Тотчас Таня бросилась к выходу… Во второй комнате на стуле небрежно висела знакомая ей красная куртка. Когда-то, в начале первого класса, они ходили на экскурсию в лес, и Вадим был с ними… в этой куртке… Он так интересно рассказывал про птиц и про деревья — кто из них кого любит, а кого недолюбливает. У куртки неловко завернулись рукава, и было ясно, что ей больно. Какое-то время Таня помогала ей. Потом еще сколько-то провозилась у входной двери. Наконец открыла защелку — снизу уже подползал лифт.
И тогда она бросилась по лестнице. Притаилась на следующей площадке и, стараясь не дышать, слушала, как громко и сердито дышит Вадим…
Только вышла из парадного…
— Эй!
Она стояла совсем беззащитная, прижимая книжку к груди.
— Да не буду я отнимать! — Гришка попробовал усмехнуться. (Но когда губы разбиты, это получается довольно-таки плохо.) — Бери ее себе.
От волнения и страха Таня ничего не могла ответить. Только сумела помотать головой.
— Кончай… Знаешь, сколько она стоит?!
Таня опять ничего ему не сказала. Прошла мимо, уже не опасаясь, что он вырвет книгу.
Будущий полярный летчик
Пасмурный ноябрьский денек стоял в ожидании вечера. Огромная церковь впереди, как говорят, самая большая в Москве, бледно светилась сквозь хмурь синим, белым и золотым. А за церковью, еще немного пройдешь, — высокая ограда, и там в глубине, среди деревьев, стоит двухэтажный дом — старинный, с большими старинными окнами, со старинным балконом, сделанным из черных чугунных кружев. И название у дома старинное: особняк. В нем как раз и есть библиотека имени Пушкина.
Перед тяжелой железной калиткой Таня остановилась.
— Ладно, хватит тебе, — сказал Гришка. — Не ходи!
Она снова ему не ответила. Стояла и смотрела на дом, который ей очень нравился своей старинной красотой. Только было видно, что он очень устал. Но если б ему сделали ремонт, он бы сразу вздохнул с облегчением, смог бы отдыхать по ночам, а не стоять, сжавшись из последних сил, как ему приходилось теперь.
«Жалко, что я здесь никогда не бывала», — подумала Таня. И вдруг — словно совсем ни с того ни с сего: «Жалко, что я здесь никогда больше не буду!»
Сразу сердце у нее заболело. Так, наверное, болит у бабушки, когда в квартире начинает пахнуть валокордином. И Таня крикнула себе: «Нет, буду, нет, буду!» — тоже вроде лекарства. И скорее пошла к дому, в то же время стараясь поздороваться с каждым деревом. Сзади она слышала Гришкины торопливые и нерешительные шаги: боялся. А все-таки шел!
Таня вбежала на крыльцо, быстро оглянулась:
— Дальше не ходи.
Открыла дверь — тяжелую, на упрямой пружине. Но стоило с нею потягаться: перед Таней была прямая белая лестница. И в конце ее, наверху, как вельможа или даже как сам царь, стояло неподвижно огромное, с полу до потолка, ясное зеркало в черной раме. Хотелось пройти эту лестницу не спеша, словно ты — Снежная Королева… От этой мысли Таня почему-то вздрогнула и через ступеньку помчалась по лестнице — как в школе, когда опаздываешь из буфета на урок.
Так она и влетела в читальный зал, лишь тенью мелькнув в прекрасном зеркале. И сразу оказалась перед деревянным барьерчиком, за которым стояла женщина с тонкими накрашенными губами и взглядом, который как примагнитится к тебе, так не вырвешься. И еще было понятно, что она курит.
— Я нашла книгу. — Таня положила «Мертвые души» на конторку.
Женщина хотела сказать, что сюда не входят в верхней одежде… Да и ноги, наверное, эта девочка забыла выте… Но увидела книгу!
— Где же ты нашла ее?!
«А зачем ей — где?» И ответила:
— В сквере, там, возле церкви.
Женщина нервно и бережно полистала книгу. А взглядом ни на миг не отпускала Танины глаза.
— Видишь ли… Тут нет следов ни дождя, ни снега.
— Значит, я вам не скажу! — Тане стало нестерпимо жарко. Она скорее стянула шапку, расстегнула пальто.
— Так, может, это ты ее… отсюда потеряла?
— Я здесь первый раз! — И вдруг добавила: — А больше никогда не приду!
— Интересно… Книги, что ли, не любишь?
Нет, она любила, именно любила, книги, и библиотеку эту, и людей на улице, и машины, и всю Москву, и всю жизнь.
— Что же ты молчишь?
— Я уезжаю.
— Далеко?
— Я не могу вам сказать… Я, вернее, не знаю.
— Странная ты девочка. Только не гордись этим. «Странная» еще не значит «хорошая»… Теперь ты мне должна сказать; кто? — Она постучала ногтем по кожаному переплету «Мертвых душ».
