Но и Гришка, конечно, понимал, что Вадим не такой дурак — предлагать для обмена простую драную книгу. Ясно: здесь что-то не того. Поэтому он выжидательно прищурился… Тогда Вадим повернулся к Тане, которая понимала, что сейчас начнется ее роль, и волновалась.
— Давай рассказывай. — Вадим пристально посмотрел на нее. — Про Северный полюс. — Он-то совершенно не волновался. Ему это просто надо было.
На диване среди торосов
И тут словно кто-то подтолкнул Таню, и она, как в пропасть, упала в свой рассказ.
Сперва она увидела то, что уже видела в прошлый раз, — низкое выпуклое солнце над ледяными и снежными горами, полями, полянами. И это было не кино, не фантазия. Это все она когда-то видела своими глазами.
Таня ехала куда-то… Ехала? На чем же? Странно сказать, но, честное слово, она ехала на диване, покрытом пушистым толстым пледом или ковриком. Диван двигался не спеша, мягко качаясь и переваливаясь. При этом он двигался удивительно упорно, все время вперед, без единой остановки, без секундного отдыха. Таня сидела свесив ноги… Только спинки у него не было, у этого дивана.
Так она ехала сколько-то времени. Вдруг диван оглянулся, изобразил улыбку, и Таня увидела наконец, что это же белый медведь! У него была морда немного насмешливая, и немного наглая, и еще плюс к тому немного курносая. И он вез Таню без всякого, самого малейшего труда. И почему-то было понятно: если медведь ее, упаси боже, уронит или заденет о ледяную глыбу, мимо которых они двигались, ему сильно кое от кого влетит. Но от кого, Таня пока не знала и догадаться не могла.
И тут она заметила, что едет в одном лишь коротеньком белом платье! Почему-то она помнила это платье. Но почему — вылетело из головы… И вот сейчас, из Гришкиной комнаты, глядя на себя ту, в коротком платье среди снегов, она с тоской подумала — как вспомнила, — что ей совсем не было холодно, что она опять не похожа на других, опять не такая…
Этот страх Таня затаила в сердце — надо было смотреть, что там дальше произойдет с тою Таней, которая сидела на белом медведе… Солнце опустилось еще немного — ярче подожгло верхушки зеленовато-прозрачных гор.
— Он за тюленем. — Медведь мотнул башкой куда-то вперед. — За тюленем.
И тогда вдруг Таня увидела, что впереди действительно стоит ледяная глыба, похожая на тюленя. Тут ей и открылся секрет этих гор и глыб. Они все были на кого-то похожи: на моржей, на медведей, на тюленей, на рыб. А может, наоборот: северные рыбы и звери взяли себе такие тела, как у ледяных гор, вылизанных волнами и вьюгами.
А за ледяным тюленем стоял ее дед! Сейчас, глядя это «кино», Таня поняла, что совершенно забыла своего деда. Но и помнила его!
Она смотрела и удивлялась его полупрозрачной, как бы стеклянной бороде, его серебристой старинной одежде. «Как же называется она? — подумала Таня. — А… кафтан!» И удивлялась дедовским рукам: они были живыми, они двигались и одновременно были тоже полупрозрачными, как его борода…
Взгляд солнца легко проходил сквозь Таниного деда, не оставляя тени.
«Кто же я такая, — подумала Таня со страхом, — кто же я, если это мой дед?..» И продолжала смотреть на себя — ту, которую вез медведь…
Дед поднял ее на руки — легко, словно совсем невесомую, и Таня сразу вспомнила, какой он сильный. Медведь стоял, ожидая его слова.
— Ну? — спросил дед. — Отвезешь нас туда?
— Боюсь, — ответил медведь.
И Таня поняла, что бояться — для медведей совсем не стыдно, не то что для людей. Для медведя «боюсь» — то же, что для человека, например, «хочу поесть».
— Вы невидимы, — сказал медведь, — а я — боюсь!
Дед помолчал немного.
— Ладно, отпущен. — И пошел прочь куда-то с Таней на руках.
А медведь остался стоять, словно чем-то обиженный и в чем-то виноватый… Они шли довольно долго. Сколько? Таня сейчас не могла вспомнить. Вдруг дед легко взошел на вершину ледяной горы и остановился.
Таня с удивлением увидела дом, и людей около дома, и флаг на мачте. Вернее, это она теперь знала, что там за люди, дом, флаг, мачта. И понимала, что все это зимовка. Но Таня, которую она, теперешняя, видела на руках у деда, ничего не знала и, прижавшись к дедовой груди, вся дрожала, как дрожат от холода. Все, что было там, на ледяной поляне среди… А! Вспомнила слово: «торосы»!.. Все, что было на ледяной поляне среди торосов, это все было ей неприятно, страшно. Она — теперешняя — не могла понять, откуда были тот страх и неприязнь. Но они были!
