Тогда она прокралась по коридору к лестнице, внимательно разглядывая другие картины. В тусклом свете они казались еще более странными, чем днем. На одной была изображена большая ваза с фруктами, но таких фруктов Олив не видела ни в одном магазине. Все они были необычной формы и странных цветов. Разрезанные плоды сияли ярко-розовой или зеленой мякотью с влажными семечками. На другом полотне был нарисован голый каменистый холм, а дальше – разваливающаяся церковь. Раньше она этого не заметила, но теперь, прищурившись и подойдя к изображению почти вплотную, Олив различила на заднем фоне кресты и надгробные камни.
Просто ради любопытства она подергала за раму каждую картину, и ни одна не поддалась. Уже собираясь вернуться к себе в комнату, девочка краем глаза вдруг заметила нечто странное. На большой картине с ночным лесом и луной что-то изменилось.
Поначалу Олив подумала, что все дело в освещении, словно поплыла по небу нарисованная луна. Но нет – луна висела точно там же, где раньше, за голыми ветвями деревьев. Изменились тени. Олив, не отрывая взгляда от полотна, шагнула ближе. Тени вдруг вздыбились и изогнулись, а из кустов выскочило бледное пятнышко. Олив замерла, уставившись на белую мощеную тропу. Потом моргнула, потерла глаза пальцами и посмотрела снова. Да – вон оно. На картине что-то двигалось. Между кривыми силуэтами деревьев металась крохотная белая точка. Олив застыла на месте. Даже дышать перестала. Белая точка в последний раз ринулась к тропе, а потом снова исчезла в черных зарослях. И следом картина тоже застыла.
Олив бросилась обратно в спальню, прыгнула в кровать и с головой накрылась одеялами, а потом долго лежала, не шелохнувшись, и прислушивалась. Скрипы и стоны дома почти заглушал грохот ее собственного сердца. Почти, но не совсем.
Где бы семья Олив ни жила до этого, поблизости всегда были люди. По другую сторону стен в точно таких же комнатах шумели соседи – разговаривали, ели, жили своей жизнью. Даже если она их не слышала, даже если почти с ними не разговаривала, все равно знала, что они там. Но теперь Олив и ее родители остались одни… наедине с тем, что мелькало среди теней на нарисованной лесной тропе.
Она прислушивалась очень долго. Дом выл и шептал. За окном шуршал ветер. Наконец, свернувшись крохотным клубком, Олив заснула, а рядом на подушке ее сон охранял Гершель.
3
На следующее утро Олив проснулась довольно поздно. Ее отец уже уехал на работу, но мама еще была в кухне – пила третью или четвертую чашку кофе и спорила с научно-популярной передачей по телевизору.
– Доброе утро, засоня, – прощебетала миссис Данвуди, когда Олив притопала в кухню, и подвинула ей табурет поближе к стойке. – Чего сегодня хочешь, тостов или хлопьев?
– Хлопьев, пожалуйста, – зевнула Олив.
Миссис Данвуди насыпала в пиалу пестрых хлопьев и поставила перед ней.
– Ты же помнишь, что мне сегодня нужно съездить в университет?
Олив сделала вид, что помнит, и кивнула.
– Хорошо. Это всего на пару часов, и я знаю, что ты уже большая и все умеешь, но если что-нибудь понадобится, можно позвонить миссис Нивенс – она живет в соседнем доме. Вот ее номер, лежит у телефона. Тебе на утро только одно задание – переложить белье из стиральной машины в сушилку. Ладно?
Олив подавилась сахарными хлопьями в форме котят.
– В подвале? Я не хочу туда спускаться одна!
– Олив, ну хватит. Это всего лишь подвал. Можешь включить там все лампочки. И займет это всего минуту.
– Но, мам…
– Олив, если ты уже достаточно взрослая, чтобы остаться одна дома, то и в подвал тоже можешь спуститься одна.
Надувшись, Олив помешала розовую молочную кашу в пиале.
– Вот и умница. Ну, мне пора. Веселого тебе утра, солнышко.
Мама запечатлела у нее на лбу поцелуй с ароматом кофе и выпорхнула с кухни.
Когда миссис Данвуди уехала, Олив решила поскорее разделаться с этой пыткой. Она распахнула дверь так широко, как только это было возможно, и мгновение постояла на пороге подвала, вглядываясь в темноту, куда вели расшатанные деревянные ступени. А потом, словно пловец, ныряющий в бассейн с ледяной водой, она сделала глубокий вдох и бросилась вниз.
Фундамент у старого дома был каменный, только изредка тут и там выглядывали пятачки утрамбованной земли и крошащегося цемента, за которым пытались эту землю спрятать. Все вместе походило на древний, засохший праздничный торт, который покрывал глазурью пятилетний ребенок с завязанными глазами.
