С прядью мы ничего делать не стали и Беренике запретили ее трогать. Дочь плакала и злилась. «Ну и видок! Курам на смех»! — кричала она. Признаться, так оно и было. Волосы отрастали, и седина выглядела просто нелепо. Береника возненавидела школу, спасти ее могла только стрижка — правда, она еще больше отдалила бы ее от сверстниц, ведь в моде были длинные прямые волосы.
От этого Sturm und Drang[Sturm und Drang — буря и натиск (нем.).] ее занятия в школе сильно пострадали. Перед отъездом в Швецию у меня был разговор с ее учительницей. И та рассказала мне, что из всех девочек класса не сделала себе седую прядь лишь Эмили Клознер. В объяснение (не в оправдание — Клознеры не оправдываются) Эмили сказала, что натуральную блондинку седина только портит, и потом, зачем ей выделяться, если вокруг одни брюнетки.
Когда я вернулся из Европы и узнал, что Джозеф упал на катке и нога у него в гипсе, я решил, что все отношения с Клознерами надо порвать. И не потому, что обвинял в случившемся Джеральда Клознера. Джеральд лишь учил его фигурному катанию. В том, что случилось, виноват был только мой сын, который плохо завязал шнурки.
Но всему есть предел. Я не суеверен. И не считаю, что можно кого-то сглазить, но к чему испытывать судьбу?
Правда, это повлекло за собой некоторые неудобства. Когда Герман Клознер подогнал к нам свой снегоочиститель, мне пришлось сказать ему: «Спасибо, не надо. Нам полезно поработать физически». И мы расчищали дорожку лопатами, рискуя простудиться и растянуть мышцы. Во время забастовки железнодорожников, когда Герман предложил подвезти меня в город, я тоже отказался. Эстелль сменила мясника и теперь за худшее мясо платила дороже. Береника и Майкл уныло слонялись по дому, а Джозефу приходилось покупать журналы, он больше не брал их у Джеральда. Но зато в наш дом вернулся покой.
Настала весна, потом лето. Все это время бассейн работал. Идея Германа имела большой успех — такой, что даже решили устроить торжественное закрытие бассейна в первое воскресенье после Дня труда[Первый понедельник сентября.]. В этот день для всех желающих устраивались соревнования по возрастным группам. Даже я решил участвовать, хотя в это лето подолгу не бывал в поселке. Скажу без ложной скромности: плаваю я хорошо. Я видел, как плавают мои соседи, и был уверен, что без труда попаду в финал.
Желающих записалось столько, что соревнования пришлось назначить на восемь утра, а жеребьевку — на семь. В нашей семье больше всех волновался Майкл. Комитет решил, чтобы не огорчать малышей, — всех ребят в возрасте Майкла, попавших в полуфинал, наградить серебряными значками. Береника пойти в бассейн отказалась. Она с усмешкой заявила: «Представляю вас рядом с Клознерами. Все призы будут у них». Эстелль, которая была того же мнения, решила остаться дома с Береникой.
Жеребьевка началась с самых младших. Мальчишки столпились возле бортика, и слышно было, как в их грудных клетках колотились сердечки. Харрис, главный тренер, доставал одновременно по две карточки и называл пары для первого отборочного тура. Было смешно смотреть, как мальчишки разглядывают своих соперников, сравнивают мускулатуру, хвастаясь своей. Майкла назвали в паре с Гарви Клознером. Я сидел высоко на трибуне и видел, как Майкл мужественно пытался справиться с дрожащей нижней губой, в то время как по щеке его медленно сползла слеза. Я бросился к нему, но было уже поздно. Майкл накинулся на Гарви и принялся кулаками и босыми ногами молотить его.
Гарви с легкостью отбросил его от себя.
— Что я ему сделал? — обиженно закричал он, оборачиваясь ко мне.
— Ничего, — ответил я, а про себя подумал: ты существуешь, и этого довольно.
Я забрал Майкла. Он уткнулся мне в плечо и расплакался.
— Но почему именно с Гарви? У всех остальных я бы выиграл!
Может, это и не так, но я понимал, что́ он чувствует. Я успокоил его и убедил не плыть с Гарви, уйти. Уж лучше так, чем испытать горечь поражения и неизбежную за ним вспышку обиды.
— Ладно, — согласился Майкл. — Но ты ведь выиграешь у всех, пап, правда?
Джозеф, который плавал так себе и в соревнованиях не участвовал, пытался объяснить Майклу, что главное в игре не победить, а принять участие. Это рассуждение было недоступно разумению Майкла (и должен признаться, моему тоже). Я пообещал Майклу, что буду стараться изо всех сил.
Взрослые соревновались последними. Жеребьевка отняла столько времени, что дети потеряли всякое терпение, и Харрис решил провести жеребьевку для взрослых тогда, когда закончатся соревнования мальчиков и девочек.
Как мы и ожидали, в своей возрастной группе одержал победу, хотя и не бесспорную, Гарви Клознер.