— Дрожишь? — Дед как-то странно и внимательно посмотрел на нее. — Ну вот, значит, я правильно задумал.
— Что?
— После узнаешь… Медведю-то их можно бояться…
— А мне?
— А тебе их надо любить.
В тишине
Она опять увидела себя в Тришкиной комнате. А та северная картина распадалась прямо на глазах, таяла, словно была сном: думаешь, запомню на всю жизнь, а попробуй-ка вспомни через полчаса — ничего не увидишь в душе, будто на экране погасшего телевизора.
— А дальше? — тихо спросил Гришка. — Дальше что?!
Таня молчала. Что-то мешало ей говорить. Или кто-то мешал…
— Ты же в нашей школе учишься, да? Тебя как зовут?
— Это ты в нашей школе учишься! — усмехнулся стоящий в дверях Вадим.
Таня уверена была: он только что вошел сюда. И поняла: «Вот кто меня перебил».
Гришка не обиделся на Вадима. Вообще не посмотрел на него. Вся его суета ушла. Он сидел на стуле, словно пианист перед невидимым роялем — сосредоточенный, готовый через секунду заиграть.
Кошка и собака, забыв ссориться, смотрели на Таню — внимательно, не мигая, как умеют смотреть только звери.
Трудный вечер
Прошло несколько дней, и Таня наконец поняла: больше она не вытерпит… Кстати, зря вообще терпела — бабушка заметила сразу, заволновалась:
— Ты здорова? — Тронула губами лоб. Эх, надо бы этот разговор начинать понезаметней, мол, просто к слову пришлось. Но уже не могла удержаться:
— Бабушк, а где наш дед?
Несколько мгновений бабушка не могла побороть испуг и почему-то жалость, которые проступили на ее лице. Потом открыла нижнюю дверцу книжного шкафа — она была не стеклянная, а из деревяшки, и, значит, в том отделении всегда было темно.
Бабушка вынула большой альбом в зеленом бархатном переплете. Таня сразу поняла: там семейные фотографии! Такие альбомы она не раз видела у ребят из класса — на дне рождения или когда просто так придешь в гости… Чай выпит, сладкое — все, что полагалось, — съедено, до мультфильмов, допустим, еще минут двадцать. Ну и чего делать? Тебе говорят: «А давай я наш альбом покажу». И сидишь, переворачиваешь картонные страницы. Такое не очень уж увлекательное занятие. Но, кстати, не такое уж и скучное.
И сейчас, проведя рукой по тяжелой бархатной обложке, Таня подумала, и ей как-то удивительно стало: «Почему же я ни разу бабушку не спросила про наш собственный такой альбом?» А ведь он, оказывается, все это время лежал в темном ящике — только дверцу приоткрой, и туда сразу прольется свет.
На первой странице Таня увидела молодую бабушку, рядом с нею стояла девушка. Невольно Таня улыбнулась, глядя на них. И тогда бабушка сказала:
— Это моя дочь!
И по лицу ее поняла Таня, что бабушка сейчас жалеет о сказанном… Девушка с фотографии смотрела и серьезно и весело, словно говорила тому, кто ее снимал: «Ну, скоро ты?!» И Таня спросила:
— А у тебя еще дочери были?
— Нет, — с трудом ответила бабушка, — она была у меня единственная… Потом и ее не стало…
«Бабушкина дочь — она же должна быть моя мама», — подумала Таня. И знала: на фотографии хорошая, но совершенно незнакомая, совершенно неродная женщина.
— Баб, а у меня есть мама?
Бабушка сидела опустив глаза, словно ее кто-то пристыдил:
— Я не знаю, Танечка… Я простая женщина…
— А я, бабушк?!
Бабушка ничего не ответила, только смогла заплакать. Но не вытирала слез, и они капали на колени, покрытые байковым халатом в синий цветок. Потом бабушка спросила, и уже ничего не надо было между ними скрывать… Не скроешь! Она спросила:
— Ты еще побудешь со мной, Таточка?
«Значит, я должна уходить?..» — так она подумала. И не знала, что себе ответить. Должна? Не должна?
Бабушка собралась с силами, вздохнула глубоко, чтоб успокоиться. «Как же я смею плакать при ней, — подумала бабушка, — о чем же я таком смею плакать!»
Впервые Таня услышала не слова человеческие, а мысли. И ей трудно было не удивиться, не ахнуть. Однако она сумела.
— Бабушк, пойдем «Спокойную ночь» смотреть… — Да, сейчас уж было не до альбома!
Они сидели перед телевизором. Таня — привалившись плечом к бабушкиной руке… Что-то должно было с ней случиться, что-то надвигалось на ее жизнь — огромное, чего нельзя ни изменить, ни остановить. Как нельзя остановить входящую в Москву зиму.