Освещали подвал голые лампочки, свисавшие с потолка на цепочках. Все вокруг густо оплела паутина – углы, пространство между лампочками, старые деревянные полки на стенах.
Олив включила все до одной лампочки и принялась запихивать мокрое белье в сушилку. Она уже засовывала последнее полотенце, как вдруг у нее закололо в затылке. Это случалось всякий раз, как на нее кто-то смотрел, и не единожды спасало ее голову от бумажек и снежков. Девочка резко развернулась. Позади никого не было – по крайней мере, она никого не увидела. Олив стукнула по кнопке «вкл» и ринулась обратно наверх, пытаясь перепрыгивать через две ступени за раз, хотя роста ей для этого не совсем хватало. Оказавшись в безопасности в залитой светом кухне, она с грохотом захлопнула дверь подвала и глубоко вдохнула. А потом поняла, что оставила свет включенным.
Олив знала, что трата электричества – ужасное преступление. Ей об этом рассказали на естествознании. Это почти так же плохо, как тратить воду или, что еще хуже, выбросить в мусор бутылку, которую можно отдать на переработку. Окружающая среда и так уже достаточно натерпелась, и оставлять свет в подвале на весь день было нельзя. Придется ей вернуться и выключить лампочки, а потом снова подняться по лестнице в темноте.
Олив тяжело вздохнула – родители не раз предупреждали ее о том, что нельзя давать воли воображению, с тех пор, как она, трехлетняя, будила их по ночам, жалуясь на акул, которые прятались у нее под кроватью. «Олив, золотце, – терпеливо объяснял ей отец, – вне воды акулу раздавит ее собственным весом. Ей у тебя под кроватью просто не выжить». Маленькая Олив кивала и сразу же начинала представлять, как акулы медленно задыхались среди клубов пыли. Но одиннадцатилетняя Олив несколько больше доверяла собственным фантазиям. Почему-то она была уверена, что в подвале скрывался кто-то еще. И этот кто-то наблюдал за ней.
Держась одной рукой за стену, девочка медленно двинулась вниз по ступеням. Каменная кладка под пальцами была грубой и холодной. И все же от этого прикосновения ей делалось капельку спокойнее. У подножия лестницы она помедлила и оглянулась вокруг. Лампочки пятнами освещали перекрестья деревянных балок на высоком потолке. То тут, то там свет стекал на неровные стены, очерчивая естественную фактуру камня. Сушилка спокойно жужжала в углу. Ее гул эхом отражался от стен пустого помещения.
Олив дернула за цепь первой лампочки. Свежие тени сомкнулись вокруг нее. Она отступила к следующей. Щелк! Комнату затопили новые тени, оставив светлое пятно лишь у лестницы. На этот раз Олив поднималась по ступеням, пятясь, чтобы убедиться, что то, что скрывалось в темноте, не подкрадется к ней сзади. Добравшись до последней лампочки, она погасила ее. И вот! – в углу что-то сверкнуло. Что-то ярко-зеленое. Что-то очень похожее на два глаза.
Наполовину ахнув, наполовину пискнув, Олив все так же спиной вперед выкатилась в кухню, грохнула дверью подвала и бегом понеслась к себе наверх, где на подушках ее спокойно ждал Гершель.
4
В тот вечер девочке никак не удавалось уснуть. Какое-то время ей казалось, что она уснула, но потом, открыв глаза, замечала, что на электронных часах прибавилось всего три минуты. Олив вздыхала. Взбивала подушки. Брыкалась ногами под покрывалом, чтобы оно вздымалось, как парашют. Слушала, как вдалеке родители деловито стучат по клавишам компьютеров, между делом переговариваясь.
Она попыталась считать овец, но запуталась в районе сорока двух. У нее с математикой всегда было неважно. Считая до ста, Олив вечно пропускала один десяток – переходила с семидесяти девяти сразу к девяноста, а родители обменивались поверх ее головы горестными взглядами.
– Все, сдаюсь, – сказала она Гершелю, подняв его над собой на вытянутых руках. Черные глаза-бусинки мишки блестели в призрачном свете фонарей, льющемся из окон. – Я даже не буду пытаться заснуть. Просто пролежу вот так до утра с открытыми глазами.
Девочка повернулась на бок так, чтобы видеть окно. Смотреть было особенно не на что. Прозрачные занавески колыхались на легком ветерке, покачивались ветви ивы, и огромный рыжий кот поднял оконную раму и протиснулся в комнату.
Олив села на постели. На секунду кот остановился и принюхался. А потом беззвучно потрусил по комнате, с важным видом разглядывая мебель.