Его соперник, рыжеволосый мальчуган, пожаловался, что на повороте Гарви его ударил. Судьи жалобу отклонили, но Гарви великодушным жестом протянул награду — маленький золотой значок в форме дельфина — рыжему: «Не надо обижаться». Тут рыжий рассвирепел и бросился на Гарви. Он боднул Гарви головой в живот и столкнул в бассейн. А самого его, рыдающего, увели прочь.
Меня не очень-то интересовали соревнования. Когда дело дошло до взрослых, был уже полдень и я проголодался, Джозеф и Майкл тоже. Джозеф пошел домой смотреть по телевизору футбольный матч. А меня Майкл уговорил остаться. Он упрекнул меня за то, что я оказался непредусмотрительным и не взял с собой что-нибудь поесть. Он показал мне на Клознеров, которые расположились на траве за бассейном. Они ели сандвичи и пикули и запивали их содовой водой. Я посла Майкла в буфет, чтобы он купил себе горячие сосиски и вишневый напиток. У меня от одного вида Клознеров пропал, аппетит.
Мира Клознер красовалась в купальном костюме, непристойно обнажавшем ее телеса. Эмили была в цветастом бикини. А Герман в необычайно узких плавках; на широкой груди сверкали капельки пота. Глядя на его мощные руки и ноги, я пытался утешиться мыслью, что фигура у него скорее не пловца, а штангиста. И потом, может быть, мне еще не придется плыть с ним? Напрасная надежда. Я чувствовал приближение роковой развязки. Чтоб возвестить мою судьбу, даже не нужен был греческий хор. Я волновался не за себя, а за Майкла. Вдруг меня осенило: а не симулировать ли сердечный приступ, но я тут же отогнал эту мысль. Я не только испорчу всем день, но мне еще начнут оказывать медицинскую помощь, и, само собой, окажут ее Клознеры. Я уже видел, как Герман делает мне массаж сердца, его жена растирает мне руки, а Эмили сует под нос нашатырь.
Я оказался в паре с Клознером. По жеребьевке мы были первыми. Он помахал мне: «Пусть победит сильнейший!» и начал натираться жиром.
— Возьмите, — сказал он, протягивая мне баночку. — Натрешься и скользишь преотлично!
Я поблагодарил и отказался, объяснив, что не люблю смазывать кожу. Герман пожал плечами и снова стал натираться. А потом принялся подпрыгивать и приплясывать у края бассейна, пока продолжалась жеребьевка. Я помрачнел. «Бедный Майкл! — подумал я. — Как он разочаруется в своем отце!»
Но вдруг, когда к нам подходили две последние пары, Герман поскользнулся и грохнулся навзничь. Он с треском ударился головой о плиточный пол. Герман Клознер был вне игры.
Я стоял рядом, онемев, с открытым ртом. Прошло не более пятнадцати или двадцати секунд, хотя казалось, что целая вечность, прежде чем Герман открыл глаза, приподнял голову, осторожно ее ощупал и сел. «Что случилось?» — послышались крики, и вокруг него собрался народ. На затылке у Германа вскочила шишка, и он сказал, что ему нехорошо. Мира и Харрис повели его в комнату отдыха.
Соревнования возобновили только, когда доктор Мейерс осмотрел Германа и объявил: «Ничего серьезного». Естественно, Герман теперь был hors de combat[Hors de combat — вне игры (франц.).]. Эткинс тоже отказался плыть, сославшись на то, что это происшествие слишком его взволновало. Я оказался в паре с Новградом и стал победителем.
Новград плыл очень медленно, у моего соперника в полуфинале свело ногу судорогой, а у пловца в финале было плохо с дыханием. Во время заплыва сквозь шум воды я слышал подбадривания: тоненький голосок Майкла и рокотание Германа, сидевшего в шезлонге.
И что хорошего в победе? Когда мы одевались, я протянул Майклу золотой значок, чтобы он понес его домой. Майкл швырнул значок на пол и выкрикнул: «А мистера Клознера ты не победил!» Я знал, что́ он имеет в виду.
На следующей неделе мы с Эстелль все обдумали. Обойдя окрестные участки, мы нашли вполне подходящий для нас дом и внесли за него задаток. В доме было меньше комнат, чем в нашем, и двор был запущен, но все же он нам годился. Детям не придется менять школу, и при этом мы будем на безопасном расстоянии от Клознеров — так мы решили.
Выгодно продать наш дом помог Герман Клознер. Как-то раз мы встретились с ним в парикмахерской. «До меня дошел слух, что вы продаете дом. Вы уже договорились с посредником?» Я сказал, что нет, и он кивнул: «Отлично, у меня есть для вас покупатель. Если вы с ним столкуетесь, вам не придется платить комиссионные. Мой приятель хочет переехать сюда из Бруклина, и я уверен, что ваш дом его заинтересует». Я уже готов был сказать: «Ради бога, Герман, не надо мне никаких благодеяний», но из трусости только слабо улыбнулся.
