— Ну… пожалуй, откланяюсь. Очень надеюсь, что вы отдохнете, — на всякий случай произнес капитан, вставая со стула.
— Не беспокойтесь, как раз этим я и планировал заняться, — ожил вдруг храмовник.
Гость встал, кивнув в знак почтения и поспешно покинул комнату, даже не забрав с собой фирменную рюмку. Как только дверь захлопнулась, Эсхекиаль закрыл глаза и тяжко вздохнул. Разговор выдался трудным. Он хоть и сдал позиции, но внутренне все равно не изменил своего мнения. А теперь судорожно искал варианты, которые привели бы к решению проблемы меньшей кровью. Кровью в прямом смысле. Существовали некоторые сферы, которые капитану объяснить было нельзя, не выставив себя при этом в неприглядном свете. Положение бы только ухудшилось, и возникло бы вполне логичное в подобных ситуациях неприятие. Особенности ремесла иеромонаха многих пугали. Они оставались непонятны, и в некотором смысле вопиюще неуместны в обществе, столь развитом технически и информационно. Но Эсхекиаль Каэрдевр четко видел ту грань, которая красной нитью разделяла полные энтузиазма достижения науки и незыблемые правила этого мира. И больше всего пугало то, что эта грань исчезала.
С этими тревожными мыслями храмовник провалился в сон.
Смех резвых детишек звонко пронесся по всей оранжерее. Двое непосед хаотично перемещались среди растений, нарушая слаженную работу персонала. Кажется, они играли в салки. А, может, что-то другое, или даже во все сразу, так как правила менялись прямо на ходу. Никто не хотел уступать победу в странной игре, до конца непонятной даже им самим.
— Фидгерт, Анна! Прекратите! Вы мешаете работать! — прикрикнула на них невысокая женщина лет сорока.
Уже к этому возрасту глаза ее потухли, и под ними прочно обосновались темные круги. Появились они, скорее, от переживаний, нежели от недостатка сна.
Женщина посмотрела на своих детей. Они выглядели такими веселыми и беззаботными. Радовались жизни всей своей детской непосредственностью. Остальные сотрудники оранжереи, казалось, завидовали им. Странно, но никто из семи человек в смене не возмущался, когда неуправляемый ураган проносился мимо них, норовя что-нибудь задеть и обязательно уронить. Радость, врезавшаяся в общую атмосферу удрученности, вносила нечто обнадеживающее в жизнь военного штурмовика.
— Да полно тебе, Симона. Они просто играют, — прервал сиюминутный гнев низенький старичок, специализирующийся на выращивании пасленовых.
Женщина до сих пор поражалась, как ей удалось не только выжить, но еще и родить в космосе. Во времена всеобщего хаоса и пугающей неизвестности, когда рядом гибли десятки людей. Фидгерт и Анна — белокурые двойняшки, появившиеся на свет через несколько месяцев после посадки на корабль. Остальные дети уже выросли, а за семь лет путешествия «Гофора-3» по бескрайним просторам Солнечной системы на нем не появилось ни одного ребенка. Симоне пришлось многое пережить и со многим смириться. Смерть мужа, голод, бессонные ночи над беспокойными кроватками не прошли бесследно и оставили отпечаток, который невозможно стереть.
— Уф, кому сдались эти капсулы гибернации? Их можно использовать под хранилища свежих овощей. И вообще, они занимают слишком много места. Можно сказать, отбирают наш хлеб, — недовольно проворчал старичок, перебирая пробирки на столе, а потом указал на один из массивных механизмов. — Вот на месте этой я хочу поставить куст колоновидной клубники.
Незапланированная оранжерея хорошо вписалась в просторный отсек, где когда-то помещали в летаргию серьезно раненных бойцов, ученых и первооткрывателей. В этих случаях их доставляли живыми на Землю из колоний с недостаточно развитой медициной.