— Зачем же я вам скажу?
— Затем, что он снова может украсть.
— Не украдет!
В последний раз Таня услышала отголосок разговора, который тихо выползал из не читанной ею книги. Потом она вновь мелькнула мимо зеркала, сбежала по лестнице, по которой надо ходить медленно. Навалилась на дверь… Гришка ждал ее, стоя под крыльцом, как часовой.
«Хотя бы побуду немного в этом саду», — подумала Таня. Направо от главной дорожки шла еще одна, узенькая. Она останавливалась у припорошенной снегом клумбы, посреди которой торчали забытые почерневшие цветы и просвечивала замороженная трава. «Еще оживеешь», — подумала о ней Таня и села на лавочку, покрытую снежной бумагой. Гришка стоял напротив нее.
— Нужно, чтобы я все тебе рассказала?
— Нет! — Он так замотал головой, как будто правда этого не хотел.
— А что?
— Ничего… просто… Давай я тебя буду встречать после школы?
«Я хочу, чтобы Вадим…» Но сказала:
— Зачем?
— Ты что? Глупая? — Он в первый раз улыбнулся спокойно. И губы его то ли заморозились, то ли просто перестали болеть.
— А потом что? — спросила Таня. — Жениться, да?
Он что-то стал говорить — такое, совсем не интересное: «Ну ты даешь! Полный обвал…»
А Таня увидела этого Гришку взрослым. Ему говорят:
«Ты бы, Григорий Иванович… Совсем-то с ума не сходи! Тебе, брат, ведь уже тридцать пять квакнуло…»
А он отвечает: «Найду, понятно вам? Все равно я ее найду!»
И потом его бесшумный вертолет скользит, едва не задевая лапами зеленые ледяные верхушки. А Таня, спрятавшись за торосом, смотрит, как он летит и кружит — сперва где-то рядом, а потом улетает, улетает…
Убийца
Она снимала в прихожей сапоги, когда бабушка выглянула из кухни. Лицо такое, что… будь готовой ко всему! Но жизнь не угадаешь. И в этом Таня убедилась уже через секунду.
— Тебе мальчик звонил!
Нет, жизнь ни за что не угадаешь. Она как ноты: «до»… А потом ни с того ни с сего — «соль»! А дальше опять «до», а дальше «ми», «фа»!.. И ты стоишь, плечами пожимая; это все зачем?.. А получается мелодия.
Только сейчас, увы, получалась мелодия, от которой Тане приходилось краснеть.
— И… и чего, баб?
— Да рановато, милая! — Она вроде шутила, а вроде и нет.
Тут и зазвонил телефон.
— Тебя! — И бабушка ушла на кухню.
Чувствуя сквозь колготки бугры и щербины родного пола, Таня побежала в большую комнату:
— Але…
— Я понял: это ты украла! — крикнул Вадим.
И Таня легко увидела его в съехавшей на бок шапке, с черным синяком под глазом. Стоял и царапал ключом стену телефонной будки.
— Во-первых, я отдала ее в библиотеку!
Это был хороший ответ. Кое-кого мог бы поучить вести себя!
— Дура! Никогда не суйся в чужие дела! Усвоила, нет, что ты дура набитая?.. Только не клади трубку, а то не узнаешь самого интересного.
— Спасибо большое. Я уже, честное слово, все узнала! — Это она хотела сказать с презрением. Да, к сожалению, не всем оно удается. И получилась только обида.
Но Вадиму-то было плевать на ее голос. Он мчался, как метеорит по небу, и весь горел на лету:
— Знаешь, кто ты на самом деле? Убийца!
Существуют слова до ужаса от тебя далекие. Скажем, «водолаз». Мечтай не мечтай, все равно водолазом не станешь и никто водолазом никогда тебя не назовет. Или там купец. Тоже ведь невозможно себя представить купчиной или… купчихой… И это вот мерзкое слово тоже было неприменимо к Тане — так ей казалось всегда… Нет, не казалось — это было наверняка! Теперь вдруг ее назвали убийцей.
— Я сейчас приду, — она прошептала. И почувствовала, что какие-то особенно холодные слезы ползут по ее щекам.
Бабушка все оставалась на кухне, поэтому Тане ничего не надо было объяснять, она просто выбежала на улицу… И остановилась, опомнилась: в одном платье, на ногах только колготы… Дело не в холоде, а в том, как сразу все удивятся, испугаются. Хорошо, что кругом никого! Легонько подпрыгнула… Трудно ли ей было долететь до родного окошка… Но еще на лету жуткий испуг схватил ее: «А вдруг бабушка…»
Тут она и вошла!
— Таня?.. Ты что на подоконнике делаешь?
— Я… бабушк… форточку хотела прикрыть. Дует чего-то…
— А что колготки в снегу? — Тут увидела растерянное Танино лицо: — Ну, ничего, ничего… Просто не делай так больше.
