала Даню по плечу, – нам на другую сторону нельзя, там опасно.
Деревня, где располагались дачи, находилась далеко от города. Прямо посередине (если смотреть по карте) ее делила надвое маленькая речка. На одном берегу жили местные, а на другом – государство стало выделять землю для городских. Когда дедушка и бабушка Нины получили здесь участок, никого не волновала разница в социальном положении: городской, не городской – все общались легко и дружелюбно. И только последние двадцать лет, когда «Сосновый бор» стал привлекать внимание все большего количества людей и цены на участки резко возросли, река, разделяющая бедную деревеньку и огромные недавно возведенные коттеджи, стала словно непреодолимой преградой между состоятельными городскими людьми и простыми жителями деревни.
– Меня, в общем-то, мало туда тянет… – продолжала Нина. – Шахматы, камин, чай – все лучше, чем какой-то грязный клуб с этой беспардонностью деревенских парней, и вообще… нет, я точно не пойду. Тусь, ну скажи!
Туся пожала плечами.
– Снобизм, Нинуль, нужно из себя изгонять, как дьявола. Хочешь, заедем по пути в церковь за святой водичкой? – сказал Даня.
– При чем тут снобизм? Там, в деревне этой, постоянно кого-то режут, куча пьяных… нас даже не защитит никто в случае чего!
– А я? – обиделся Даня.
– А ты и не заметишь, как нас украдут, пока будешь флиртовать с какой-нибудь девицей в лосинах и тунике.
Даня надулся и молчал всю дорогу, но Нина даже не обратила на это внимания: она все льнула к своим бабушке и дедушке, которых не видела целый год.
– Кошечка моя, как ты выросла! – все повторяла бабушка и, держа Нинино лицо в ладонях, целовала ее в обе щечки. – Тусечка, Даня, дайте я вас тоже поцелую. Дети,