Капсулы гибернации изобрели еще тогда, когда мгновенного перемещения не существовало. Военные и исследователи использовали их в длительных путешествиях, занимавших годы, а то и десятилетия. Для погруженных в сон времени не существовало. Организм переставал стареть и меняться. Тяжелые раны не могли убить боевую единицу с вовремя приостановленной жизнедеятельностью организма. Даже после появления телепорта от гибернации не отказались, так как Земля имела монополию на порталы, а повсеместное их внедрение встретило больше конфликт интересов, нежели технические трудности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Нежилого пространства внутри отсека оставалось много. Закрытые капсулы не сильно страдали от большой влажности и пышно растущих по соседству растений. Но на модули уже неоднократно покушались. Многие выступали за отключение их от центрального питания и перемещение куда-нибудь подальше от оранжереи. В этом случае потребление энергии снизилось бы в разы, а капсулы прекрасно сошли бы за обычные морозильники. Однако, отключить их от единого блока и переместить означало бы оставить только локальное питание. Способные разве что сохранять свежими помидоры да капусту, работать по своему прямому назначению модули больше бы не смогли. Руководство корабля не могло позволить себе раскидываться сложной подотчетной электроникой, за которую обязательно спросят по возвращении на Землю. Поэтому оно не сдавало позиции и стойко отбивало посягательства пожилого агронома на столь дорогостоящий девайс. Впрочем, как и богатых дам с верхних ярусов, желающих сохранить свою увядающую молодость до прибытия на Марс. Они же являлись и главной движущей силой в давлении на капитана корабля. Чопорные мадам желали быстрее прибыть в точку назначения, и терпение их заканчивалось. В целом, как и терпение других жителей «Гофора-3».
Ужасы, случившиеся в первый год полета потихоньку стирались из памяти. Люди быстро привыкали к более спокойной жизни. Кто-то хотел обратно на Землю, кто-то желал продолжить путь к Марсу, но все сходились в едином: они жаждали ощутить под ногами твердую поверхность планеты. Хоть какой-нибудь.
— Симона, прием, — прервал монотонное ворчание старичка голос в динамике рации, неизменно стоявшей на столике рядом с пробирками.
— Слушаю, господин Эсхекиаль Каэрдевр, — Симона обрадовалась, услышав голос храмовника, потому как устала от бесконечного фонтана недовольства подле себя.
— Медея заходила в оранжерею во время обхода или опять ее пропустила?
Симона густо покраснела. Не хотелось сдавать девушку, потому что она, конечно же, не заходила. Женщина знала, что та получит хороший нагоняй и, возможно, даже лишится дневного питания. Однако, врать было нельзя. Точнее, бесполезно. Сухой и проницательный иеромонах всегда чувствовал, когда человек говорит неправду. Не исключено, что сейчас он прекрасно знал, насколько сильно пылают ее щеки.
— Нет, господин Эсхекиаль, — женщина с силой зажмурила глаза и поморщилась, будто съела кусочек кислого лимона.
— Спасибо Симона. Как дети? — спокойно спросил храмовник.
— С ними все хорошо, спасибо. Играют, — ребятня в этот момент подозрительно притихла.
Дети катали по полу зеленые помидоры черри, пытаясь попасть в импровизированные лунки, сделанные из ладошек. Нужно было срочно это прекращать.
— Хорошо, если Медея объявится, сообщи, — голос храмовника оставался сухим.
— Конечно, не волнуйтесь.
Рация замолкла. Женщина тут же отвлеклась и решительно настроилась устроить мелюзге хороший нагоняй.
Верхний ярус. Место обитания всех важных персон, негласно делившихся по своей значимости. Прежде всего, здесь жил экипаж корабля, занимающий высшие должности. Затем, парочка выживших ученых, занимавшихся обучением людей гидропонике, а также главный инженер. Оставалась и еще одна категория людей, удостоившаяся проживать в отличных условиях и получать увеличенный по качеству и количеству сухпаек. Эта прослойка, состоявшая, по большему счету, из дам бальзаковского возраста, не отличалась особенными личными достижениями или выдающимися профильными познаниями. Самая большая их заслуга, несомненно, состояла в том, что они были богаты. Лучшие места на борту военного корабля они выкупили еще задолго до отправки очередного рейса на Марс.
